|
М.П.
МАЛАХИН |
|||
|
|||
|
|||
|
Трудно переоценить роль Маркса и, соответственно, марксизма в сумеречном массовом сознании бывшего советского народа. Русская мифология на марксистскую тему складывалась и насаждалась десятилетиями, так что и поныне многие миллионы соотечественников почитают Маркса если и не за вождя народа нашего, то уж точно за главного большевика, в то время как другие многие миллионы проклинают его за то же самое. Но был ли Маркс взаправду основоположником – нет, не марксизма! – теоретической базы чудовищной политической практики российских правителей прошлого века, известной под именем марксизма-ленинизма? Седьмого ноября 1952 года, сидя верхом на шее родного отца, я увидел живого Сталина и был потрясен: среди одутловатых невзрачных существ, одетых в темное, сияло золото фуражки, погон и звезд на благородном стальном фоне маршальского сукна и любимых седых усов… Истинно – солнышко. Его лик освещал (и освящал) убогое мое детство отовсюду: из раздевалки детского сада и со стены дома напротив, с обложки журнала “Мурзилка” и почему-то из пламенеющих кумачом витрин московских булочных. А тут – Мавзолей рядом, и он – рядом, самый лучший, самый главный и прекрасный, родной и живой: шевелится и говорит что-то – с ума сойти можно. Сталин давал сладкое чувство защищенности сейчас и счастливого, безмятежного взросления в будущем. Это чувство, кстати, породило в моем почти шестилетнем уме второй по важности мировоззренческий вопрос (первый: откуда дети берутся?): почему они там, на Западе, в Америке, так мучаются, страдают и не устраивают немедленно революцию, чтобы зажить наконец счастливо, как мы, советские люди? Был еще дедушка Ленин. Он тоже наш, русский, как и Сталин, и очень хороший, но он давно умер и стал поэтому чуть-чуть хуже. Однако развернутая формула нашего счастья, марксизма-ленинизма, на самом деле оказывается в два раза более многочисленной: со всей наглядностью она воплощена в едином четырехглавом профиле Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, золотом впечатанном в бархат красных знамен. Очень странная подобралась компания, особенно на вкус советского ребенка: какие-то нерусские бородатые иностранцы, оказывается, первыми начали устраивать нашу прекрасную советскую жизнь. Да почему же не у себя, в таинственной и непонятной загранице? И вообще, кто они такие, особенно самый первый, с которого-то все и началось? Надо бы разобраться. В год столетнего ленинского юбилея завершал я так называемое высшее экономическое образование в Московском университете. Тогдашними учебниками и профессорами юбиляр признавался гласно и негласно самым лучшим и поэтому самым главным экономистом Отечества. Сейчас ему, бессмертному, уже перевалило за сто тридцать, однако по инерции чудовищного недоразумения и малопонятного всеобщего умолчания Ильич наш и поныне очень многими продолжает считаться российским Марксом в издании двадцатого века, улучшенном и дополненном. Забавно, однако, что историки-большевики по-детски откровенно всегда подчеркивал “нелегальность” ленинского марксизма, в отличие от “легального” марксизма таких видных его идеологов, как, например, Туган-Барановский или Струве. По мере обучения в МГУ во мне нарастало здоровое отвращение к этому процессу. Вызывала его не премудрость экономическая, пусть бы и преподносимая в архаичном варианте марксовой схоластики (про саму схоластику и меру ее архаичности в недавних российских обстоятельствах скажу позже). Отвратительна ложь, громогласная и многолетняя, бездумная и всеобщая, всероссийская и всемирная ложь об Ильиче как о великом теоретике и успешном практике марксизма и об Октябрьском перевороте и Советском Союзе как о зримых воплощениях научного прогноза гениального основоположника. Вот некоторые факты. Их знают все. Пресловутый капитализм обречен, согласно Марксу, не потому что бедных рабочих эксплуатируют и угнетают, а из-за развития внутрисистемных противоречий: от элементарных, - между стоимостью и полезностью товара, до всеобщих, гибельных для системы, - между производительными силами