Татьяна Калашникова

 

 

Калашникова Татьяна Ильинична. Родилась 2 декабря 1965 года на Полтавщине в семье служащих. Окончила Киевский Государственный Университет им. Т.Г.Шевченко (факультет кибернетики). В настоящее время живет в Канаде. Поэт, прозаик, публицист. Автор двух книг стихов: «Ангел любви» (изд-во «Лубны», Лубны) и «Прощальный спектакль» (изд-во «Радуга», Киев), а также многочисленных публикаций в периодических, литературных и сетевых изданиях России, Украины, русского зарубежья. Стихи вошли в антологию «Киев. Русская поэзия. ХХ век». Лауреат премии научно-литературного портала «Русский переплёт» в разделе Поэзия (2003 г.), призер международного поэтического конкурса «Золотая осень» (2004 г.), лауреат литературного конкурса «Глаголь» (2004 г.). Ведущая и редактор поэтической рубрики «Камертон» газеты «Столичная» (Оттава), заместитель главного редактора литературно-публицистического журнала «День» (Бельгия). Член СП Северной Америки. 

    Несколько тысяч миль
 

 

 
Прощальный спектакль

Раскланиваюсь, слёзы брызжут,
смывая грим полоской рыжей.
Прожектор угловой погас.
Последний день, последний час...
Немая смена декораций,
редеющий поток оваций.
Опущен занавес плешивый.
И кто-то ищет суетливо
за шторой дверь с подсветкой "Выход",
а кто-то в зале скажет тихо,
перекрестив пространство, "С Богом!
нам - край родимый, вам - дорога".

О, мой возница, друг сердечный,
устал ты от погони вечной.
Ты рад бы был покинуть плен
той, что так хочет перемен.
Но нет, покоя не ищи,
а лишь хлещи коней, хлещи!
Мы полетим через пространство,
пронижем воздух и века,
чтоб утолить непостоянство,
и в том тебе моя рука.

* * *
Преодолевая расстояние с краешка до краешка земли,
на вершину горную взбираемся медленно, хотя и налегке.
Сквозь белесо-голубое марево островком заоблачной мели
показалась и опять растаяла горная вершина вдалеке.

Это нечто неопределенное пунктом назначения зовут.
Далеко. И нет теперь сомнения, - не спускаясь, по небу пойдем,
сокращая путь прямою линией. И туда, где нас совсем не ждут,
мы рискуем не дойти, наверное, коль, не удержавшись, упадем.

Выбирая облако за облаком, как по льдинкам шатким на реке,
робким шагом движемся без возгласа и дышать боимся глубоко,
преодолевая бездну зыбкую медленно, хотя и налегке.
Господи! Еще совсем немножечко. Господи, уже недалеко.

Оступившись мой попутчик, падает... уцепился облаку в бока.
Ужас одиночества параличем горло обхватил, спускаясь вниз.
Задыхаюсь. Голова закружится, - упаду и я, наверняка.
Задыхаюсь. Мой попутчик держится все еще за призрачный карниз...

Обошлось. Мы облако последнее покидаем живы. Мы дошли.
Смотрим вдаль, туда, откуда прибыли: дом пустой, и пламенем горит
на средине спальни, чисто прибранной, старая кровать. Конец земли
принимает нас дождем весенним, - знак хороший, что ни говори.

* * *
Несколько тысяч миль.
Неисчислимо слез.
Несколько раз "Пойми"
ветер к тебе унес.

Несколько раз "Прости"
он не донес в ответ,
крохами по пути
птицам скормив. И след

вздохов тяжелых "Ох!"
смыт проливным дождем,
снегом покрыт. И мох
там порастет потом,

где на шесть тысяч миль
неисчислимо слез,
несколько раз "Пойми",
несколько раз вопрос, -

- Думаешь обо мне?
- Помнишь, - вопрос в ответ.
- Думаю и во сне.
- Помню, сомнений нет.

Сомнение и Любовь

Зеленоглазому Сомненью 
голубоглазая Любовь
дарила взглядом восхищенье, 
его смущая вновь и вновь.
Теряясь и слегка краснея 
под взглядом пристальным Любви,
свое скрывая возбужденье 
и мысли тайные свои,
но оставаясь все же верным 
себе, Сомнение Любви 
хотело искренне поверить, 
с собой боролось: "Назови
свои былые увлеченья, 
клянись, что будешь до конца
любить упрямое Сомненье, 
не изменив Любви лица."

Любовь клялась, Любовь любила
Сомненье искренне. Но нет,
Сомненью снова нужно было 
терзать Любовь, и вновь ответ
на надоевшие вопросы
дает Любовь в сто пятый раз,
обидные глотая слезы,
не опуская ясных глаз...

