Вандализм в цене и на рынке изобразительного искусства. Музеи приобретают граффити самого низкого пошиба. Неуемное желание испытать ужас выставляется напоказ. Речь идет, разумеется, об опосредованном наслаждении, соблазн испытать его возникает лишь благодаря удаленности от реальной жизни, и было бы наивно искать причинно-следственную связь там, где есть всего лишь стремление потрафить невзыскательному вкусу.

Используя атрибутику эстетически опустившихся кумиров, жаждущие крови юнцы давно не испытывают к ним никакого пиетета. Транс, в который их ввергают средства массовой информации, объясняется не желанием подражать, а обратной связью между отражением и действительностью. Многим из них кажется, что совершенные ими преступления вовсе не их рук дело, что убивают не они, а телевидение. В неспособности отличить реальность от «картинки» находят абсурдное подтверждение теории подражания.

Создавая личность, утратившую реальные черты, ее двойника, телевидение, радио, газеты как бы доказывают, что она тем не менее существует. Это следствие того патологического самоотвержения, диагноз которому поставила Ханна Арендт. Любой полоумный может рассчитывать сегодня увидеть себя на первой полосе «Нью-Йорк тайме» с наполненной бензином пивной бутылкой в одной руке и с вытянутой в фашистском приветствии другой, а вечером в программе новостей полюбоваться результатами своих деяний, совершенных накануне, — пылающими домами, изуродованными трупами женщин и детей, озабоченными лицами генералов-миротворцев. Так телевидение превращается в сплошные гигантские граффити, в протез, заменяющий личности ее изъеденное аутизмом Я.

                         Бенгальские огни, чувство вины

Никогда еще так много не говорилось о правах человека, как в наши дни. Никогда еще не было так велико число людей, знающих о них в лучшем случае понаслышке. Всеобщая Декларация прав человека, по существу единогласно принятая в 1948 году Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций, провозглашает в Преамбуле и тридцати статьях целый ряд политических и социальных прав, в том числе право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность, право на свободу мысли и совести, право на свободу убеждений и на свободное выражение их, право на социальное обеспечение, право на труд, а также право на такой жизненный уровень, который необходим для поддержания здоровья и благосостояния самого человека и его семьи. В довершение говорится : «Каждый человек имеет право на социальный и международный порядок, при котором права и свободы, изложенные в настоящей Декларации, могут быть полностью осуществлены».

Коммунистические государства, ЮАР и Саудовская Аравия воздержались тогда от голосования, отдав хотя бы таким образом дань истине. Представители всех других государств, в том числе и тех, где гонения, цензура, угнетение и даже пытки были в порядке вещей, подписали Декларацию недрогнувшей рукой. И сегодня в ООН абсолютное большинство составляют страны с откровенно или замаскированно диктаторскими режимами. Демократические страны можно по пальцам перечесть, но и они почти все запятнали себя тем, что, начиная с 1948 года, вели колониальные войны и всегда были готовы поддержать любой диктаторский режим, если это сулило им выгоду.

Четыре пятых населения Земли живут в условиях, находящихся в вопиющем противоречии со звонкими формулировками Декларации. Ежегодно к ним прибавляются почти сто миллионов человек, обреченных на то, чтобы жить гораздо хуже, чем жили их родители. И тут цинизм гордо звучащих ООНовских постулатов очевиден. Таким же издевательством над гражданами Советского государства была сталинская конституция 1936 года, гарантировавшая им все основные права.

Пусть европейцы и американцы пеняют на себя, что их сегодня со всех сторон ловят на слове: ведь именно они возвели права человека в политическую норму, сначала в 1776 году Декларацией независимости Соединенных Штатов Америки, а затем Декларацией прав человека и гражданина, провозглашенной в 1789 году в Париже. Чуть позже, в 1793-м, в разгар террора, целью государственной политики даже было объявлено достижение Ie bonheur commun — всеобщего счастья. Стремление к справедливости, готовность помочь и посочувствовать мы встречаем, разумеется, в тех странах, которые не могут похвастаться декларациями о свободе, равенстве и братстве, не реже, чем в Европе или Северной Америке. Бедные африканские страны приняли больше беженцев из «горячих точек» планеты, чем Европейское сообщество. Борьба за демократию идет на всех континентах. Что же касается ксенофобии и расизма, то тут богатые страны, от Японии до Соединенных Штатов, уверенно удерживают лидерство.

