-
|
БЕЛЫМ-БЕЛО... О ТОМ И ПЕСНЬ
1
Ты неинтеллигентно зол, ездок, –
опешь!,
ошеломись собой!, перелиставшись
вчуже.
Не трафь зазря блатной бузой молве
досужей!
По вечерам твой холл, экс-бог, гол-обезлюжен,
–
как прежде – яро, позарез – друзьям
не нужен,
ты стёртой пуговицей сдёрнут с фрака
дружбы,
отщёлкнут за город, в межсосенную
плешь.
Предсумеречный лес распят глазами
стужи.
По алым комьям снега клан вороний
тужит.
Дуэль – палачество, а ты не прав –
хоть режь!
Жорж – юн. Умильным доводом
обезоружен,
притормози вожжой, стопой, –
скомандуй!, ну же!
В дому – неласковость промеж женой и
мужем.
В снегу – прицел выходит косо
неуклюжим, –
стой!!!, а не то – даст сонм расщепов в
брюхе брешь,
соча кровавую строку в поэму лужи.
Наглядна письменность нутра. Твой
русский – глубже.
2
Не лги, ни в жисть ты не лишил бы
Натали
из ревности (беда ль? – ржёт по
углам прислуга!) –
кого б, к примеру? – да её лосёнка! – (вьюга
его вметнула в лабиринт Санкт-Петербурга,
ржаная – с рук её – им сжёвана
краюха...) –
боясь её обиды, слёз, испуга, –
как всякий аристократического круга:
дичок ей люб? – что ж.., се ля ви.., ты
нехристь ли?, –
натаскивая пистолет на шёпот "пли!",
палить в её ровесника и друга,
влюблённого врасплох, чтоб тот –
казнил тебя,
обузного, как хворь, крепостника-супруга,
–
хребет поэзии попутно подрубя.
3
Взвесь: поутру забеспокоится
впросонках
ядрёный выводок – в льняную масть –
ребят.
Ведь у тебя их – как у льва – четыре
львёнка,
впритык по штуке – на колени, руки.
Срок
святой возни вам не истёк! Не корчь
сатрапа!
"Нянь!" – спросят – "Встал ли
раненый? – вечор прилёг..."
Та – в рёв: "Будь лысый дед –
восьмидесяти трёх..,
ан – тридцати восьми..! –
крупнокурчавый папа..!"
4
Одно лишь честь: отринуть серость.
Сер – свинец.
Подъедь к оттаптывающим у рыхлой
глади,
в твой бок не глядя, – плац в пятьсот
квадратных пядей!,
скажи, что ты – на самом деле – не
каратель
двух, потревоженных одно другим,
сердец –
и третьего – в медовый месяц –
блёклой Кати
(твой враг – ей мил!..) и что на
смерть жаль время тратить.
Забыл? – бил снайперски, но – стоик и
мудрец –
тебя сберёг, не взяв на мушку спеси
ради,
тот фронтовик, чьей беглой Анны ты –
предатель:
избыл, любя.., а был любим! – зван под
венец! –
так ею вызнан, читан, чтим! – гож
счастье дать ей!..
Прости...
5
Собою ошарашься, наконец!
Брось на авось свой дом! – пусть с
видом на дворец,
пускай отлучка от родимого порога
близка по сути Моисеевой – от Бога,
не ввязывайся всуе в ход вещей, в хор
слов –
пусть разбираются!, кивок – и будь
таков.
"Банальная, – ощеришься, поэт, –
уступка
Вселенной..." – слышь? –
всплакнувшей таяньем снегов,
ценя неброское изящество поступка.
6
Пожалуйста!, повороти коней на юг!,
хоть долгий сирый путь не больно пуст
и пресен:
нагаечный прогон сквозь строй
народных песен!,
чья вражья безупречность – ух! – не
спустит с рук
ни скудный рост, ни профиль странного
обвода,
ни, вследствие чего, – страсть к
пасмурным погодам,
ни зряшность упоенья бальным
переходом
от кринолина к кринолину молодух..,
как – с упованием на чуткий Божий
слух –
от колокола к колоколу – Квазимодо...
