Алла Айзеншарф
 

ИЗ ДЕРЕВ
 
 
 
* * *
Из дерева, камня, тумана,
Языческой пляски огня,
Полны золотого обмана
Глаза провожают меня.
И я, забывая земное,—
Мгновение, имя - иду!
Вослед мне в торговом ряду
Растерянно смотрят изгои.
 
* * *
 
Здесь вечность дробила каменья,
Трубила и била оплечь,
От первых костров до возженья
Высоких и царственных свеч.
Лицо от личины до лика
Оплавлено в этом огне.
Такая тяжелая Книга
О нем, о тебе, обо мне.
 
* * *
 
В берлоге, логове, гнезде-
Везде: у зверика и птицы,
У взбухших зерен в борозде
Такие праведные лица.
Нас повторяют зеркала,
Им — вторит вечный свод небесный.
Так вот откуда эти песни
И дерзость когтя и крыла.
 
* * *
 
Когда моих уставших ног
Волна соленая коснется,
И в ней веселый слепок солнца
Мне поднесет зачем-то Бог,
Склонюсь в молчанье над водой
И протяну к ней тихо руки:
Лицо твое и голос твой!
Как все знакомо! Боже мой,
Круги расходятся на круги.
 
* * *
 
Боялась тишины, стыдилась пенья,
Еще несносней — ропот или стон.
Со всех сторон, куда хватало зренья,
Все было без названий и имен.
Я прикасалась к травам и деревьям,
И странной силой полнилась рука.
Я отправляла в новые кочевья
Озвученные ветром облака.
— Ты узнаешь меня, праматерь Хава?
Но безответны сердцу небеса.
И тот, кто слева, брат тому, кто справа,
И оба молча смотрят мне в глаза.
 
* * *
 
Здесь дымны торжища и суетен народ,
И города и кладбища безлики.
И где-то здесь живет несчастный Тот,
Начало и конец вписавший в Книгу.
Здесь я живу, и с некоторых пор
Я с Иудейских не спускаюсь гор.
 
* * *
 
Сыростью веет, и тихо так, тихо
Что-то заводит свое комариха,
Что-то трубит о грядущем покое,
Пусть себе. Главное – нас уже двое.
Небо темнеет, и значит – так надо-
Встретиться в звездах с мерцающим взглядом,
Все рассмотревшим - земное, земное.
Пусть себе. Главное - нас уже трое.
Ночь. Растворились во мраке дороги.
Трое. А это не мало? Не много?
 
* * *
 
Один — Един - наедине...
Как просто все. И что за дело,
Над чем витает дух?! И тело
В каком корежится огне?
Наедине. Как свод высок!
Как голос слаб, молящий Бога,
Чтоб Друг, махнувши мне с порога,
Не вспомнил, как он одинок.
 
* * *
 
Что там на подворьях у мира,
Пожары опять и разор?
А я принимаю Шекспира,
Я с Анной веду разговор,
И с веточкой белой сирени,
Немыслимо как, но живой.
Какой-то неистовый гений
Склонился к юдоли людской.
И ринулся ливнями оземь,
И красное вымыто с плит.
0 чем это Анну он просит?
0 чем это Анна молчит?
 
* * *
 
Я все равно всегда и всюду с Вами.
Непоправимо, как любовь и смерть.
Зачем же тщусь какими-то словами
Являть себя, и царствовать, и сметь,
Из-за плеча косым и узким взглядом
Ловить чужой улыбки торжество?
Печаль — мое высокое родство,
И с ней соперниц не бывает рядом.
 
* * *
Нет, нет, мы вовсе не устали –
блудницы, шоу, фестивали,
фалафелем набитый рот
Уже Мессию не зовет.
 
Однажды приобщенный к чуду,
от пастбищ взмывший в небеса,
ты все забыл: куда откуда
еврей, господняя слеза.
 
* * *
 
Сгорает все – молитвы и поверья,
невидимый – глаза нам застит дым.
И впереди бессмертья и беды
летят по ветру золотые перья.
Заря какая! Ах, как мы горим!
Как в небе повторен Ерусалим!
 
* * *
Сгущался мрак, чадили факелы
и ветры – демоны толпы –
то смерчем шли на нас, то плакали
и разбивались о столбы.
И что-то дыбилось зловещее,
чему еще названья нет.
Никто не знал, кому завещано
увидеть завтрашний рассвет.
И причитали громко женщины,
казалось нам,
из бездны лет.
 
* * *
 
Так тихо не ходит никто, даже ветер не ходит,
так тень не скользит по вечернему стойбищу вод
и лист золотой не сужает круги в хороводе.
Так время плывет мимо белых и черных ворот.
 
* * *
 
Твое дыхание так жарко,
мои объятия легки.
Тихонько кружится байдарка
на лунном пламени реки.
И где-то вскрикивает птица,
и в тишине ответа нет.
И неба звездная страница
читается сквозь толщу лет.
 
* * *
 
Я не в силах притворить окно.
Отчего так грустно ожиданье?
Видно, все уже сотворено
до пылинки в этом мирозданьи.
Вот она — летящая звезда,
шепот ветра, птичий смех сирени.
Вот они — мятущиеся тени:
маски скорби, тайнопись стыда.
Друг мой, Друг, зови ли, не зови,
ожиданье — миражи слепые.
Где в земной мистерии любви
блеск и одиночество Мессии?
 
* * *
 
Открой окно и слушай: ветер с моря,
о берег волны бьются неспеша.
И так легко сейчас чему-то вторит
твоя осиротевшая душа.
Что говорят тебе со стен портреты?
Что говорят ожившие цветы?
А может, это просто вечер, это
знакомый ветер хлынул с высоты?
 
* * *
 
Живу за пределом острожным
на выжженной этой земле,
с душой колдовской и таежной,
как уголь мятежный в золе.
Живу у всего за пределом,
рассвет ли, закат — не уснуть.
И все бы, чего я хотела,—
чтоб здесь и окончился путь.
 
* * *
 
Отброшена мучительная маска.
Спектакль уже доигран до конца,
а всё в ушах суфлерская подсказка,
и в зеркале — о, ужас! — нет лица.
И в пустоте покинутого зала
клубится бездна.
Что о ней я знала?!!
 
Яд ва-Шем
 
Тишина набегает на камни,
на черные камни, –
разбивается вдребезги Время,
хрустит под ногами.
Так поют о печали
Вселенские чистые трубы.
Наша песнь отзвучала,
и Вечность целует нас в губы.
Ах, какая в “Чертоге имен”
тишина гробовая!
Мы другой тишины испокон
и вовеки не знаем.
 
* * *
 
Расчесываю волосы. Они –
моих раздумий тайное начало.
В них голубые плещутся огни
и затихают под рукой печали.
Они текут ручьями до колен,
на струйки разбиваются о что-то.
И время – белый Ангел перемен –
сдувает с них тихонько позолоту.
 
* * *
 
И что за вечер! Темный купол
блистал вселенской мишурой,
и мир кружился сам собой,
и что-то повторяли губы.
А в берег плакался прибой.
И рыбина в предсмертном блеске
все реже раскрывала рот,
и глаз ее, как око фрески,
не умещался в небосвод.
 
* * *
 
Как долго говорю с тобой, как долго.
Уже умолкло все, что пело прежде.
И только где-то скрипочка надежды
в ночном окне высоком не умолкла.
А может, – это голые деревья
пускаются в осеннее кочевье.
 
* * *
 
Красным обозначены эпохи,
красное с небес течет в поля,
а ученики всё так же плохи,
так же хороши Учителя.
 
   

о поэзииАллы Айзеншарф