Елена Кантор

 

об авторе
Елена Кантор автор трех книг стихов и одной прозы, Имеет ряд публикаций в литературных и культуно-просветительских альманахах и  журналах.
Член Союза писателей Москвы.

Представляем книгу Елены Кантор

ПЕСОК И ВОЗДУХ

Из книги

Перед вами необычная книга. Почему я так думаю? Потому что от стихов Елены Кантор у вас не будет однозначного впечатления. Оставьте свои литературные предпочтения, отложите в сторону очки предвзятости, сквозь которые мы часто смотрим на творчество молодых авторов.

            Известная поэтесса Х как-то призналась, что смотрит на любую непрочитанную книгу или подборку стихов, как на кусок торта, которым ей предстоит насладиться. Так вот, эта книга – не десерт. Если читатель-гурман уже заткнул за ворот салфетку и приготовил десертную вилку, то… прошу выйти из-за стола! Сейчас от вас потребуется со-чувствие и со-участие.

Включайтесь в процесс! Мир этой книги подобен карнавалу: иногда – венецианскому, иногда – бразильскому. Здесь нет места аскезе. Всё, что хотите: феерическая иллюминация, танец, театрализованное действо – часто гротеск! Но… Когда огни перестанут слепить, а музыка оглушать, дорогой читатель, присмотритесь и прислушайтесь к этому «празднику жизни». Что-то в нём не по правилам «праздника»…

   …Однажды Камю очнулся посреди «мира абсурда» и спросил: что я здесь делаю? Если вам удастся «очнуться», прервав то, что нынче называется «драйв», возможно, вы обнаружите, что пляшущие вокруг человечки… несколько странные. Похоже, они собрали части своих костюмов из беспорядочно сваленной кучи тряпья. И теперь за блёстками и цветным шёлком невозможно разобрать, кто есть кто. Что под масками: плачет ли Пьеро, смеётся ли Арлекин? За грохотом музыки они пытаются объясниться – не голосом (потому что нельзя расслышать) – жестами. Всё смешалось, и все пляшут. Короче, добро пожаловать в нашу жизнь.

 Елена Лапшина

   
От автора
 
Почему песок и воздух?
Воздушные замки и  замки на песке. 
Песок, утекающий сквозь пальцы.
Песчаная буря…
Смешаются две стихии
И распахнут над нами песчаные крылья…
 
Выборочные стихи
 
***
 
Девочка, читающая де Сада,
Выпачкала платье в чем-то, похожем на кровь – 
Так вишня становится ядом…
 
***
 
В сближенье с этой твердью
Я – легкая, как воздух –
Не сотворю осколков.
Я буду возле…
 
***
 
Она пришла к врачу 
   и сказала, что женщина.
Он улыбнулся
   и  ответил, что очередь…
 
***
 
Уметь быть Евой в судьбе Адама,
Яблоком - и не упасть до срока,
Надкусывать и восполнять, кусая.
Уметь быть деревом, роняющим плоды свои,
Им же – рождающим побеги.
Просто –  уметь быть. Как это тяжело.
 
Рыба-ягода
 
Да упала в море рыба-ягода,
Рыба-ягода, надломив хребет.
Разбросала по дну рыбьи косточки,
Рыбьи косточки, рыбьи зернышки.
На костях взрастила стебли сочные,
Стебли сочные в гребешках, икре.
Урожай ждала рыба-ягода,
Раскидав свои сады рыбьи.
И в морской воде, и на дне-песке
Урожай поспел с рыбой-ягодой.
 
Вне-географическое
 
Когда  ребенком был – ходил в школу –
Учительница географии Инна Петровна, помню, рассказывала нам,
Что в детстве возле ее городка села летающая тарелка,
Ее покинули непохожие ни на кого путешественники с планеты Вокх.
И это событие очень изменило ее жизнь.
Она говорила, что именно поэтому  не вышла замуж:
Обитатели иной цивилизации убили в ней любовь к земным мужчинам.
И  тогда ей пришлось стать учительницей географии, 
Будто бы сохранять кусочек Земли в себе.
Вспоминаю, как  смеялись над ней,  как называли ее сумасшедшей,
Мы-то знали, что инопланетяне обходят Землю стороной.
 
