обственное я есть форма Божьей радости, оно бессмертно. Ибо эта радость - амрита, то есть вечное. Это-то заставляет нас скептически относиться к смерти, даже если в факте смерти не существует сомнения. Применяя противоречие к себе, мы доходим до истины, что в дуализме жизни и смерти есть гармония. Мы знаем, что жизнь есть душа, законченная в своем выражении и бесконечная в своем принципе, которая должна пройти через врата смерти на своем пути к достижению бесконечного. Смерть имеет в себе одно начало: в ней нет жизни. Жизнь же имеет два начала, она имеет внешность и истину. Смерть есть эта внешность, эта майя - неразлучная спутница жизни. Наше я для жизни должно пройти через постоянное изменение и рост формы, что можно определить постоянной смертью и одновременно продолжающейся жизнью. Отказываясь признавать смерть, желая придать нашему я какую-либо форму определенной незыблемости, не чувствуя в своем я стремления вырасти из своей оболочки, смотря на размеры своего я как на окончательные и поступая сообразно тому, мы только угодничаем перед смертью. Вот приходит призыв нашего Учителя умереть, но это призыв не к уничтожению, а к вечной жизни. Это угасание лампады при утреннем свете, но не уничтожение солнца. Он сознательно требует, чтобы мы исполнили сокровеннейшее желание, которое имеем в глубине нашей природы. 

В нашем существе есть два рода желаний, которые мы должны бы стараться привести в гармонию. Область нашей физической природы - один род, который мы сознаем всегда. Мы желаем наслаждаться едой и питьем, стремиться к телесным удовольствиям и удобствам. Эти желания направляются на нас самих, каждое из них занято лишь своим импульсом. Желание нашего вкуса часто идет против того, что допускает желудок.

Но есть у нас еще другой род желаний - желание нашей физической системы как целого, которое мы обыкновенно не сознаем. Это желание - здоровье. Оно всегда делает свое дело, починяя и исправляя, создавая новые приспособления в случаях неожиданных случайностей, искусно восстанавливая нарушенное равновесие. Оно не имеет никакого отношения к немедленному исполнению наших физических желаний, но уходит за пределы настоящего времени. Это основание нашей физической полноты. Оно принимает нашу жизнь с ее прошедшим и будущим и поддерживает в единстве части нашего тела. Мудрый знает это и приводит прочие физические желания в гармонию с этим желанием.

Но существует еще более обширный организм - организм социальный. Общество есть организм, и мы, как части его, имеем свои индивидуальные желания. Мы желаем платить меньше и получать больше, чем кто-либо другой. Это вызывает столкновение и борьбу. Но другое наше стремление делает свое дело в глубине общественного организма. Это желание общественного блага. Оно переходит за границы настоящего и личного. Оно уже на стороне бесконечного.

Человек мудрый пытается гармонировать желания самоудовлетворения со стремлением к общему благу, и только таким путем он может ввести в жизнь высшую часть своего я.

В своем законченном виде наше я сознает свою обособленность, и здесь оно беспощадно в своих попытках получить больше отличия, чем все остальные. В своей же бесконечности оно стремится к достижению гармонии, ведущей к его совершенству, а не только к одному расширению.

Освобождение нашей физической природы - в достижении здоровья, нашего социального организма - в достижении доброты, а нашего я - в достижении любви. Последнее Будда называет угасанием эгоизма, что есть функция любви и не ведет к мраку, но к просветлению. Это есть состояние "беди", или истинное пробуждение, это проявление в нас бесконечной радости через свет любви.

Путь нашего я ведет через нашу обособленность, которая независима, к достижению им души, которая гармонична. Гармония никогда не достигается принуждением. Так, наша воля на пути своего развития должна пройти через независимость и возмущение к последнему совершенству. Мы должны иметь возможность пользоваться отрицательной формой свободы - своеволием, прежде чем достигнем положительной формы - любви.

Эта отрицательная свобода, свобода своеволия, может очень отделяться от своей положительной формы, но она также не может оторваться от нее совершенно, так как в этом случае она потеряла бы собственное значение. Наше своеволие имеет свободу до известных  границ. Оно может знать, что значит сбиться с пути, но не может продолжать идти в этом направлении без конца. Ибо наша отрицательная сторона в нас закончена. Наши злые поступки, наше поприще разлада должны когда-нибудь кончиться, ибо зло не бесконечно, и разлад не может быть целью сам по себе. Наша воля пользуется свободой для того, чтобы постигнуть, что истинный путь - ведущий к доброте и любви. Ибо доброта и любовь бесконечны, и лишь в бесконечном возможно осуществление свободы. Таким образом, наша воля в своей свободе стремится не к ограничениям нашего я, не туда, где она является майей и отрицанием, но к безграничному, где истина и любовь.