7
Тебе – знаком, но всякий раз экспромт
– Кавказ:
от тонкоиглых крон до монолитных баз
–
твоим проникнется, тебя голубя, горем,
припав к твоей щеке дельфиньим боком
голым,
взамен – вколдовывая в душу мир и лад,
даря, в расслой слюды пускающее
корень,
голубоокое растение цикорий;
твой подбородок, локоть, помысел и
взгляд –
себя укромно приютят в замшелых
лунках,
как скрипки – в замшевых футлярах,
дятлы – в дуплах,
унявшиеся хулиганы – на поруках;
твою упряжку остановит местный князь,
пол-замка отведя тебе, пол-неба;
"Чередованием твоих согласных –
нега
такая правит!, словно рукописи вязь –
впрямь продолжение предплечевого
нерва" –
похвалит, грустному смущению не
внемля;
вопросов – ноль, стол яств, постели
пух и бязь,
стеллаж шедевров... – ас!, упрёк не в
бровь, а в глаз:
под недописанным тобой пустует полка!
8
Ты – повод для чужих стишков дурного
толка
о редком паиньке – тебе – при
остальных:
пустых, мол, подлых, чёрных кровью... (автор
– псих!),
о ней.., мол, свойской в кодле их... (пиитша
– тёлка!), –
из-за тобою не погашенного долга
словесность-нищенка берёт у всех
подряд!
9
Царь льнул в приятели к тебе, на
плагиат
твоих гримас польстясь и реплик...
Прост стократ,
дешёвый парадокс – в твоих перстах –
снаряд:
в таких взыскательных – так
незамысловат.
10
Хоть ты в повальной нервотрёпке
виноват,
тебя – исчезни – хватится твой
стольный град.
И днесь иском ты каждым сотым на
планете!
Чуть смётан быт, утыкан саженцами сад
–
с твоих ноздрей гнут загогулины
оград
в апофеоз чутья, тончайшего на свете,
твоими ямбами, чтя меткость, говорят
об осени, зиме, весне, любви и лете.
11
Ты проклял, ты облёк нас каверзной
судьбой:
терзаться хаосом, не пронятым тобой,
лишь из каретных окон узренным
снаружи,
вскользь зашифрованным в тетради
черновой;
"...в начале было слово..." –
скопом столь же нужных
слов!, слов!, недосколоченных в
фалангах дружных,
твоих!, не ставших друг за другом в
конный строй,
нас мучиться обрёк, как полунемотой.
Тобой Не Спетое торопится – с лихвой
разжиться песней. Гений да не бьёт
баклуши! –
зане потомок отвечает головой:
сырец, запруживая нам глаза и уши,
ломясь в трахеи безалаберной гурьбой,
заклиниваясь в них торцами –
вразнобой
торчащих строк, в столбцы не сбитых (некем!),
– душит.
12
Ты – вечный пыточник, мосье!, ханжа и
сноб!, –
а мнительные, изжевав кротами тему,
подскажут иудейке мне, мол, – юдофоб!,
но - так блаженно.., так с пелёнок.., так
по гроб..,
что, если в дебрях псковских елей и
дубов
тебя занёсший опрокинется сугроб
при мне, – не долго быть тебе
заиндевелу
(а веруют: своя рубашка – ближе к телу!),
–
освежевавшись, однова скребнув по
целу,
расправив стянутый с себя жилой
покров, –
в полученный скафандр, пока горяч и
нов,
сиречь – спасителен!, – вопну тебя по
лоб,
бескожной кистью путаясь в знакомом
чубе,
парным мясцом познав, что мир щемящ,
как Шуберт,
пока доставят нам бинты, вино и шубы.
13
Как я? – Да чёрт со мной! Мерси,
нездешнегубый!
Твоё перо хранит твой бывший домовой
в стеклянном кубе, словно холя рыбку
гуппи.
Январь на улице. Будь добр, езжай
домой!
Макая в мякоть клякс, сиреневых по
белу, –
грех – ничегонеделание!, – каясь, – к
делу!!!