Вчера, когда  вернулся с работы значительно позже,
Когда горы бумаг даже  дома  застигли меня врасплох,
Я, внезапно осознал, что  и есть житель той самой планеты Вокх.
Какого было представить ее смутные очертания?
И я действительно испугался, что  только сейчас понял,
Как искусно  скрыли  от меня это мои родители…
Да что темнить, я плохо помню географию,
Более того, мне уже никогда не встретить Инны Петровны,
Чтобы поделиться с ней.
 
***
                                   Беслану
 
Вулканы изодрали горы в простыни,
Куски материи сгубив на пепелище.
Как хрупок мир. Как мир наш не очищен
От адских помыслов, где шаг до нелюди,
Всего лишь миг из люльки в мертвеца.
Чистилище. Мытарство. Леденение
Сожженных судеб. Черная пыльца
На платьица невинно убиенных…
А Каин Авеля?..  Так это ль не гниение,
Где люди на людей?..   И муж мертвит дитя,
Как будто нашу землю –  в подземелье…
И нас, увы, за это не простят.
 
Скульптурная композиция
 
Босая дева – меж ребер  беса,
Прокралась и стоит, взывая к его сердцу.
А сердце – черная игрушка,
Как мушка увеличенная,
Молчит, почти не бьется,
И деве раскачать его не удается
Мраморными пальцами… Смеется.
Улыбка белоснежная ребенка. Девчонка,
Как ей знать, что сердце беса
Не чувствует ударов ее пальцев?
Увы, заплакать…
Вот в мраморе горят ее глаза,
По мраморной стопе слеза крадется.
Но разве темный слышит,
Как клокочет сердце
В девичьей белокаменной груди?
 
За оврагом                                    
 
Угрюмы силуэты двух старух,
Что полночь  повстречали за оврагом.
Идут с сумой из дальнего продмага,
Хромают, чертыхаются, орут.
 
Им кажется, что их попутал бес,
И тянется мучительно дорога.
А утром, может, будут у порога
Избы своей, и ссыплют геркулес,
 
С ним просо, макароны, соль и рис
В изрядно опустевшую посуду,
А  ночь слепую нарекут Иудой,
Где «манна»  густо  сыплется  с небес…
 
Как снег был плох, как дождь был стар, и ветер…
Овражный котлован вселял испуг.
За ним почти потерянные эти
Чудные силуэты двух старух.
 
Мурка
 
Я больше  не  кошка  хромого шарманщика,            
Не слышу его заржавелую  дуру.                                 
Вчера увязалась за пляшущим мальчиком,
А он меня пальчиком, Мура, мол, Мура…
И мячик легонько рукою подбрасывал,
Игрун, я за мячиком, мячик за мною,
А там вдалеке под шарманку выплясывал
Какой-то чудак со своею женою.
Шарманщик глазами водил в исступлении,
Искал свою Мурку, свистел, матерился.
А мячик, что  в мелкую точечку, беленький,
Все прыгал по лужам, по лужам катился.
А мальчик мурлыкал до боли знакомое,
И пальчиком в воздухе: Мура, мол, Мура.
Теперь мне не слушать ту гадость минорную,
Шарманщик, прощай! Ты так гнусно халтуришь!
А мальчик смеется, за деревом прячется,
И мне отыскать его, ох, как, охота!
Я больше не  кошка хромого шарманщика.
И мячик по лужицам: «Что ж ты так? Что ты?»
 
Эрос
 
Он соблазнился голосом Тати...
– Остановись, Тати, прикройся пледом,
Ты страсти биллиардинка, катись,
И в лузу  мне, да от борта  и влево
Еще разок, еще одно движенье…
А что есть грех? Где чаша прегрешенья?
Я стар, Тати, и все ж моей улыбке
Лишь утонуть в твоей шальной утробе,
Еще, Тати, давай еще попробуй…
Смеешься ручейком. И в пальцах гибкость.
Ты делаешь меня учеником…
А позже что-то пылко на другом,
Не ясном языке, почти санскрите…
И капелька из глаз…  О, посмотрите,
Как безмятежны, как прекрасны дети,
Нет, божьи дети,  плотью во грехе…
И отчужденно простынь на паркете.
– Взгляни, Тати, как заблестел паркет…
 
***
 
Сорвала страх  – как цветок сорный.
И выбросить жалко, и в вазу поставить – смешно,
На подоконник кладу, и глаза –  в сторону,
А белые розы смотрят из сада в окно.
 