Жизнь - переменчивая штука.
Не суждено им вместе быть.
Они наказаны разлукой:
Сомнению - навек любить,
затосковав душой в чужбине,
Любви - в сомненьи пребывать
навек, - была ль она любима, -
и о Сомненьи горевать.

Послесловие

Поставить точку. Послесловье,
пожалуй, никому не нужно.
Зачем томить слова, потужно
их собирая в изголовье

уже недышащего тела
любви холодной, неподвижной,
ей повторяя еле слышно:
"Прости, любовь. Я не хотела…"?

Не смеётся кукушка

Не смеется кукушка, не плачет, 
молоточным ее "Ку-ку"
нам отмерено, не иначе,
на коротком итак веку

пять годочков любви "с обрыва" -
пять годочков любви "в умат",
где оставила я счастливой
и себя, и такой же взгляд;

где все так же поют дубравы,
за околицей ветерок, 
как и раньше, ласкает травы
и измятый любовью стог;

где оставила смех гортанный
и тот голос, что ты любил,
чтобы стать вдохновенно-странной,
для того, чтоб хватило сил

говорить о тебе с луною,
горевать о тебе во сне
и, расставшись давно с собою,
оставаться собою вне.

Не смеется кукушка, плачет.
Это слезы ее: "Ку-ку".
Нам отмерено, не иначе,
отлюбить на своем веку.

* * *
Ах, зачем вы теребите мою рану?
Вам терзания мои сладки.
Обругайте-ка меня словом бранным,
Да срубите эшафот гладкий.

Мне взойти на свежий сруб мило,
И не страшен мне палач в черном, -
Пятый год, как я себя схоронила,
Уж могилка поросла дёрном.

* * *
Как скоро ты пристанище нашёл,
кленовый лист, несущийся с потоком
речушки горной. Долго ли ещё
пробудешь здесь, уткнувшись влажным боком

в уютную расщелину камней,
живительной водой омытый,
понять, пытаясь, что в тебе сильней -
желанье плыть или обресть обитель?

niw 20.04.2005

Из цикла «Разговор по душам»

*   *  *
Шелест старых мхов под лёгким шагом
прошлогодней ветошью пахнёт, –
мне сегодня многого не надо, –
мха и трав душистых переплёт
стелется ажурною мережкой
в пёструю неровную гряду
и ползёт прерывистою стежкой
к ряскою покрытому пруду.
 
Томная вечерняя прохлада,
и распев лягушечьий густой, –
мне сегодня многого не надо, –
слышен у запруды под мостом,
переливом лунная дорожка
по воде усталого пруда
тянется печально и сторожко,
дышит грустью тёмная вода..
 
*   *   *
Пшеничные поля. Ужели прежние?
Безболием, просторностью близки.
Близки своей диковинною нежитью,
клонящей хороводом колоски.
 
Кругами злак по полю гладко стелется,
прореженный нехитрым васильком.
«Все отшумит, все после перемелется», –
нашептывает колос и тайком
поет о том, что памятно, что дорого,
о том, что бередит тревожный сон.
Выводит шелест: «Поле… ставни… бороны…»
и повторяет грустно в унисон:
«Сверчок у дома, поле чисто скошено,
и бороны усталые – в отстой…
девичье платье смолоду не сношено,
за ставнями томится дом пустой».
 
Одинокая синица
 
Ни ответа, ни привета,
ни подсказки, ни совета.
Хриплой выпью ночь отпета,
месяц завершает круг.
На вопрос тревожный «где ты?»
нет подсказки, нет ответа.
Растревожившись рассветом,
небо хмурится не вдруг.
 
На ветру ворожит жрица –
мается смешная птица –
не покойно ей, не спится:
«Где ты, где ты, милый друг?!»
Режет воздух, суетится
одинокая синица:
«Ох, ему бы воротиться.
Где ты, где ты, мой супруг?»
 
Где ты? Где ты? Где ты? Где ты?
Нет ответа……………………….
……………………….Нет ответа.
 
Разговор по душам
 
Затосковал ворчливый клён
и, молча призывая зиму,
желтел листвой сначала он,
потом в горелую корзину
за лето выжженной травы
все сыпал, сбрасывал уныло
остатки скрюченной листвы,
печалясь: «Всё теперь – немило».
 
Догадываясь о причине
соседа старого печали,
вздыхало озеро, кручинясь,
болотистыми берегами.
Себя рассматривая с грустью,
подумало: "Как надоела,
меня палящая насквозь
жара. Я жутко обмелело.
Я на себя уж не похоже!
Сквозь замутившуюся воду –
мою иссушенную кожу
такою адскою погодой –
торчат лопатки и ключицы
наружу серыми камнями.
И твари мелкие, и птицы
здесь спят вночи, болтают днями.
Сейчас бы серых туч. Пусть осень
дождями долгими придёт.
И всполошившиеся гуси
готовить станут перелёт.
Я так устало. Пусть летят
в далёкий край тепла и света,
на юг... или куда хотят.
Им лучше знать, где нынче лето.
А я, из осени кадушки
дождей напившись, спать прилягу
на водянистые подушки
из водорослей нежных прядей.
В своей дремоте долгой-долгой
проспав всю зиму, буду снова,
проснувшись с талою водою
встречать друзей своих готово."
 