Ул. ВОЗДВИЖЕНСКАЯ
Ах, дедушка! – от смертной скуки гамм,
от стука метрономов в такт сонат –
с урока музыки – сбежим сегодня!
Внезапная теплынь прожгла снега.
Вдоль улицы весёлый плакса Март
сметает влажной кистью пепел полдня.
Цыплёнком ожил слёжанный с боков
в стенной кирпичной кладке каждый
камень.
Для передышки птиц и облаков
пять куполов расставлены буйками.
Оставь в покое старый нотный хлам!
Пусть гениально строги менуэты, –
по заново натянутым стволам
так скоморошно пробегают ветры!
В сезон распутиц у времён и стран
открыты явные эффекты сдвига, –
ах, дедушка! – вот юнга Роберт Грант
подходит к нам, теряя контур брига!
Он заблудился в Киевской Руси,
но в разговорнике набрёл на фразу “Sorry,
what is the way into the sea?”
– Простите, где дорога в море?
Я провожу его, держась Днепра,
до спущенной на волны шлюпки с судна
по имени “ДУНКАН”… Дед, мне пора!..,
я – мигом!.., ведь весна – сиюминутна…
ПОПЫТКА ЖИВОПИСИ
Для Марка Шехтмана –
художника из Беэр-Шевы
По двадцать восемь грамм на лепесток.
Тяжёл и жёлт цветок. Клондайк
настурций!
Турист Джек Лондон из окна авто
швырнул в кюветы к нам излишки унций
в румяных слитках. Ярко вдоль дорог!
Май. Накалясь от мая, битум плавя, –
сокровище сожгло бурьян-полынь.
Червонно-жёлтая взошла теплынь.
Подсолнухи оторочило пламя.
Весна – как обновлённая реклама
чужого романтического хлама,
нас с детства подстрекавшая упрямо
к побегу из домашнего бедлама:
заляг в отчаливающий трюмок –
ребром к шпангоуту!, сдай крысам бок!,
отбудь в беде несколькодневный срок!..
–
в открытом океане босс не строг,
а преисполнен к беглецам участья, –
и вот ты – юнга или младший кок,
твой курс – норд-вест, в мираж, под
куполок
забытого старателем вигвама,
где тлела керосиновая лампа,
сушилось сито, взвешивался плавно
мешочек аурума, то есть счастья...
Сэр Запад! – ноу! – ёк!.. – калека-пальма
под Хайфой, на виду у толп, у пляжа,
полулежачая, в обносках платья, –
остатком рваных пальцев вьёт линёк,
треножа наши грот, бизань и фок.
Не отпускает поводка Восток.
Покуда суд да дело – бриз, от жажды
с лиц наших слизывая капли слёз,
повис на шеях зверем кровожадным.
Без речек – вади, впав в анабиоз,
не дышат, не хватает влажных жабр им.
Зной прибывает, как за рысью – рысь.
Мир – до ожога хищных глоток жарок.
Пугает еретическая мысль,
что жар – когтист, а что Спаситель –
жалок.
Переходя на сторону жары,
я также предаю былую просинь.
Дымят костры из хвои и коры
облезлых эвкалиптов, лысых сосен.
Быть заодно – алчнейшая из жажд!:
заправленными жаром утюгами
я вглаживаюсь в пыточный пейзаж
кроваво-сукровичной жухлой гаммы,
живой себя вписав в него пассаж.
Да мы с жарой впрямь не были врагами!
По мне – как в пасху квашеное – блажь,
так в засуху всплеск океана – фальшь!
Лишь... с Вами как мне быть?.. Как быть
мне с Вами?..
Став прочно на ноги, жар входит в раж,
уже нагромождая бельэтаж
на заколоченные солнцем сваи.
Какая суша!, ох, какой Израиль!
Каких горячих охр с мелком гризайль!
Взять смуту на душу?, пусть – зря,
пускай
холодноватые мазки – любые! –
крамольны в этот поздний душный май,
–
простить Вам очи небереговые..?,
при блёклой люстре – ёмко-голубые...
Прощу.
Как приючу.
Как полюблю впервые.
Лишь.., зябкий диссонанс, не ускользай!
|
