"Проблемы собственного Я"         

а одном полюсе своего существа я составляю одно с миром вещей. В этом я должен признать всемирный закон. Здесь, глубоко внизу, лежит основание моего существа. Сила его в том, что его крепко захватил видимый мир, и в его полной общности со всеми вещами.

Но на другом полюсе я отделен от всего. Здесь я прорвался через предел равенства и стою один, как индивидуум. Я положительно единственный. Я есть я и ни с чем не сравним. Вся тяжесть мира не может сохранить этой моей индивидуальности. Я сохраняю ее, несмотря на страшное тяготение всех вещей. Оно мало на вид, но велико в действительности, потому что оно умеет устоять против сил, лишающих его отличия и смешивающих с прахом.

Это подстройка моего я, поднимающаяся из неведомой глубины и темноты своего основания в открытую гордую обособленность, гордую тем, что она придала форму одной индивидуальной идее архитектора, не имеющего себе подобного во всей Вселенной. Если эта индивидуальность была бы разрушена, то материал, хотя бы и не был потерян и ни один атом не исчез бы бесследно, но творческая радость, кристаллизованная в нем, погибла бы. Мы полные банкроты, если лишены этой особенности, этой индивидуальности - единственного, что мы можем назвать нашей собственностью, потеря чего есть вместе с тем потеря для всего мира. Высшая цена ее - это то, что она не всеобща. И потому только благодаря ей мы можем познать Вселенную полнее, чем если бы мы пребывали в самых недрах ее , но не сознавали своей отдельности. Все общие выгоды ищут своего завершения в единственном. И желание сохранить нашу единственность неприкосновенной есть в сущности желание Вселенной, говорящее нас. Наша радость бесконечным дает нам возможность испытывать радость в себе.

То, что эту обособленность своего я человек считает самым драгоценным достоянием, доказывается страданиями, переносимыми ради нее - страданиями и совершаемыми преступлениями. Но сознание обособленности есть следствие вкушения плода знания. Оно довело человека до позора преступления и смерти, а, между тем, оно дороже для него всякого рая, где это я бессознательно дремлет в лоне матери природы. Сохранение этой обособленности, этого личного я приносит нам постоянно борьбу и страдание. И в действительности этим страданием измеряется ценность нашей личности. Одно сторона этой ценности - жертва, оказывающая, какова была цена. Другая сторона ее - достижение, показывающее, сколько достигнуто. Если бы наше  я не приносило нам ничего, кроме страдания и жертвы, оно не имело бы значения для нас, и ни под каким видом мы не стали бы приносить добровольно подобной жертвы. В таком случае не осталось бы сомнения, что высшая цель человека есть самоуничтожение.

Но если есть соответствующая выгода, если жизнь кончается не пустотой, а полнотой, то ясно, что ее отрицательные качества, страдания и жертвы обогащают ее. Что это так, доказано теми, кто осуществил положительное значение своего я и охотно принял на себя сопряженную с тем ответственность и не колеблясь принес жертву.

После этих вступительных слов мне не трудно будет ответить на вопрос, однажды предложенный одним из моих слушателей: "Не считала ли Индия самоуничтожение высшей целью человечества?"

Во-первых, мы должны помнить факт, что человек никогда не выражает своих мыслей в точности, кроме самых обыденных. Очень часто слова человека вовсе не язык, но только голосовой жест, который может указать, но не выразит его мысли. Чем жизненнее мысли, тем более должно объяснить их все сплетение жизнью человека. Старающиеся выяснить из значение с помощью словаря достигают лишь внешней оболочки здания, их останавливают наружные стены, и они не находят доступа во внутреннее помещение. Вот причина, почему учение наших величайших пророков дает повод к бесконечным спорам, когда мы пытаемся постигнуть их, следя за словами, а не осуществляя их учение в нашей жизни. Люди, наказанные злосчастным даром привязанности к букве, - несчастные, в постоянной заботе о сетях забывающие о самой ловле.