Клён тихо озеру вторил.
Листвой сухою прошептал:
"Да-да, Вы правы, нету сил
так долго ждать зимы начала.
Да, серых туч и ветра, ветра!
Пускай сорвёт мою листву.
И снега свежего на ветви… -
я так скучаю по нему.
Как хорошо: Вы тихо спите,
вокруг белым-бело… Зима.
Покой. Серебрянные нити
мороз развесит на дома.
Корнями и широкой кроной
я стану крепче, хоть не молод,
под снежной, ледяной короной.
Бодрит меня колючий холод.
А по весне быть может кто-то
меня обнимет в откровенном
порыве счастья или просто
в порыве быть соединенным
со мной, живой, могучей частью
земной природы. Может дети
взбираться станут, безучастны
ко всем серьёзностям на свете.
Да-да, весной, но не сейчас.
Сейчас пора иных мечтаний.
Пусть наградит природа нас
осуществлением желаний."
 
*   *   *
Здравствуйте, карельская берёза.
Как Вы здесь? Скучали обо мне,
закаляя ветви на морозе
в зимней колыбельной тишине?
 
Вы простите, что не навещала
Вас всю зиму и промозглый март.
Я болела много и скучала
по местам любимым и по Вам.
 
Здравствуйте. Позвольте подержать
Ваших рук извилистые ветви.
Станем нашу дружбу продолжать
этим и не только этим летом.
 
Помните ли Вы, как в первый раз
мы невольно повстречались взглядом.
Я потом весь вечер возле Вас
молчаливо просидела рядом.
 
Помните, - я тихо напевала,
и аккомпонировал сверчок?
Песню Вы подхватывали вяло, -
Вам мешал надломленный сучок.
 
Помните, - к нам белка прибегала,
та что по соседству, на сосне?
Посидела с нами, ускакала,
растворившись где-то в бузине.
 
А потом младенца-черепашку,
заблукавшего в чужой среде,
я нашла случайно и, в ладошку
положив его, снесла к воде.
 
А когда на нашу встречу с Вами
я являлась, скажем, не одна,
Вы сердились на меня часами,
ревновали и лишались сна.
 
Не сердитесь. Мы подруги всё же.
Кто же, как не Вы, меня поймёт?
Дуться друг на друга нам не гоже.
Жизнь одна. И время так идёт…
 
Длинною зелёною завесой
мой секретный поцелуй прикройте
с молодым бесхитросным повесой
и синиц-болтушек успокойте.
 
Наступило серое ненастье.
В эту неприветную пору
на моё приветливое "Здрасте", -
шелест Ваших веток на ветру.
 
Дождик моросит, а мы болтаем
о погоде, листьях и корнях,
о гусиных балагурных стаях,
что на юг отправились на днях.
 
Всякие девчачии секреты
ведаем друг другу невпопад…
Вот и всё. Отголосило лето.
Наступил прощальный листопад.
 
Милая, Вы знаете, что редко
буду приходить зимою я.
Гладит мне берёза плечи веткой:
"Ничего. Я знаю. Мы друзья."
 
Я люблю Вас, милая берёза.
Преданнее друга не найти.
Зной, дожди, колючие мороза, -
с нашего Вам места не уйти.
 
*   *   *
Голубушка, Вы приболели.
Болезнью Вы удручены.
Болеют с Вами клён и ели
ненаступлением весны,
 
болеет старая беседка,
доской сырою потемнев,
скамейка во дворе наседкой
хранит пятно травы под ней,
 
покряктывает грузно небо
тяжёлым серым облакам,
освобождающимся снегом:
«Летите уж. Пока, пока.»
 
Голубушка, ещё немного,
Ещё денёк, быть может, два…
Оттают сердце и дорога,
и снова прорастёт листва.
 
Моей берёзе
 
Горячим вихрем уносит лето
горячий шепот горячих губ.
Грстями меди крошит монеты
на стылый иней озябший дуб.
 
Проходят годы, уходят люди:
кому-то – вторник, кому – среда.
Уже не будет, её не будет,
её не будет здесь никогда.
 
Просильным тихо прошепчет милый:
«Я припозднился на Ваш уход».
Белеет срубом её могила,
темнея срубом от от года в год.
 
Зима могилку её согреет,
весна омоет живой водой.
Зелёным стеблем у сруба зреет
её сынишка, её Святой.

   

проза

 
     Улица Надежд Сирота