Прячу цветок злополучный в папку картонную.
(Гербарием станет) и убираю в стол.
Ночью в дрожащих пальцах цветок мой  – бутоном.
В сад убегаю и слезы роняю в подол.
 
В сад убегаю, и там настает утро.
А белые розы горды. Что им сорный цветок?
А я, глупая, лезу за зеркальцем с пудрой, 
Не помня совсем, что убирала в стол.
 
Традиция
 
Традиция…Вот бы нарушить,
Перешагнуть границу, клетку разбить,
С забора спрыгнуть…
– Баловница! – слышится мне. И почему ей не спится?
Дома-то лучше… С домом-то свыкнуться.
Традиция… И уже клетка разбита –
Территория чужая, беспутьем чреватая…
А они кричат: – Видели, во что рядиться-то ей,
Вздумалось? И такая рыжая, такая кудлатая…
А я вперед гляжу. Назад обернуться –
Стертые доски, смешная околица…
Шальная, чудная иду. Сзади грызутся
Свиньи, волки, овцы –   да воля им, воля им.
А я как орешки щелкаю, все, что взято
Уже кем-то в клеточки…
Вытрясаю из карманов галочки –
У меня теперь другая монета.  Так и
Иду. И чем дальше – тем больше поля,
Тем глубже воздуха…
Только поздно, словно возле и нет никого.
Опускаю глаза.
По традиции – руки   мозолями.
 
***
                                К.Н.
 
Зимы рвутся набухшими почками новых иллюзий.
Это значит, не точка – видишь,  ключик в замке повернули.
Нам, лингвистам-затейникам, буквы затягивать в узел,
Что коня накормить, оседлать. На скаку ли?..
 
Нам разбрасывать буквы.  Старый сухой подорожник
Вдоль тропинки просыпался. Вот  и дорога к дому.
Как же строки нелепы! Время кобылу треножить.
Лист сухой надкусив, ощутить – больно вкус знакомый.
 
Вот и шелест тугих  плащаниц, разрисованных  литерой.
Пена пачкает  клевер. И где ж  подустала лошадь?
Что за холод от белой бумаги – надену свитер.
Лист сухой под ногами совсем превратился в крошево.
 
Время стынет и мякнет, стучит, как часы,  и взрывается,
Словно в форточку  пылью  вдувает сухой подорожник.
Если раны залечивать нечем,  о них забывают.
В дом коня не вогнать. На скаку потерять – не положено.
 
***
                                                                      
Быть суетной, не отыскав свое,
И выстрадать: кто я…  Такая малость.
Из жарких рук – из клетки – вырываюсь,
Истоптанное высмотрев жнивье.
 
Мне крупного зерна тугая зрелость 
Изранит горло, разорвет, задушит.
И, выклевав его,  я малодушно
Утешиться пытаюсь, что наелась.
 
Утешиться пытаюсь и  слетаю
К лугам пологим  с  рослою травою.
От злаков прячусь в них, ищу покоя.
Равнина   бесколосая, густая
Меня не греет, не бодрит, не холит.
 
И стынет сердце – ждет иного злака,
Голодный зоб  мой   тяжестью неволить
И разорвать, как тонкую рубаху,
Лежать оставив на безмолвном поле.
 
Черешня                                                                                                    
 
Девочка родилась сумасшедшей,
Назвали Черешней.
И креста на ней нет, и купель далека.
На дереве вынянчить, в гнезде уберечь,
Чтобы руками могла ловить облака.
 
Черешни в глазах, и губы –  черешни,
Алая с черным челка к виску.
Людскому морю взирать на девочку грешную,
Не млеком вскормлённую – в древесном соку.
 
Не птичье она – не звериное детище,  
И в небо протянуты руки: «О Боже, услышь!
Сними меня с дерева, я - человечья».
И ветки скребутся о ветки… «Я знаю, малыш!
 
Ты ближе ко мне в этом лакомом облике».
Ей зябко проверить, сколь бренна напасть.
И видит она, где-то падают яблоки,
Но черная ягода, морщась, не может упасть.
 
***
                                                          
«Карл у Клары украл кораллы» –
Букет аллитераций. На столе
Желе, эклеры, крем-брюле.
Десертный столик Клара заказала.
Запаздывает Карл, ей одиноко в зале.
Карл сладкого не ждет,
Украл – пиши пропало –
Ни вора, ни любви, ни страсти.
И шоколадку надкусила Клара –
Волнуется, аж рвет фольгу на части.
Тиранит Клару блеск хрустального бокала.
Ей губы в кровь кусать, и мять в руке платочек.
Так в муках одиночества рождаются кораллы.
Но Карл не украдет. Не украдет. Не хочет.
 
***
 
На полпути до Бога выпал снег.
А я стою, совсем не вижу снега.
Мне кажется, что те снежинки – небыль,
Которые сейчас летят ко мне.
 
О, как же одолеть те хлад и мрак,
Какие осознать нет сил и веры.
В той белизне непонятой,  химерной
Беда иная  под названьем страх.
 
Да, я боюсь, что это не пройдет,
На этот хлад я отвечаю зноем.
Так гривы огненные пляшут предо мною
И снег вбирают в свой круговорот.
 
***
 
Вот видите, живу фарфоровою чашечкой.
А кофе выпили. Остановились часики.
Лишь сахарок на дне лежит – не перемешан,
Фарфоровое блюдечко на краешке стола.
Звала – не дозвалась его, оно блестело, нежилось.
Я, кажется, сжилась и с этой неизбежностью.
Ведь  это тоже муторно  – нас   с ним сервировать.
А я  стою вся белая, а в нем малина спелая.
А в нем малина красная. И как мне быть-бывать?
Все, кажется, напрасно мне, я сахарком забелена,
И сколько мне отмерено? И сколько мне сверкать?
И кипятком ошпарят, и новый кофе сварят…
И вот едят сухарики, и вот берут меня.
А сахарок, он старенький – не весь еще растаял он.
Такая жизнь моя.
И сколько хватит пороху  стоять по разны стороны
Квадратного стола?
С тем блюдцем, что под ягодой, мы –  красное и черное.
Так мама родила.
 
***
 
О, этот день, похожий на одно
Немое дно потерянной юдоли.
И это ярко-красное вино –
Моя вина. Но истина  в вине ли?
 
Но истина… Но истина – бела.
Цвета иные истиной не чтимы.
И я смотрю, как прячутся дела
В пустые обесснеженные зимы.
 
И я пытаюсь выловить зерно,
Но в колосе нет семени. В нем ветер.
И я стараюсь вытравить пятно
На светлом, только купленном жилете.
 
И этот день уводит от тоски,
Меня уводит в алые закаты.
Немое дно расколото в куски.
Куски кричат… Они не виноваты.
 
***
 
У нее в голосе то ли холст, то ли хлыст.
Она и рисует себя, и стегает написанное.
Ее голос – клавиатурный выплеск, но чаще он пуст,
Потому что от розог звуки мельчают, словно струны изгрызены,
Словно испачканы краски, а палитра – ярка.
Так она и живет: «да» и «нет», «ледяное - горячее».
И постоянно хромают и топчутся ее голова и рука.
И как же им знать, где мнимое, а где настоящее?
Так она и блистает, и долго стирает свой блеск,
Как будто и не было блеска, и не было голоса.
И только душа находит в себе нетронутый воск,
Он – мера холста и хлыста. В нем соло ее.
 
***
 
Вся жизнь – молоко. Я всю жизнь хочу молока.
Молочные реки – молочные руки. Млеко.
И губ моих пенке молочной не высыхать.
Я все еще жду эту животворящую соль человека.
 
Я все еще нежусь под белой рукой, покуда я дочь,
Покуда я   лодка в той теплой реке, уготованной Богом.
Молочная простынь – песок. И мой замок песочный
Еще стережет эти вкусные детские годы.
 
***
 
Уходит твердь. А дальше – жидкость, жидкость.
Ты плавать не умеешь, но божишься,
Что выплывешь. Нелепый взмах руки,
И только ли...  А после – слезы, слезы…
Но это ль шок:  цветок метаморфозы,
Взошедший в тверди – тверди вопреки?
    niw 26.01.2006
    Складывая серое с голубым