Идеал бескорыстия проповедуется горячо не только в буддизме, но и в христианстве. В отношении к последнему символ смерти истолковывается как идея освобождения от жизни, что неверно. Это то же, что нирвана, символ почитания лампады.

Для Индии типичен взгляд, что истинное освобождение человека совершается освобождением от авидьи-невежества. Оно состоит не в уничижении чего-либо  положительного и глубже реального, ибо это невозможно, но отрицательного, всего, что мешает нам видеть истину. Когда это препятствие, невежество, устраняется, только тогда поднимается веко, и глаз видит.

Только наше невежество заставляет нас думать, что наше я как таковое реально, что оно имеет свое полное значение само по себе. Стоя на такой неверной точке зрения относительно самого себя, мы стараемся жить так, чтобы делать самих себя средоточием, конечной целью нашей жизни. В таком случае мы обречены на отчаяние, подобно человеку, думающему, что он достигнет конца пути, если руками ухватится за дорогу. Мы не можем опереться на нашу личность потому, что она по природе своей преходяшая. Цепляясь за нить личности, проходящую через основу жизненной ткани, мы не можем через посредство этой личности влиять на саму ткань. Нельзя уподобляться человеку, готовящемуся к празднику, зажигающему огонь в своей печи, но не имеющему в чем испечь хлеб: огонь вспыхнет, пожрет себя и погаснет подобно сверхъестественному животному, которое пожирает свое потомство и умирает.

Слова на иностранном языке тиранически выступают вперед. Они останавливают нас, но не говорят ничего. Чтобы освободиться от уз, налагаемых словами, мы должны освободиться от авидьи - нашего невежества, и тогда наш дух найдет свою свободу во внутренней мысли. Но было бы безумством утверждать, что наше незнание языка может найти противовес только в разрушении слов. Нет, когда приходит полное знание, каждое слово остается на своем месте, но только слова не приковывают нас к себе, но позволяют проникнуть через них к мысли и ведут к освобождению.

Таким образом, только невежество превращает наше я в оковы, заставляя нас думать, что оно само по себе цель, и не допуская видеть, что в нем заключается идея, выходящая за ее границы. Вот почему мудрый человек приходит и говорит: "Освободитесь от невежества. Познайте свою истинную душу и спаситесь от тисков собственного я, не дающих вам свободы".

Мы достигаем свободы, осуществляя нашу истинную природу. Художник находит свою свободу в идеале искусства. Тогда он освобождается от тщательных попыток подражания, от стимула общественного одобрения. Назначение религии не уничтожает нашу природу, но дополняет ее.

Санскритское слово "дхарма", обыкновенно переводимое как "религия", имеет в индусском языке более глубокое значение. Дхарма - это самая сокровенная природа, безотчетная истина во всем. Дхарма - это конечное назначение, тайно работающее в нас. Когда совершается что-либо дурное, мы говорим: дхарма нарушена, то есть, что в нашу истинную природу закралась ложь.

Но эта дхарма - истина в нас - потому и не видна нам, что она часть нашей сущности настолько, что греховность считалась природой человека, от которой он может быть спасен только по особой милости Божьей. Это все равно, как бы сказать, что самая сущность зерна остается неразвитой в оболочке, если только особое чудо не заставит его вырасти в дерево. Но разве мы не знаем, что наружность зерна противоречит его истинному естеству? Подвергая его химическому анализу, найдем в нем углерод, белковые вещества и еще много кое-чего, но никак не идею развесистого дерева. Только тогда, когда дерево принимает свою форму, мы начинаем усматривать его дхарму, и тогда без сомнения можем утверждать, что брошенное зерно, которому предоставили гнить в земле, наперекор этому получило свою дхарму в исполнение истинной задачи своей природы. В истории человечества мы видели, как живое семя пустило ростки. Мы видели, как великая цель, скрытая в нас, приняла форму в жизни наших величайших людей, и чувствовали уверенность, что хотя и есть много отдельных личностей, которые кажутся бесплодными, однако, не их дхарма - остаться таковыми. Им нужно только прорвать свою оболочку и превратиться в сильный духовный росток, вырастающий на свет и воздух и пускающий ветви во всех направлениях.

