|
Ольга Седакова |
||
|
Благословение творчеству и парнасский атеизм
Послание Иоанна Павла П людям искусства помечено днем Пасхи, 4 апреля 1999 года, и открывается торжествующим стихом из Книги Бытия: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт 1, 31). Мысль о том, что в такой день и в связи с такими словами Римский Первосвященник вспоминает художников — светских художников современности - глубоко впечатляет. Быть может, никогда еще в истории двух христианских тысячелетий художественное творчество не удостаивалось такой - высочайшей - оценки со стороны Церкви. Заметим, речь идет не о культуре как таковой: к сожалению, под "культурой" понимают уже наличный запас, некую кладовую "памятников", в отношении которой можно быть "хранителем", классификатором, исследователем, потребителем, - или же "разрушителем" и ревизором. Речь идет именно о творчестве, о "месторождении " искусства, о новых "откровениях" ("епифаниях") красоты. То есть о том самом источнике, личном и внеличном одновременно, где возникают "вещи искусства", "вещи культуры". В расхожем употреблении "творчество" и "культура" вещи - вещи почти противоположные. "Человек культуры", и особенно поздней культуры, как наша нынешняя, к возможности нового творчества относится, как правило, скептически. «Сказано уже так много, едва ли не все! Что еще может добавить к этой великой сумме наш небогатый современник?» — вот приблизительно выраженная позиция «наследника и хранителя культуры». О том, что время наше скудное, нищее, как будто сошедшее с дистанции великих предшественников, никто теперь уже, кажется, не спорит. Из этого обнищания, из какой-то странной усталости воображения и истощения форм исходят как из простой данности — направляясь при этом, правда, в разные стороны. Но и в эпохи, не признававшие себя столь бедными, отношения культуры и творчества не были бесконфликтны. Ведь явление нового вдохновения — это сдвиг всего наличного и прошлого, порой очень решительный сдвиг, в котором всегда есть риск и который поверхностный взгляд не отличит от разрушения. Изменения и отмены прежде всего бросаются в глаза, потому что то, что сохраняется и продолжается в подлинно новом опыте, это не история форм и памятников, а история человеческого вдохновения. Вдохновение — так это представляется мне как читателю Послания — и составляет одну из центральных тем размышлений Иоанна Павла II об искусстве. Адресат послания определен прежде всего как искатель «откровения красоты», и только затем как «создатель произведения» (которое он почерпнет в этом, не вызываемом произвольно опыте), и после того — как человек, приходящий с даром этого произведения к миру. В первом определении «человека искусства» заключена причина и источник творчества, в третьем - его цель и интенция. Собственно работа художника располагается между двумя актами дарения — вдохновения как дара ему свыше и завершенного произведения, которым он одаряет мир. Художник предстает как мастер, из подарка изготовляющий подарок. В обычных «профессиональных» обсуждениях искусства и первый, и третий акт, то есть и причинная, и целевая сторона искусства, как правило, не затрагиваются. Такое расширение предмета меняет взгляд и на его среднюю, «рабочую» фазу, и на произведение искусства, и на автора. С темой вдохновения связаны две другие важнейшие темы Послания — красота и тайна (таинство). Таинственная основа мира, тайная глубина вещей и человека, таинство в церковном смысле - явление Спасения в его реальной силе - в таком пространстве движется мысль Иоанна Павла II о творчестве и творческом человеке. В самом деле,
только тот, кто личным опытом связан с
творчеством, как говорит о себе Иоанн
Павел II в начале своего обращения,
может выбрать такую перспективу.
Историки и теоретики искусства, его
критики и ценители сосредоточились бы
на общих тенденциях и на свойствах
формы, на «вещи искусства» как главной
заботе Отношение к искусству как к феномену душевной жизни, как к творчеству, а не как к производству «эстетических вещей» (или к исполнению определенных эстетических законов, или к «отражению действительности», или как к игре, или как к социально полезной деятельности) отличает позицию Иоанна Павла II от привычных теперь подходов, как в светской критике, так, вероятно, и в церковной. Так видит вещи художник, мистик — и пастырь, для которого художник — это не homo faber, а просто homo, и в каком-то смысле человек par excellence; проблема искусства предстает, таким образом, как антропологическая проблема. Можно сказать, что своим посланием Иоанн Павел II благословляет — вероятно, впервые в христианской истории — сам этот источник творчества, который на традиционном языке европейской поэзии назывался Иппокреной, «внушением Муз» и другими языческими именами — и который Папа называет «епифанией (откровением) красоты» и даже «моментом благодати»: здесь, говорится в послании, «с полным основанием, хотя и в аналогическом плане, можно говорить о «моменте благодати», поскольку человек обретает возможность некоторой опытной встречи с Абсолютным, которое бесконечно превосходит его (трансцендентно ему)» (15 глава). Автор Послания имеет в виду не только собственно христианское искусство, понимать ли его как искусство храмовое, каноническое — или же как искусство художников - христиан, или как искусство на христианские темы /1/. ( 1. Именно здесь очевидно различие двух традиций, западной и православной; православная скорее категорически противопоставит ватиканские росписи Рафаэля и Микеланджело иконному письму, чем соединит то, и другое в общем понятии «христианского искусства». Однако при внимательном чтении Послания можно заметить, что только икону Иоанн Павел II самым прямым образом сопоставляет с Таинствами Церкви: «Икона есть род таинства: действительно, подобно тому, как это происходит в Таинствах, икона представляет реальное присутствие Воплощения в том или другом его аспекте» (8 гл.).) Тема послания - не собственно христианское искусство. Всякое истинное искусство, по мысли Иоанна Павла II, раздвигает обыденность и, освобождает человека и, освобождая человека от "житейских попечений", приводит нас к порогу тайны, к преклонению перед некоей таинственной глубиной; искусство "по самой своей природе есть род призыва к Таинству" (10 гл.): к таинству Творения и тайне человека, к "таинственному всеединству мира" (6 гл.) ( в этих мы узнаем одну из главных тем русской религиозной мысли: славянофилов, XIX века, Вячеслава Иванова, Николая Бердяева, Владимира Соловьева, о. Павла Флоренского) . В художническом призвании Иоанн Павел II видит некий аналог пророческого служения. Это, как замечает католический богослов, комментирующий Послание, и составляет своеобразие позиции Иоанна Павла II, «поэта и мистика», на фоне других обращений Римской Церкви к художникам последних десятилетий, не менее дружественных и призывающих к союзу /2/ (2. «Если Павел VI настаивает на священническом измерении художнического призвания, Иоанн Павел II задерживается на его пророческом характере» (Tr. Patrice Mahieu. Presentation. Lettre... P. 6).) (решения II Ватиканского собора, "Воззвание к людям искусства" Папы Павла II: ссылки и цитаты из этих документов приводятся в настоящем послании, которое мыслит себя их продолжением). Предыдущие обращения Римской Церкви к художникам сосредотачивались на пастырском моменте в служении искусства. Труд художника утешает и возвышает, противостоит разрушительной силе времени и объединяет живых и умерших, как это прекрасно выражено в словах II Ватиканского Собора: "Художественное создание противостоит разрушениям времени, соединяя поколения и вводя их в общение восхищенного изумления (admirato)". Послание Иоанна Павла II касается и этих моментов: социального и исторического служения искусства. Но центр его, несомненно, составляет само событие вдохновения, момент "епифании" красоты, род внутреннего озарения, встреча Творящего Духа с человеческим гением.
|
||
