-
|
|
-
- “…нежно
вспоминая…”
- о Вертинском
-
- Он пел своё – про Запад и Восток,
- так тонко зная, что – грешно, что –
свято.
- Иных столиц на нём был белый смокинг.
- Стоял рояль причаленным фрегатом.
-
- Как будто сцена – это океан.
- По затуханьи лампочек и сплетен
- он проповедовал в размере танго
- свой лунный взгляд на вещи на
планете.
-
- Был вечер. Май. Послевоенный. Злой.
- Любовь из опрокинутого века
- переметнулась в никуда, собой
- не занимая больше человека.
-
- Он пел своё… Да кто же он такой
- под нашим небом, дымным до безлунья,
- чтоб наставлять Любовь на путь
домой,
- как из дому сбежавшую шалунью?
-
- Зачем же, публику прибрав к рукам,
- как даму, приглашённую на танец
- (обряженную, впрочем, в старый хлам)
- седой лазурноокий иностранец
-
- свой тонный Запад, томный свой
Восток
- впевает в нас? Ведь, выйдя за порог,
- он будет порот уличной ватагой
- за неуместность волшебства, за
вздох
- (ведь живы мы едино хлебом с брагой!),
-
- за мистику и шарм салонных слов,
- за уникальное легато жестов,
- бокалы фейерверков и ручьёв,
- с иголочки – мужчин, с обложек –
женщин,
-
- за крики обезьян и журавлей,
- магнолий глянец… нет!, за то, что –
статным! –
- он прибыл к нам из-за своих морей
- с куплетом, для израненных –
бестактным…
-
- Он пел своё… Нет, чтобы рдеть стыдом,
–
- он словно уговаривал пространство
- вернуть нам… что?… – освищем и
уйдём!,
- не аплодируя… Но люди – странно! –
-
- забыв свою, войдя в чужую роль,
- самозабвенно вторили куплету,
- где жаловался… карточный король,
- что дама с мушкой “пик” ушла к
валету.
-
- А мне – тринадцать, и не сердце –
лёд.
- Смешон мне жрец смешных
кафешантанов.
- Но нервный город в обмороке слёг
- под конусы сирени и каштанов.
-
- Из-за лубочной песни про любовь?
- Такой заморской ресторанной вещи?
- Но в жилах Киева вот-вот остынет
кровь
- и мне пришлось трясти его за плечи.
-
- Так войско романтической молвы
- врасплох застало дрогнувшую юность.
- На каждую во мгле ладонь листвы
- из ниоткуда возвращалась Лунность.
-
- Был вечер непредвиденной весны!..
-
- Так незаметно, так невиновато
- его мелодиями – такт за тактом –
- в незатянувшейся коре страны
- привои счастья отцвели когда-то...
-
- Всех нот грустнее – немота струны.
- Мир вновь не знает, что – грешно, что
– свято.
- Но лишь клавиатуру тишины
- перебирает аккомпаниатор.
-
-
- “Небытиё –
условность”
-
Цветаева
-
- Метеор упал. Раскололась
- степь и трещины пролегли.
- Я разыскиваю Ваш голос,
- Марина, из-под земли.
-
- Я – мала, я всего – подросток,
- распахнувший чертополох.
- Но зато, как никто из взрослых,
- как язычник, наитьем острым
- Ваш подземный я чую вздох.
-
- Вам писали и пишут письма.
- Их ссыпая в земной раскол,
- отклик жду, не держа и в мыслях,
- что этаж Ваш безлюдно гол.
-
- Жду ответа, как горсть бемолей
- у скрипичных своих ключей
- стайкой ласточек ждёт в безмолвьи
- исполнения Вашей боли
- унисонами скрипачей,
-
- поэтически точных жалоб,
- по которым седой эксперт
- даже в случае небывалом
- свой выписывает рецепт.
-
- Павших пестуют корни сосен,
- их целует весной ручей,
- к Вам в пробоины светит солнце
- в мегальон восковых свечей!
-
- Месяц Май, как Акрополь, – белый!!!
-
- Словно войско своё Спартак,
- мир – с распятым войною телом,
- мир – который не знал, что делал, –
- Вас терял… Молчал Пастернак.
