-
Геннадий Ганичев
-
-
-
БЛИЗОСТЬ ВЕСНЫ
-
-
-
- Люблю я вас, богини пенья,
- Но ваш чарующий наход,
- Сей сладкий трепет
вдохновенья, -
- