В.Кабанов Главы из книги "Однажды приснилось"   
 
Было трудно поверить. Но Фёдор Борисович открывает портфель, — и вот он, титульный лист романа, написанный рукою Гроссмана. Здесь и посвящение, о котором ничего мы не знали:

Моей матери Екатерине Савельевне Гроссман.

Откуда? Ведь все экземпляры рукописи арестовали. Даже копирку у машинисток забрали!..

К тому часу, когда на квартиру Гроссмана (по доносу Вадима Кожевникова) явилась оперативная группа для захвата романа, один экземпляр рукописи был уже надёжно укрыт.

У Гроссмана был друг детства Вячеслав Иванович Лобода. Прежде чем отнести роман в журнал к Кожевникову, Василий Семёнович, много жизнью ученный, отдал черновую, сильно правленую рукопись Лободе и попросил её сберечь. Лобода не дожил до того времени, когда негорящая рукопись перестала быть смертельно опасной. Продолжала хранить его вдова. Так и хранила — в авоське, завёрнутую в полотняную тряпицу, как привёз её из Москвы в Малоярославец Вячеслав Иванович. При нежданных визитах вывешивала она эту авоську за окно, как привыкли вывешивать зимой продукты не имеющие холодильников простые советские люди. И даже потом, после публикаций в «Октябре» и первых рецензий, долго ещё не решалась открыться. Может быть, уже не от страха — от привычки к нему.

Ирина в рукопись вцепилась, как голодная кошка. А там — страницы, абзацы, фразы, отдельные слова, отсутствующие в нашем тексте...

А книга уже пошла в печать.

Слава Богу, уговорили-таки нашу дирекцию сразу же делать второе, выправленное по рукописи, издание. Я скорее написал обо всём в Литгазету и сразу получил письмо.

Тов. Кабанов Вячеслав Трофимович.

Прочитал Вашу беседу в «ЛГ» от 14/XI 1-88 № 50 под названием «Рукою автора» и подумалось мне: «Вы в самом деле дурак или прикидываетесь?» Для того, чтобы напечатать роман «Жизнь и судьба», надо быть либо дураком, либо политическим недоумком в самой низшей степени. У меня всего 7 кл., не состою ни в партии, ни в профсоюзе, но мне до боли очевидно, что наша страна стала превращаться в страну дураков. Этот роман иначе как чсрносо-тенно-анархистским не назовёшь. Я понимаю, что Вы удивлены, но не один же вы — дурак, Вас очень много. Вы напечатали бы мою книгу о перестройке, если бы был изумительнейший материал и если бы в книге были две фразы: 1). Партия — узурпатор свободы. 2). Горбачёв дурак, но ничего плохого не сделал? Я спрашиваю Вас. Напечатали б? Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! А почему печатаете Гроссмана «Жизнь и судьба»? Я не знаю, стали б Маркс и Ленин смеяться над Гроссманом. Полагаю, что нет. На дураков -нс обижаются. Дурак, это — надолго. Маркс не хотел даже отвечать профессору Евгению Дюрингу, но товаршци уговорили. И те, кто хлопал восторженно Дюрингу, когда тот обливал Маркса грязью, изгнали его из университета после выхода книги «Анти-Дюринг». А Маркс предвидел это, поэтому и не хотел. А вот за Маркса и Ленина заступиться оказалось некому. Я написал в ЦК КПСС Медведеву, напишу и ещё 10 раз, но ставлю Вас в известность, когда придёт пора спросить, чтобы Вы не говорили, что ничего не знали.

Ю.Володин.

Ну что ж, когда придёт пора...

А пока что с Екатериной Коротковой-Гроссман что-то случилось. То она мало чем могла помочь и даже про швейцарское издание сказала, когда было поздно, но всё же была она с нами... А тут вдруг как будто чужая, словно за Маркса (Энгельса) норовит заступиться. Не хочется об этом говорить. Тем более, что всё это, в общем, обычно. Всегда с наследниками бывает не скучно. Была она одна, единственная Гроссман, кругом пустота, а все, что есть, — вокруг неё. И вот-те на! Рукопись, оказалась, была ей неизвестна, принёс приёмный сын... Катя занервничала и стала тут и там говорить, что редактор своеволит, а рукопись возникшая — сомнительна... Сомнения необходимо было разрешить.