-
-
- Сушка стираного
-
Шимону Казанскому –
-
бизнесмену хайфскому
- 1
-
- Шёл шекель к шекелям, карат – к
каратам,
- всё шло к тому, чтоб друг наш стал
богатым,
-
- и, выбрав вечер, – нас, семь-восемь
пар,
- заполучил в кабак на склонах Хайфы
- для "белых" стейков (каюсь!),
ломки халы,
- вод, вин, одной солистки, двух гитар
-
- и конкурса на неизбитый тост...
- Мы съехались по высыпаньи звёзд,
-
- гадая: с помощью каких уловок
- на всех балконах вдоль жилых дорог
- бельё не отрывалось от верёвок,
- хоть цепкий бриз ворочал им, как мог?
–
-
- лишь рукавами всплескивало с горя
- меж жёсткими валками вихря с моря.
-
- 2
-
- Как будто молча клял проклёв гвоздя
- сквозь стельку – мерк, терял себя
"как личность" –
- любой из нас мертвел!, переходя
- из уличной – в коммерческую
мглистость,
-
- где, словно бриз – бельё, зайдясь,
душили гриф –
- тот, что лицом багров, и тот, что
носом крив:
-
- индеец – гений – внук вождя и
ведьмы,
- еврей – с плакучей кистью – хлёстче
вербы.
-
- Их специальность – роды у гитар:
- ритм схваток учащать посредством
порки.
- Дар, равный Божьему, их парный дар.
- (Дают ли парни частные уроки?)
-
- Шла музыка подобно облакам
- из чрев гитар – заряд несущей
плотью.
- Два дружных акушёра – жилы гамм,
- презрев вольтаж, сводили встык
щепотью,
-
- лаская плод, умасливая роды...
- С налёта в певчую втыкались розы, –
-
- а та, что пела.., – жгла, как бриз –
бельё, –
- бросая в дело тембра абразивность,
- леча, как раны – языком – зверьё,
- зализывала пеньем... некрасивость!!
–
-
- свою девичью, прячась в смоге ёмком
- улыбчиво-застенчивым монстрёнком,
-
- о край мелодии скребясь лицом –
- природу правя шлягера резцом.
-
- 3
-
- Хорош собой, умён, не просто зритель,
–
- приятель наш сказал, уладив счёт:
-
- "Не перейти ли всем в мой дом?
Хотите?
- Девчонку купим. Пусть поёт ещё!
-
- Пусть допоёт своё..!" –
внезапность братства –
- "Пустыми восвояси жаль убраться!"
-
- Учуяла... и состоялся сговор
- их рук – поверх голов, сквозь дым и
гомон:
-
- его – в манжетах настежь, и её –
- двух голых саженцев... Бриз грыз
бельё.
- Их сопрягло угаданным намёком,
- как вольтовой дугой, и било током.
-
- А мы смекали в позах птицы выпи:
- как всех в дому в пружинах утопить,
- плеснуть им, не гремя посудой, пить,
- шепнуть ей: "Цыпи, не пора ли пи-пи?",
-
- не переутомлять её и, если
- петь умолять: "Ах, тот, нет, этот
хит!",
- то всем – сердца от нажитой тоски
- освободить и ей отдать под песни?,
- (хоть провернуть сей финт – кому с
руки?),
-
- ему... как с нею быть?.. –
- рискнуть... её... любить..? –
-
- упорно всё в ней скрашивать до
сходства
- с той, что в Уффици стерегут от краж,
- пугаясь вновь берущего реванш –
- в миг молний – нежного её уродства?,
-
- игрой фаланг, как те, кто мучил грифы,
- её долепливать до лучшей нимфы?, –
-
- её любить... – в отъезде и на месте,
- меж денег, дел и дев? – быть с ней? –
быть вместе?
-
- 4
-
- Как палый полый ствол, а в нём –
покойник, –
- вкатилась пауза. Стал склепом зал.
- Наш друг от сделки шатко ускользал,
- как со звонком из класса с двойкой
школьник.
-
- Нырком в авто мы скрадывали плечи,
- не застолбив плато для новой
встречи,
-
- друг к другу впав в неловкость, как в
немилость.
- (Ах. К лучшему с тех пор не
изменилось).
-
- 5
-
- Кряж губы выпятит к пяти часам,
- вышёптывая солнце небесам,
-
- и мелкий вор, по-детски диву дан,
- ничеен, ненормален, бризом рван,
-
- не для забав
- чужое сняв, –
-
- а разживясь для схватки с липким
летом
- бельём, перебранным по нитке ветром,
-
- поверх телесной – бельевою тканью
- спасая душу паркой хайфской ранью,
-
- в блаженстве райском марлево-хлопчатом
- благим скульнёт, а то – банальным
матом...
