В.Кабанов Главы из книги "Однажды приснилось" 
 
1989

* * * Москва, издательство «Книжная палата»

Прочитал я в книге В.Гроссмана «Жизнь и судьба» (выпущенной издательством «Книжная палата» в 1988 г.) статью Е.Коротко-вой-Гроссман. И вспомнил, когда вернулся с фронта в конце 1945 г., я прочитал книгу Бубеннова «Белая берёза». После прочтения у меня возникло такое омерзение к её содержанию и к автору. «Каков подхалим!» — подумалось мне. Дал прочитать товарищам-фронтовикам. Спросил их: «Ну, как вещь?» — они были такого же мнения об этой книге.Уж больно подхалимски он нарисовал портрет Джугашвили (этого палача). Якобы сидит солдат в траншее ночью и видит — идёт над траншеей облик Сталина — весь в лучах и ореоле святого. Собственно, не идёт, а плывёт, витает. Какая низость и тупость, подхалимство. Ужас!

Нам на войне, в грязи, в холоде, во вшах, голодным, холодным, а то и мокрым — зимой, осенью, весной было, якобы, время думать об этом палаче. Мы, себе на уме, посылали им с Гитлером проклятья, а не молились на него. А эти бубенновы получали награды и сталинские премии за брехню. Думают, что народ им верил? Да, может, они и не думали, а тряслись за свою шкуру.

Статьи, корреспонденции, стихи таких писателей как В.Гроссман,
 И. Эренбург, Твардовский, Полевой мы читали в траншеях с упоением и согревались ими по-настоящему, по-человечески!

Ветеран войны и труда, инвалид Вас. Еф. Яшников. Оренбургская обл., Тоцкийр-н, с. Тоцкое, ул. Полевая, дом 9, кв. 6.

Это, как отзыв мой о книге и памяти В.Гроссмана. Если издательство не сможет напечатать это моё послание, то прошу, пожалуйста, перешлите моё письмо Е.Коротковой-Гроссман.

29/1Х-89 г.

Письмо, конечно, превосходное и очень нужное для нас, для поддержания духа. К тому времени, когда пришло это письмо, мы уже подписывали в печать второе издание романа. Поразительно и замечательно вот что. К этому, второму, изданию Анатолий Бочаров написал статью «По страдному пути», где цитирует авторский дневник прохождения в «Новом мире» рукописи первого романа дилогии «За правое дело». 1950 год.

28 апреля уже была получена вёрстка. Но...

29 апреля. По доносу Бубеннова печатание приостановлено.

Вот если бы еще и об этом знал фронтовик Вас. Еф. Яшников!

Однако есть в письме его одна невольная несправедливость, в которой, конечно же, ни в малой степени он не виноват. Уж если об этом говорить, то повинен, пожалуй, один только я. Суть в том, что Екатерина Васильевна Короткова-Гроссман Не писала эту статью. Написала же её — от первого до последнего слова — редактор книги Ирина Львовна Кабанова.

А было так.

Мы с Ириной прочитали «Жизнь и судьбу» в «Октябре», и оказалось, что у нас общее и странное впечатление. Роман как будто гениален... Как будто? Вот именно. Ощущение гениальности полное, а подтверждения полного нет. То ли это не отшлифованный, не окончательный ещё вариант, то ли рукопись найдена на чердаке, частично съеденной мышами... При этом всё, любое — может быть: ведь автора уже нет более двадцати лет.

И всё-таки я уже знал, что книгу надо делать. А после наших хождений по лабиринтам журнального текста я и другое знал, — что подготовку книги могу доверить только Ирине. Редакция у нас в издательстве чудесная, но так чуять текст — это совсем другое и редко бывает. К тому же в издательстве план, графики, сроки. Нет, тут необходим сторонний, свободный человек. Свободный, к тому же, в иных, и более высоких, смыслах.

Редакцию уговаривать не пришлось, уговорился и директор. С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.

В редакции «Октября» ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.

— А с чего же печатали?

«По случайно уцелевшему следу», как выразился Анатолий Бочаров.

Но намёки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто самиздатовское.

- Где?!

Молчат, партизаны.

Связались с дочерью. Никакого толку. Показывает фотографии, байки про папу рассказывает...

Ирина мучает себя, затем меня. У неё, видите ли, ощущаемый внутренний ритм фразы не выражается её синтаксическим оформлением! Вот не было печали...

К примеру, фраза:

Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, он перестал говорить.

Ну и что? Смысл понятен. Нет — ей мало! Тут, говорит, скрыта экспрессия, она не проявлена... Ещё фраза:

... читая даже близким друзьям записи своих, не доведённых до конца размышлений, он испытывал на следующий день неприятное чувство, работа ему кажется поблекшей, ему тяжело касаться её.

Опять что-то не то!

Ну, хорошо. Во втором случае можно применить двоеточие. Будет так:

... он испытывал на следующий день неприятное чувство: работа ему кажется поблекшей....

Нет, ей всё равно не то!

И вот крутя-вертя, мучаясь и мучая других, Ирина по непонятному наитию прилаживает к ритмическому стыку сложный знак:

запятую и тире.

Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, — он перестал говорить.

...он испытывал на следующий день неприятное чувство, — работа ему кажется поблекшей...

И стало видно, что запятая с тире работают! Всё встало на свои места. Да... но что сказал бы Гроссман?! Ирина звонит Екатерине Васильевне:

— Употреблял ли Василий Семёнович нетрадиционно запятую и тире?

— Да! Очень любил.

Потом догадка подтвердилась уже основательно, но об этом позже. И это только один пример работы впотьмах, на ощупь.

А время летело...

И статью, конечно, писала Ирина. А имя поставили Коротко-вой — для убедительности, что ли? — она же дочь! Я сплоховал.

В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у неё есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) «Октябрь». Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию.

Два текста, хотя и вышедшие один из другого, — это уже что-то. Но оставался один день. Присовокупив к нему ночь, Ирине удалось восстановить несколько купюр, сделанных в «Октябре».

Дальше было так.

Издательская работа приближалась к концу, уже пошла вёрстка. Редактор, к ужасу издательства, делает последние попытки угадать волю автора в многочисленных неясных и спорных местах...

И вдруг это случилось.

14 октября в издательство позвонил Фёдор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана, Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности.

Нашлась рукопись романа!