Красиво рассуждать об универсализме любят, однако, не только на Западе. Зато рожденные здесь в диспутах постулаты подлежат исполнению во всех регионах земного шара. Универсализм не знает расстояний, он безусловен и абстрактен. Идея соблюдения прав человека возлагает на каждого из нас поистине безграничные обязательства. В этом ее теологическая суть, которую не смогли выхолостить никакие секуляризации. Каждый должен быть в ответе за всех и стремиться быть подобным Богу, ибо это предполагает вездесущность и даже всемогущество. Поскольку, однако, наши возможности действовать отнюдь не беспредельны, разрыв между претензией и реальностью все увеличивается. И вот мы уже перешли границу, отделяющую нас от притворства и лицемерия. Выясняется, что универсализм всего лишь ловушка для простаков-моралистов.

Повсюду в мире, ежедневно и ежечасно, люди умирают с голоду, их истязают, насилуют, убивают, лишают крова, а вы спокойно взираете на все это, занимаетесь будничными делами, ничего не предпринимаете, короче, умываете руки, обращаются к нам проповедники универсализма, пуская в ход все свое красноречие. И этот упрек адресован как правительствам, так и обыкновенной домашней хозяйке, как великим державам, так и рядовому обывателю.

Да, мы все превратились в сторонних наблюдателей. Это отличает нас от предков — они жили слухами, если, конечно, сами не совершали преступлений, не были их жертвами либо очевидцами. О событиях за пределами своего поселения они знали лишь понаслышке. Еще в середине XX столетия мировой общественности ничего (или почти ничего) не было известно о величайших преступлениях нашей эпохи. Гитлер и Сталин сделали все, чтобы скрыть их. Геноцид шел под грифом «Совершенно секретно». В концлагерях не было телевизионных камер.

Ныне головорезы охотно дают интервью, а телевидение, радио, газеты гордятся репортажами с мест, где люди убивают друг друга. Гражданская война превращается в телесериал. Комбатанты выставляют напоказ совершенные ими преступления, явно рассчитывая повысить свой престиж. При этом они берут пример с угонщиков самолетов и террористов, специализирующихся на захвате заложников, ведь гангстеры подобного рода непременно требуют, чтобы их показали по телевидению, причем не иначе как в героическом ореоле. И средства массовой информации идут на это, обеспечивая бандитам общественное признание. Журналисты уверяют нас, что исполняют всего лишь профессиональный долг. Считается, что они с безжалостной непредвзятостью фиксируют события, а комментаторы сдабривают их репортажи эмоциями, главная из которых — возмущение.

Но к обвинению в равнодушии и безучастности неизбежно примешивается подспудная констатация другого факта: мы уже привыкли испытывать ужас, и то, о чем мы еще вчера не могли подумать, может произойти сегодня в любую минуту, где угодно. А значит, и в нашей стране. Фигура потенциального преступника, насмотревшегося фильмов-боевиков, известна каждому полицейскому. Нынче эти молодчики — фактор политической жизни. Поэтому, сообщая о преступлении, средства массовой информации вольно или невольно тиражируют его.

Если телеэкранный террор не делает тебя террористом, он делает тебя вуаёром, соглядатаем. Каждый из нас сегодня — объект перманентного шантажа. Ибо лишь превратив нас в очевидцев преступления, голосом, полным укоризны, можно задать вопрос: «А что вы, собственно, сделали, чтобы предотвратить его?» Так телевидение, самое коррумпированное из средств массовой информации, присваивает себе роль верховного судьи в вопросах общественной морали.

Обращенное ко всем нам требование что-то предпринять (но что?) и как-то действовать (но как?) влечет за собой массу непредвиденных последствий. Это требование к сообществу, которое провозгласило права человека и изобрело «угрызения совести». Это требование к Западу, слывущему богатым и по-прежнему считающему себя оплотом цивилизации. Мораль — последний козырь евроцентризма.