и производственными отношениями. Рынок свободной конкуренции должен, таким образом, в любой капиталистической стране для начала стать общенациональным и всепроникающим, и лишь потом обнаруживать свою исчерпанность чередой углубляющихся циклических кризисов, свидетельством назревшей необходимости в системных преобразованиях. С последним утверждением вполне можно не соглашаться, но именно так понимал социально-экономическое развитие сам основоположник, и вряд ли поэтому допустимо считать марксистом деятеля, игнорирующего в своей политической практике важнейший мировоззренческий принцип учения. Российский капитализм первых десятилетий после великих реформ царя-освободителя и, в особенности, уже в двадцатом веке, в свои последние предгибельные годы обнаружил такую прыть в развитии производительных сил страны, такие открыл возможности для выхода ее к самым передовым рубежам мировой экономики, что дух захватывает от перспектив, открывавшихся тогда, казалось, как для богатевшей Империи, так и для ее богатевших подданных. Рынки в стране крепли, росли и множились, объединяя собой все больше новых отраслей хозяйства и территорий пространной державы. Политические проблемы России не выглядели серьезным препятствием для дальнейшей ее экономической экспансии и не только представлялись разрешимыми в обозримой перспективе, но и уже преодолевались в какой-то степени русским обществом и властью. Поэтому в гробу перевернулся бы Маркс, наверное, узнав об освященном его именем политическом перевороте под названием “социалистическая революция”, совершенном властолюбивыми авантюристами в условиях кровопролитной мировой войны и не устоявшейся еще - и потому бессильной – демократии, безо всяких, сколько-нибудь серьезных политэкономических предпосылок. Историческая предопределенность общественных преобразований, опирающаяся на эти самые предпосылки, пресловутый “исторический материализм” - сущность классического марксизма, никакого не имеет отношения к делам вождя мирового пролетариата, нетерпеливого разрушителя России. И еще. Карл Маркс неустанно подчеркивал неизбежно всемирный характер крушения свободного рынка, ожидавшегося одновременно во всех развитых странах, начиная с Англии с ее самой могучей в то время экономикой. Прогноз оправдался в следующем веке, когда место лидера уже прочно занимали США. “Великая депрессия” не только необратимо потрясла основы американской идеологии и практики свободного предпринимательства, но и стимулировала всеобщий кризис в хозяйстве европейских держав, выход из которого в Европе искали и находили в лихорадочной милитаризации экономики, покуда американцы вынужденно привыкали к нараставшему администрированию рынков и хозяйства. Но и после Второй мировой войны классический либеральный капитализм докризисного образца не возродился ни в Европе, ни в Америке: во всех индустриальных странах, правда, в различной степени и в разных формах, государство сохраняло или даже наращивало свое вмешательство в рыночную экономику. Так что способ производства, исследованный в “Капитале”, исчерпал себя и перестал существовать в большом соответствии с историческим предсказанием его автора. А Ленин-марксист изобретает какое-то “слабейшее звено в цепи мирового капитализма” в оправдание кровожадной своей политической практики, укрепляясь парадоксальным образом в глазах обывателя в роли единственно подлинного наследника идей основоположника. Да что обыватель! Где-то в самом конце восьмидесятых мало кому известный тогда А.