Свобода зерна - достигнуть дхармы, его природа и назначение превратиться в дерево, его темница - его несовершенство. Жертва, посредством которой вещь достигает своего совершенства, есть жертва, оканчивающаяся смертью. Это только разрешение от уз, доставляющее свободу.

Когда мы познаем высший идеал свободы, который имеет человек, мы познаем его дхарму - сущность его природы, настоящее знание его я. На первый взгляд кажется, будто человек считает свободой то, что дает ему неограниченные случаи для самоуслаждения и возвеличивания себя. Но такая свобода не порождена историей. Наши мужья, открывавшие истины, всегда жили жизнью самопожертвования. Высшая природа человека всегда ищет чего-нибудь, что превышает ее и, вместе с тем, есть глубочайшая истина в ней, что требует всех его жертв, в, вместе с тем, создает из всех этих жертв его награду. Это дхарма человека, его религия, и человеческое я есть сосуд, который должен нести ее к алтарю.

Мы можем смотреть на себя с двух точек зрения: я, выставляющее себя на вид, и я, превосходящее себя и при том проявляющее свое значение. Выставляя себя на вид, оно старается быть обширным, стать на пьедестал скопленных приобретений и все удержать для самого себя. Проявляя себя, оно отдает все, что имеет, достигая таким образом совершенства цветка, раскрывающегося из почки и изливающего из своей чудно-красивой чашечки весь свой прелестный аромат.

Лампа заключает масло, которое хранят надежно, оберегая от всякой потри. Таким образом, оно обособлено от всех окружающих предметов. Но лампу зажигают, и она сразу находит свое назначение, ее отношение к близким и далеким предметам устанавливается, и лампа по доброй воле приносит свой запас масла, чтобы питать пламя.

Такая лампа - наше я. Пока оно не проявляет то, чем владеет, оно остается темным, его поведение находится в противоречии с его истинным назначением. Когда появляется свет, наше я в минуту забывает само себя, держит свет высоко и старается поддержать его всем, что имеет, ибо в этом оно обрело себя. Это обретение есть свобода, которую проповедовал Будда. Он требовал, чтобы лампа пожертвовала своим маслом. Но бесцельное расточение масла - еще большая нищета, которую он не мог подразумевать. Лампа должна отдавать свое масло свету и таким образом выявлять таящееся в его сокровищнице назначение. Это есть освобождение. Путь, указанный Буддой, есть не только осуществление самопожертвования, но расширение любви. И в этом истинный смысл проповеди, когда мы узнаем, что состояние нирваны, проповедуемое Буддой, достигается любовью, тогда для нас несомненно, что Нирвана есть высшая степень любви. Ибо любовь есть конечная цель сама по себе, Все иное возбуждает в нашем уме вопрос "почему?", и мы ищем на него ответ. Но слова "я люблю" уже не оставляют места "почему?" Это окончательный ответ на все вопросы.

Без сомнения, даже эгоизм побуждает отдавать. Но эгоист отдает по принуждению. Это все равно, что срывать плод, когда он еще не созрел: приходится отрывать его от дерева, повреждая ветку. Но когда человек любит, давание делается для него радостью, подобно тому, как дерево охотно отдает свой созревший плод. Все, чем мы обладаем, приобретает вес от наших эгоистических  желаний. Нам нелегко отбросить их. Они как будто составляют часть нашей природы, облекают нас, как вторая кожа, и отрывая их, мы истекаем кровью. Но когда нами овладеет любовь, ее силы действуют в противоположном направлении. Вещи, тесно прикрепленные к нам, теряют свое притяжение и вес, и мы замечаем, что они не наши. И отдавая их, мы не только ничего не теряем, но видим, что тем исполняется цель нашего бытия.

Таким образом , мы находим свободу нашего я. Что делается ради любви, делается свободно, как бы трудно не было. Поэтому работа ради любви есть свобода в действии. Таков смысл учения Гиты о бескорыстной работе.