Попробуйте заговорить с курдом или тамилом о проблемах Северной Ирландии либо Страны басков. Они посмотрят на вас с недоумением. Какое нам до этого дело, у самих забот полон рот— ответят вам скорее всего азиаты и будут, безусловно, правы. . В психологический тупик попадают и зрители в американском Огайо, итальянском Пьемонте, германском Гессене, следя на телеэкране за разборками между кланами, «кликухи» которых им ничего не говорят. Переварить поток информации из «ящика» простому смертному не дано. Только узкие специалисты могут запомнить названия народностей, обретших свободу с распадом Советского Союза.

Тем не менее телевидение требует даже от продавщицы из супермаркета, чтобы она отличала ингуша от чеченца, а грузина от абхаза. Уже несколько лет не сходит с телеэкрана Нагорный Карабах, и мы вынуждены составлять себе представление о событиях в этом уголке земного шара, видя груды трупов. Нам приходится запоминать имена бандитов, которые, языка не сломавши, и выговорить-то нельзя, и беспокоиться о судьбе исламских сект, народных ополченцев в Руанде или противоборствующих сторон в Камбодже, хотя мотивы их действий нам никогда так и не понять. Считается, однако, что понять мы их обязаны, ибо в противном случае мы жестокосердые невежды и зажравшиеся эгоисты, которым наплевать на чужие страдания.

Воспринимая такие упреки, мы чувствуем смятение. Многие ощущают себя виноватыми и жертвуют значительные суммы в общественные фонды. Вы хотите обеспечить себе моральное алиби— говорят им. Филантропия, гуманитарная помощь — это лишь паллиатив, ловкий маневр для облегчения совести. Как, однако, угодить проповедникам добродетели — держится в секрете.

«Лекари», рассчитывающие сделать своих пациентов более восприимчивыми к горестями бедам мира сего, увеличивая дозы снадобий, в лучшем случае наивны. Ведь они глушат таким образом в своих подопечных последний отголосок совести. Психика, перегруженная информацией, срабатывает как бумеранг. Телезритель чувствует свою некомпетентность и бессилие, замыкается в себе. Он игнорирует обращенные к нему призывы или даже встречает их с негодованием. Внутренняя самооборона не только понятна — она неизбежна. Никто ведь не знает, как должна выглядеть «правильная» реакция на массовые убийства, совершаемые денно и нощно.

Но и это не все. В фармакологии есть понятие неадекватной реакции. Неправильно или в слишком больших дозах принятое лекарство может вызвать нежелательный эффект. Нравственные требования, совершенно не соответствующие имеющимся возможностям как-то действовать и что-то предпринять, приводят в конце концов к тому, что люди, к которым они обращены, впадают в апатию и отвергают всякую мысль о своей личной ответственности. Так возникает позыв к варварству, перерастающий порой в агрессивность.

Чрезмерные требования предъявляются не только к людям, но и к политическим системам. Международный механизм прекращения то и дело вспыхивающих гражданских войн не выработан. Бессильными оказались и политологи-теоретики, и умудренные опытом дипломаты, и высокочтимая Организация Объединенных Наций, не говоря уж о Европейском союзе. Упреки в пассивности сыплются и на них. «Голубые каски» уже в пятнадцати странах мира. Политические издержки — колоссальны, мандаты— противоречивы, успехи — сомнительны. Даже если причины конфликтов вообще поддаются пониманию, миротворческие миссии их не устранят.

Посредничество предполагает у воюющих сторон желание и способность пойти на мировую. Они же обычно одержимы идеей вести войну до победы, даже если она кончается самоуничтожением. Поэтому арбитр должен учитывать, что может стать мишенью для всех бандформирований. В адрес организаций, оказывающих гуманитарную помощь, постоянно раздаются угрозы. Автоколонны с гуманитарными грузами подвергаются нападениям. Посредников подозревают в коварных замыслах, шантажируют, захватывают в заложники. Переговоры саботируют. Миротворческие контингенты подвергаются артобстрелу. Правительства, направляющие их в районы боевых действий, отказывают им не только в праве на применение силы для решения поставленных задач, но и в праве на самооборону.

Воюющим сторонам грозят применением санкций и введением эмбарго, однако угрозы эти не приводятся в исполнение. Еще ни разу не удалось взять комбатантов в сплошное блокадное кольцо. Таких попыток даже не было, хотя именно военная блокада сулит наибольший успех. Отрезанные от мира, лишенные электроэнергии, без подвоза боеприпасов и продовольствия, без коммуникаций и притока капиталов, без транспортных средств противники выдохнутся буквально за несколько месяцев. Однако именно эффективность этого средства препятствует его применению. Уже после первых робких шагов страны, решившиеся на вмешательство, попадают, образно говоря, на скамью подсудимых, ибо изоляция военного очага неизбежно тяжело отражается на положении «ни в чем не повинного гражданского населения».