С. Ципко, доктор наук и питомец Идеологического отдела ЦК КПСС, хмелея с непривычки от перестроечной свободы и собственной храбрости, обрушился в длиннющей статье на бедного Маркса как на главного злодея в российской трагедии ХХ века, истинного вдохновителя всех большевистских зверств. Статья была опубликована в массовом журнале “Наука и жизнь”, имела продолжение в следующем номере и наделала много шуму. Тогда вообще часто шумели, не сильно вникая в смысл бесчисленных разоблачений. А тут – такое: Маркс-то выходит у Ципко идеологом как самого переворота, так и вызванного им классового геноцида, ну, а заодно – сталинского “большого террора”, развязанного в дальнейшем уже на вполне бесклассовой основе. “Большевик” Маркс подменяет, таким образом, большевика Ленина в качестве подлинного отца русской революции. Ильичу же доктор Ципко отводит второстепенную роль добросовестного эпигона и точного исполнителя страшных предначертаний кровожадного основоположника. Самого Маркса автор, надо признать, не избегает цитировать, но делает это с традиционным партийным лукавством: весьма тенденциозно и очень уж выборочно, тщательно избегая самой главной книги. Возникает ужасное подозрение, что “Капитал” признавался идеологически сомнительным сочинением даже самым соответствующим отделом ЦК КПСС в его последние предгибельные годы. Таким вот изящным образом новоявленные номенклатурные антикоммунисты в лице Александра Ципко с дальним, как выяснится впоследствии, пропагандистским прицелом выводят первопричину великого российского кровопролития ХХ века за пределы России – географически и за пределы минувшего столетия – исторически, намекая, а точнее, строго указывая, на нерусское, а точнее, антирусское, ее происхождение от иностранного лица известной национальности. Смысл очевиден: Россия – жертва всемирного заговора, главный заговорщик – безродный космополит Маркс, идеолог пролетарского интернационализма, отважные разоблачители – это профессиональные патриоты из партийной номенклатуры, мудрые толкователи и подлинные защитники национальных интересов, счастливо сплотившиеся по этому поводу в своей цитадели – в Идеологическом отделе ЦК КПСС. А читатели журнала согласно кивают и принимают к сведению, заговорщически перемигиваясь: они, дескать, и сами такое всегда подозревали. На, а что же наш Ильич? В сознании советских людей, да и в постсоветском массовом сознании, родной образ его чудесно сочетает черты революционного марксиста-разрушителя и великого государственника, основоположника нашей могучей Родины – СССР. Вряд ли есть все-таки серьезные основания считать Ленина хоть подлинным марксистом, хоть подлинным государственником. А вот разрушителем вождь оказался действительно вдохновенным и неуемным. Всей своей бурной политической деятельностью он безоглядно крушил некоторые самые главные принципы марксизма. Опровергая таким образом основоположника, Ленин вместе с тем неустанно и без разбора лепил ярлык ревизиониста буквально всем своим современникам-социалистам, как российским, так и заграничным, возможно, пытаясь подсознательно оправдаться перед покойным Марксом, - чем не сюжет для психиатра? Что касается государственнических талантов Ленина, то не нашлось ему, с одной стороны, соперника в неблагодарном и неблагородном деле уничтожения многовекового российского государства, а с другой – собственный его “проект”, военно-коммунистическая “диктатура пролетариата”, сгорел в огне гражданской войны, и неокапиталистический зигзаг НЭПа лишь вынужденно подтвердил нежизнеспособность ленинского творения. По сию пору военный коммунизм не только в учебниках истории, но и в школьных и студенческих аудиториях находит лживое оправдание чрезвычайными обстоятельствами гражданской войны, хотя всем известная последовательность событий свидетельствует о диаметрально противоположной причинно-следственной зависимости: именно жестокое насаждение большевиками коммунистических производственных отношений стало главной причиной внутреннего вооруженного конфликта в России. Коммунизм по Ленину очень быстро обнаружил свою несостоятельность и рухнул в итоге войны, но большевики у власти удержались. Ценой этому стал отказ от соблазна немедленно возродить подлинно коммунистическое государство с подлинно коммунистическим народным хозяйством. Поэтому первым и единственным строителем такого государства в России стал и остается по сию пору товарищ Сталин, как бы мы к нему ни относились, - хоть к товарищу Сталину, хоть к его детищу, великой и ужасной Стране Советов. Именно определенная жизнеспособность нетоварной советской экономики, воздвигнутой под руководством Сталина, дает хоть