-
- 6
-
- А то, что город не теплел, а стыл,
- а то, что залп зари взмыл холостым –
-
- в муть аловатым, в жуть зеленоватым,
-
- а то, что сшедшим с койки на костыль
- заря казалась бабой, с фронта в тыл
-
- прокравшейся, захлёстнутой халатом
–
- в кровь аловатым, в жёлчь
зеленоватым,
-
- шокирующим белые палаты
- альянсом двух цветов аляповатым,
-
- обрыдлым персоналу и больным,
- а то, что Космос не рыдал, а ныл,
-
- а то, что Свой запятнанный настил
- пред очи ангелов вновь озарил
-
- Небесный их Патологоанатом,
-
- чтоб вновь вспороть на нём вдоль
сшитых жил
- вчерашнюю лягушку, сбив зажим,
- уж днесь не сочную! – ихс, Элогим! –
-
- чуть аловатую с зеленоватым,
-
- а то, что утро выдалось простым,
- мы нашему товарищу простим, –
-
- ведь он совсем недавно стал богатым.
|
-
|
-
|
-
|
- ОН БЫЛ СУМАСБРОД
Да, он был сумасброд. Потому
что монеты – ему их бросали, он – не
подбирал,
удивляя народ.
Он лишь пел перед лицами окон
и брёл
по дворам.
“Выбирайтесь из платьев,
нагие! На глянцевых мускулах тел пусть
мелькает дорога! –
так он пел, – дайте руки друг
другу – в биении пульсов – в едином
порыве – не дрогнув –
раскопайте хранилища
кладбищ, в ладонях согрев черепа
мертвецов, – пусть их много! –
дайте каждому черепу – по
человеку! –
авой мне и ой –
их глазницам – по веку!,
наполняя пустоты душой…
Люди-пленники каменных
джунглей, во имя грядущих – впишите в
бегущую кровь
все начала событий, стенной
штукатуркой хранимые, всё – вплоть до
губ чердаков, –
происшедшее в тысячелетии
нашем шестом –
аллай, ой – горе мне! – чтоб
рыдать… обо всём…
Днём, лунатики, выйдите в мир,
как ночами во сне, набредите на
главную трассу,
запряжённых коней потащите
сквозь гущи базаров с набитыми кормом
мешками!
Следом – женщины, ярко нагие,
со скрипками громкими в длинных руках,
с фонарями,
словно с молниями, с
барабанами, будто с громами!.. В путь! –
тысячи ваших вагонов
на решающем из перегонов
сдвинув разом, –
вперёд, поезда!
Аллай, ой мне, беда…
Я сзываю в далёкую дивную
область: львов, тигров, наследников
царских, царей.
И придут, и сыграют там пьесу,
которая жизни живей,
ибо юноши - те, что под спудом
Вогез и Карпат, – стали мертвых
мертвей…
Не до девушек им после
стольких смертей,
пропадает нутро у них – не до
еды,
вот уж нет у них уст –
не попросят воды…
Аллай-ойя, о грусть…” –
так он пел. Приоткрывшие окна
мужчины кричали певцу: “Тише, псих!”
Да и женщины – если
и склонялись на песни
из распахнутых окон, обнять
порываясь его, – всё ж, захлопывали
створки встык,
не зазвав его в дом ни на миг…
ВСЕВЫШНИЙ НА ПОЛЮСЕ
…Всё же есть в мире Бог и живёт Он –
всегда.
Жив Он жизнью сплетения солнечного –
ощутите! –
нервной жизнью узла, воедино
стянувшего нити
отовсюду: от хлебного ломтя, от
запаха дна
непросохшей кастрюли в походной
печурке… В обитель
пробираясь босыми ногами меж адовых
игл
к тем, кто, жизни пугаясь, в безумьи
себя потеряли,
Он взывает к их крови, ещё не обняв их
самих,
к их телам, не упавшим покуда за борт
в когти брызг,
укрепляя ладони матросов, берущих на
бриг
захлебнувшихся тяжестью вод под
морями…
Ночь… Прислушайтесь, меридианами
боли своей
прикреплённые к сердцу Его!: тихий
шорох дверей..,
медсестра между коек больничных
щепоткой и оком
милосердие делит… Бог – ближе и
ближе… Бог – около…
|
-
|