В результате авторитет «интервентов» стремительно падает. Тем не менее каждое вмешательство влечет за собой требование новых вмешательств. Почему в стране икс комбатантов усмиряют и примиряют, а страну игрек бросили на произвол судьбы? Сторона, терпящая в гражданской войне поражение, не понимает, почему внешний мир не спешит ей на помощь. Когда же в помощи отказывают, надежда оборачивается разочарованием, возмущением, злобой и даже жаждой мести. Подобную реакцию можно было наблюдать уже в первой четверти столетия, свидетельством чему «Петербургский дневник» поэтессы, датированный 1919 годом. (Речь идет о Зинаиде Гиппиус).

«Пусть убивают нас, губят Россию (и себя в конечном счете) невежественные, непонимающие европейцы... Абсурдно-преступное поведение Антанты (Англии?) продолжается... Очень хотели бы мы все, здесь живущие, в России, чтобы Англия поняла на своей шкуре, что она проделывает... не бывало в истории. Все аналогии — пустое. Громадный город — самоубийца. И это на глазах Европы, которая пальцем не шевелит, не то обыдиотев, не то осатанев от кровей... Вот точная формула: если в Европе может, в XX веке, существовать страна с таким феноменальным, в истории небывалым, всеобщим рабством и Европа этого не понимает или это принимает — Европа должна провалиться. И туда ей и дорога».

Чем сильнее полыхает огонь гражданских войн, тем хлестче град упреков. Воздерживающихся от военного вмешательства обвиняют в дискриминации вопиющих о помощи и в варварском отношении к ним. В результате все больше обесценивается сама идея антиколониализма. С одной стороны, уважение суверенитета, независимости, невмешательство были возведены в ранг высших добродетелей. С другой стороны, западные державы объявляют ответственными за поддержание порядка в этом мире, так что истинный виновник всех бед выступает в роли потенциального избавителя от них, и — наоборот. Раздаются даже голоса, требующие реколонизации до статуса подмандатных территорий.

Это исключительный вариант проецирования, однако он очень удобен как способ защиты. В развязывании гражданских войн виноваты, мол, не местные князьки с их ратями, а те, что у власти за морями, за долами. И никого, похоже, не смущает, что целые народы таким образом объявляются «не достигшими совершеннолетия», что они выглядят марионетками в театре, имя которому мир. Это укрепляет чувство превосходства в бывших господах-колонизаторах, которые всегда относились к порабощенным народам, как к детям: им нельзя давать в руки опасных предметов, за ними нужен глаз да глаз. А классным надзирателем может быть только Запад. Ему и отвечать за все последствия своих действий.

В хаосе интервенций и миротворческих акций грозит потонуть различие между захватническими войнами и внутренними конфликтами, зафиксированное в международном праве. Именно с учетом этого были предприняты практические шаги во время войны в Персидском заливе, когда Ирак сначала напал на слабое соседнее государство, а затем подверг ракетному обстрелу далекий, совершенно не причастный к конфликту Израиль.

Антигитлеровская коалиция никогда бы не сложилась, если бы Гитлер ограничился истреблением граждан собственного государства. Никто в мире не выступал и против Сталина, пока он терроризировал только народы Советского Союза. «Холодная война» началась лишь после попытки экспортировать страх войны атомной. 

Универсальная этика далека от того, чтобы учитывать столь элементарные различия. Она требует неограниченного применения силы, повсеместно и в любую минуту. Но у сторонников этой доктрины нет шансов на успех. Правительства стран — потенциальных миротворцев давно уже лишились поддержки собственного населения. Война в Югославии показала, что европейцы не хотят и не могут остановить кровопролитие. Роль мирового жандарма не по плечу даже такой сверхдержаве, как США. Ни чувства вины, ни денег, ни солдат нет в таком количестве, которого хватило бы, чтобы погасить пожар гражданских войн, полыхающих  сегодня чуть ли не во всех регионах земного шара.

части I , II , III , IV, IVa