какие-то причины считать его марксистом. Известные марксовы тезисы о принципах грядущего коммунистического хозяйственного устройства, содержащиеся в работе “Критика Готской программы”, на первый взгляд, не противоречат экономике сталинских пятилеток. Но два, по меньшей мере, обстоятельства препятствуют признанию Маркса духовным вождем не только ленинского переворота, но и сталинского СССР. Во-первых, повсеместное использование труда рабов, без которого советская экономика просто немыслима, основоположником ни в коем случае не предполагалось. Во-вторых, и это самое главное, с уничтожением капитализма государство, согласно Марксу, неизбежно исчезает, в то время как сталинское государство с каждым годом крепло и наливалось кровью, прежде всего, собственных граждан. Таким образом, советский социализм едва ли соответствовал назначенной ему роли первой стадии коммунизма, наивысшей посткапиталистической общественной формации. И не капитализм свободного рынка и буржуазной демократии, а рабство и тирания азиатского толка выглядит подлинным историческим предшественником сталинского социально-экономического устройства. Придворные обществоведы постарались устранить это пугающее недоразумение, во всяком случае, отвлечь от него внимание: из учебной и пропагандистской литературы исчезли одновременно два марксистских понятия, “восточная деспотия” и “античное рабовладение”. Именно этими понятиями сам основоположник различал два способа производства, лежавших в основе рабовладельческой формации на Востоке и на Западе, и определивших в дальнейшем их столь различные исторические судьбы: в сталинской интерпретации рабовладельческий способ производства стал единым во избежание ненужных аналогий царского рабовладения на Древнем Востоке с государственным рабовладением в ГУЛАГе, или строительства пирамид и плотин в Египте с Беломором или Волго-Доном у нас. Фридрих Ницше был назначен духовным вождем немецкого государства при Гитлере. Идейный вклад Маркса в организацию гулаговской экономики вполне можно уподобить вкладу Ницше в строительство Дахау и Освенцима. Эти немудреные истины стали для меня очевидными давным-давно: несомненная заслуга экономического факультета МГУ, жестко требовавшего в ту пору от нас, студентов, фундаментального знания не столько толстых учебников политэкономии, сколько сакральных текстов самого основоположника. В сущности, дотошным изучением “Капитала” университетское образование почти исчерпывалось. Но, парадоксальным образом, знакомство с первоисточником порождало непреодолимо-брезгливое отношение к так называемой “политэкономии социализма”, главной, по идее, “науке” всего пятилетнего курса, завершавшегося единственным государственным экзаменом. Скрыть отвращение к предмету не получилось, и удовлетворительная оценка моего почти бессловесного мычания на экзамене объясняется единственно желанием избежать никому не нужного маленького скандала, потому что учился я довольно прилично, а дипломную работу написал и защитил вполне пристойно. В эти самые шестидесятые годы, когда “реальному социализму” всерьез пытались придать у нас рыночные манеры, советские экономисты-теоретики демонстрировали очень любопытный и разнообразный марксизм. Прежде всего они разделились на две команды, “товарников” и “нетоварников”, а потом, клянясь, естественно, Марксом, принялись изничтожать друг друга на страницах научных и популярных изданий. “Товарники” при этом выглядели поумнее, а “нетоварники” – почестнее своих соперников, хотя тоже не смели, боясь прослыть сталинистами, договаривать свою нехитрую политэкономию до конца, или хотя бы ссылаться на свое “писание” - практически запрещенную в то время брошюрку “Экономические проблемы социализма в СССР”. Это недлинное сочинение товарища Сталина было непросто достать даже нам, студентам-экономистам МГУ. Написано, кстати, складно и по-своему честно: вождю было некого бояться, и он дает здесь правдивое и понятное представление об отношения “реального социализма” определенно лучше всех академических авторов многочисленных учебников политэкономии.
|
|||