Собрали Комиссию по наследию Гроссмана. В Гнездниковском переулке дело было, в редакции «Вопросов литературы». Председательствовал Лазарь Ильич Лазарев. Присутствовали Бочаров Анатолий Георгиевич, Бенедикт Сарнов, Анна Самойловна Берзер, редактор, я. И, конечно, инициатор—Катя. Ирина тряслась от страха.

Ася Берзер — это легенда. Она как глянула на рукопись «от Ло-боды», так сразу и сказала:

— Это Гроссман!

Потом Ирина сделала доклад о том, как она видит, слышит и чувствует Гроссмана и как она работала. Доклад был выслушан с восторгом чувств, а Берзер публично и торжественно передала Ирине свою редакторскую эстафету.

И уж тогда, после этого...

Ася Берзер звонит Ирине и говорит, что нужно позвонить Семёну Израилевичу Липкину. Семён Израилевич назначает встречу в редакции «Октября» и там торжественно и просто передаёт изда-

тельству «Книжная палата» беловую рукопись романа, перепечатанную с черновика, хранившегося у Лободы, и проверенную автором.

Ну что за чудеса!

Чудес, однако, не было.

Хотя бойцы невидимого фронта в 1961 году изымали роман со всею тщательностью, вплоть до каждого листочка, хоть сколько-нибудь похожего на фрагмент рукописи, хотя объехали квартиры машинисток, изымая даже копировальную бумагу, — всё же один беловой экземпляр, закинутый на антресоли, случайно, совершенно случайно уцелел... Только в этом, может быть, и было чудо. А дальше безо всяких чудес, но с риском потерять свободу, а то и жизнь, Василий Гроссман вместе с ближайшим своим другом Семёном Липкиным прятали и перепрятывали этот экземпляр. Через три года Гроссман умер пятидесяти восьми лет, а другу его досталось одному хранить от всей вселенной бесценный этот дар. А ещё через десять лет Семён Израилевич решился переправить роман туда, где могли его напечатать. Отправлял он, конечно, не саму рукопись, а её фотокопию, которую делали любительским фотоаппаратом, запершись в ванной комнате. Побег из заключения устраивали роману Владимир Николаевич Войнович, Андрей Дмитриевич Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр.

Удивительно ли, что в швейцарском издании были неясные места, пропуски и неверные прочтения текста?

Из дневника Ирины

Господи, как медленно они «колются»! Даже Сарнов молчал, как партизан, и только теперь, когда я потом и кровью заработала право на липкинскую рукопись, весело сообщает, что он... читал её! Володъка, — говорит, — Войнович приносил, перед тем как переправить на Запад... «Хочешь, — говорит, — почитай. А я такую огромную рукопись читать не могу».

Как раз приехал из Германии Войнович. Заставила Бона познакомить меня с ним. Спросила:

— Кто фотографировал?

— Сахаров.

Набираюсь наглости, звоню Андрею Дмитриевичу.

Да, с Твердохлебовым, запершись в ванной, фотографировали листы, но всё вышло плохо, оттуда дали знать, что нечитаемо, фотографировали снова...

Своеобразная, замедленная, неповторимая, всем уже знакомая по трансляциям Съезда речь. И, накрывая её, и перекрывая, громкий голос Боннэр: «Ты всё не так рассказываешь... Ты ничего не помнишь... Дай мне трубку. И подробности, подробности — быстрым, громким, хрипловатым голосом. Знакомо: наша со Славкой семья. Очень стало смешно и совсем просто.

Итак, роман Василия Гроссмана был завершён в 1960 году, издан на родине в подлинном виде и полном объёме в 1990-м.