Гита говорит, что мы должны действовать, ибо только в действии мы проявляем свою природу. Но это проявление несовершенно, пока наше действие несвободно. Действительно, наша природа затемняется работой, совершаемой под влиянием нужды или страха. Мать проявляется в уходе за своими детьми, так и наша истинная свобода не свобода от действия, но свобода в действии, которая может быть достигнута лишь работой в любви.

Проявление Бога - дело Его творения, и в Упанишидах говорится: "Знание, власть и действие присущи Ему, они не суть воздействия внешних влияний. Отсюда его деятельность, свобода, и в своих созданиях Он осуществляет себя". То же самое говорится в другом месте иными словами. "Радостью порождается все это творчество, радостью оно поддерживается, идет вперед по пути к радости и вступает в радость". Это означает, что источником Божьего творчества служит не необходимость, оно проистекает из полноты Его радости, творит Его любовь, поэтому творение - Его обнаружение.

Художник, находящий радость в полноте своего художественного замысла, воспроизводит его и, таким образом, наслаждается им полнее, созерцая издали. Радость помогает нашему я отделиться от нас самих и затем принимает форму в созданиях, порожденных любовью, с тем, чтобы мы могли вполне наслаждаться ею. Таким образом, отделение необходимо - не отделение, вызванное отвращением, но отделение в любви. Отвращение стремиться только к одному - к разлучению. Любовь же имеет две цели - разлучение лишь по наружности - и единение, составляющее высшую истину. Так, отец, играя с ребенком, как будто отталкивает его из своих объятий, но лаская его на самом деле.

Таким образом, мы должны знать, что смысл собственного я мы найдем не в отделении от Бога и других, но в постоянном осуществлении йоги - единения, не на той стороне полотна, где нет ничего, но на той, где нарисована картина.

В том заключается причина того, что наши философы отмечают обособленность нашей личности как майю - иллюзию, ибо она не имеет сама по себе настоящей реальности. Обособленность грозит опасностью. Она поднимает личность на головокружительную высоту и бросает огромную тень на прекрасное лицо существования. По внешности эта обособленность имеет вид внезапного разрыва, мятежного и разрушительного. Она горда, властна и своевольна. Она готова ограбить все сокровища мира ради своего минутного пресмыкания, готова ощипать нерадивой жестокой рукой все перья с птиц божественной красоты, чтобы на один день прикрыть свое безобразие. Недаром человеческое предание рассказывает, что такая обособленность осуждена навеки носить на челе мрачное клеймо непослушания. Все это майя, облеченная авидьей, это туман, а не солнце, это черный дым, предвещающий огонь любви.

Представьте себе дикаря, думающего в своем невежестве, что в самой денежной бумажке заключается колдовство, с помощью которого обладатель ее получает все, что пожелает. Дикарь накапливает бумажки, прячет их, проделывает с ними разные нелепые манипуляции, и, наконец, когда ему надоедают все усилия, приходит к печальному заключению, что бумажки не имеют никакой цены, и их стоит только бросить в печку. Мудрый же человек знает, что денежная бумажка есть майя, иллюзия, и имеет лишь призрачное значение, пока ее не отнесут в банк. Лишь авидья - наше невежество - дает нам мысль, что обособление своего я подобно денежной бумаге, драгоценно само по себе, и на основании такого взгляда ваше я совершенно обесценивается. Только когда невежество устраняется, это самое я возвращается к нам с бесценным богатством. Ибо оно проявляется в формах, которые принимает Его радость.

Эти формы отделены от Него, и их цена только такова, какую придала им Его радость. Перенося обратно эти формы в первоначальную радость - любовь, мы превращаем их в банке в звонкую монету и узнаем их истинное значение.

Если человека побуждает к деятельности одна необходимость, деятельность его принимает случайный и беспорядочный характер, она получает чисто коммерческий отпечаток, она бросается и крутится, когда необходимо изменить свое направление. Но когда работа является порождением радости, принимаемые ею формы имеют отпечаток бессмертия. Бессмертие человека сообщает ей свое свойство вечности.