Наша свобода не может идти против своей сущности и быть в то же время свободной, она не может совершить самоубийство и в то же время жить. Мы не можем сказать, что нам нужна бесконечная свобода, чтобы обуздать себя, ибо с наложением уз оканчивается свобода.

Так и в свободе нашей воли мы видим тот же дуализм видимости и истины - наше своеволие лишь сидимость свободы, а любовь есть истина. Когда мы стараемся поствить эту видимость вне зависимости от истины, наша попытка приносит лишь несчастье, и в конце концов обнаруживается ее тщетность. Во всем есть этот дуализм майи и сатьи - иллюзии и истины. Слова суть иллюзии, когда они просто звуки, и сатья тогда, когда они мысли и бесконечное. Наше я есть майя, когда оно только индивидуально и предельно, когда она считает свою обособленность безусловной, оно сатья, когда познает свою сущность во всемирном и беспредельном, в нашем Я - Параматмане. Это подразумевает Христос, говоря: "Прежде нежели был Авраам, Аз есмь". Тогда это уже мукти - освобождение от рабской зависимости майя, от иллюзии, проистекающей от авидьи-невежества. Освобождение - это chantam civam advaivam, полное успокоение в истине, полная деятельность в добре и полное объединение в любви.

Не только в нас самих, но также в природе существует подобное отделение от Бога, названное майей-иллюзией нашими философами, ибо отделение не существует само по себе, оно не ограничивает Бесконечность Бога извне. Его собственная воля ограничивает себя совершенно также, как шахматист сдерживает свою волю, принимая во внимание ход фигур. Этот игрок добровольно вступает в определенное отношение к каждой фигуре и осуществляет радость своего могущества именно этими ограничениями. И не потому, что он может двигать фигуры, как ему вздумается: если он станет поступать так, то игры не может быть. Если Бог осуществит присущее ему всесилие, то его творение наступит конец, и его могущество лишится своего значения. Ибо могущество, чтобы быть могуществом, должно действовать в границах. Божья вода должна оставаться водой, Его земля не может быть ничем иным, как землей. Закон, в силу которого они стали водой и землей, - Его собственный закон, которым он отделил игру от играющего, ибо в том радость игрока.

Подобно тому, как граница закона отделяет природу от Бога, так границы эгоизма отделяют наше я от Него. Он добровольно положил границы своей воле и дал нам власть над нашим маленьким мирком. Так отец дает в распоряжение сына известную сумму, в пределах которой тот может распоряжаться, как хочет. Хотя сумма остается достоянием отца, но последний отстраняется от распоряжения ею по своей воле. Причина тому та, что воля - воля любви, и стало быть, свободная, она может находить свою радость лишь в единении с другой свободной волей. Тиран, имеющий рабов, смотрит на них с точки зрения своих намерений. Он сознает необходимость сокрушить их волю, чтобы вполне обеспечить свои эгоистические интересы. Эгоистический интерес не может терпеть и тени свободы в других, потому что он сам не свободен. Тиран, в сущности, зависит от своих рабов, и поэтому он старается извлечь из них всю возможную пользу, совершенно порабощая своей воле. Но любящий должен иметь две воли для  осуществления своей любви, ибо любовь поглощается гармонией, гармонией между одной свободой и другой. Так, любовь Бога, от которой получило свою форму наше я, обособило это я от Бога, и любовь Бога снова создает примирение и соединяет через обособление наше я с Богом. Вот почему наше я должно проходить через бесконечные воплощения. Ибо оно не может вечно идти по пути отделения. Обособленность есть предел, откуда оно постоянно возвращается к своему бесконечному источнику. Наше я постоянно должно сбрасывать свои годы, много раз погружаться, дойдя до своего предела в забвении смерти, чтобы приобрести бессмертную юность. Его личность должна после известного предела исчезать во Вселенной, в сущности, проходить через нее ежеминутно, освежая свою индивидуальную жизнь. Оно должно следовать за вечным ритмом, на каждом шагу касаясь основного единства, и, таким образом, в своем обособлении сохранять равновесие между красотой и силой.

Мы повсюду видим игру жизни и смерти - превращение старого в новое. День приходит к нам каждое утро, обнаженный и светлый, прекрасный, как цветок. Но мы знаем, что он стар. Это сама древность. Это тот самый день, который принял новорожденную Землю в свои объятия, покрыл ее своей сияющей белой мантией света и отпустил ее в паломничество среди звезд. 

И между тем его ноги не знают усталости, и глаза не меркнут. Он носит на себе золотой амулет вечности, не знающий лет, при прикосновении которого все морщины исчезают с чела создания. В самом сердце мирового сердца стоит бессмертная юность. Смерть и разрушение бросают на ее лицо мимолетную тень и проходят. Они не оставляют следов своих шагов - и юность остается свежей и молодой.

Древний день нашей земли снова возрождается каждое утро. Он возвращается к первоначальному припеву своей музыки. Если бы его ход был направлен по бесконечной прямой линии, если бы не было ужасных промежутков его погружения в бездонный мрак и его постоянного возрождения к жизни бесконечного начала, то он осквернил бы своим прахом и погреб бы под ним истину, он постоянно распространял бы страдание по Земле, ступая своими тяжелыми шагами. Тогда каждая минута оставляла бы после себя тяжесть утомления, и дряхлость надменно восседала бы на своем троне вечной грязи.

Но каждое утро день возрождается среди свежераспустившихся цветов, принося ту же весть и то же уверение, что смерть вечно умирает, что ураган вихря кружится только на поверхности, но что океан спокойствия неизмерим. Завеса ночи отдернута, и истина выступает без пылинки на своих одеждах, без следа старости на своих чертах.

Мы видим, что тот, кто впереди всего, не меняется. Каждая нота творения свежа в его голосе. Вселенная не простое эхо, повторяющее от небес и до небес, подобно безумному страннику, отголосок старой песни, некогда спетой при окутанной туманом колыбели мироздания, затем оставшегося сиротой. Она ежеминутно звучит из сердца повелителя, ею полно его дыхание.

И вот причина, почему эта песня наполняет небеса, подобно мысли, принимающей форму в поэме, и никогда не рассыпается под бременем своего все увеличивающегося веса. Отсюда поразительное, нескончаемое разнообразие, появление неожиданного, бесконечная процессия индивидуумов, каждый из которых не имеет себе подобного во Вселенной. И так от начала до конца, начало никогда не оканчивается - мир вечно стар и вечно молод.

Наше я должно знать, что оно каждую минуту своей жизни призвано возрождаться. Оно должно порвать со всеми иллюзиями, облекающими ее своей корой, стремясь показать, что оно старо, что над ним тяготеет смерть.

Ибо жизнь есть бессмертная юность, и она ненавидит старость, пытающуюся прекратить ее движение - старость, в которой нет истинной жизни, но которая следует за последней, как тень следует за лампой.

Наша жизнь, подобно реке, протекает среди берегов не для того, чтобы находить в них преграду, но чтобы ежеминутно доказывать, что она всегда у бесконечности имеет выход в море. Она подобна поэме, строфы которой текут, не задерживаемые точной правильностью, и ежеминутно дают выражение внутренней свободе своей гармонии.

Границы нашей индивидуальности, с одной стороны, сдерживают нас в своей ограде, а с другой стороны, ведут к бесконечному. Только стараясь раздвинуть эти границы до бесконечного, мы попадаем в невозможное противоречие и делаем жалкую ошибку.

Это есть главная причина, ведущая к великим переворотам в истории человечества. Когда одна часть его, не обращая внимание на все остальное, пытается идти отдельным путем, великий натиск целого дает ей сильный толчок, останавливающий ее внезапно, и сокрушает в прах. Когда индивидуум пытается задержать вечно текущий поток мировых сил и заключает его в границы частной пользы, происходит катастрофа. Как ни могущественен король, он не может возмутиться против бесконечного источника силы, который один, но остается могущественным.

Сказано: "Неправотой люди богатеют, достигают того, к чему устремляются и торжествуют над своими врагами, нов конце они оказываются срубленными и гибнут". Наши корни должны глубоко укоренится во Вселенной, если мы желаем достичь величия личности.

Искать такого единения - цель нашего я. Оно должно низко преклонять голову в любви и кротости и помещаться там, где встречается великое с малым. Оно должно выиграть благодаря своей потере и подняться, отдаваясь Игра опротивела бы ребенку, если бы он не мог вернуться к матери, и наша личная гордость будет для нас проклятием, если мы не можем жертвовать ею ради любви. Мы должны знать, что лишь проявление бесконечного вечно ново и вечно прекрасно в нас. Единственно оно и придает нашему я смысл.

 Перевод с английского А.Ф.Гертман и В.С. Лемпицкой

Печатается по изданию книгоиздательства "РА"  Самара, 1993

Впервые опубликовано на русском языке книгоиздательством

"СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ", Москва, 1914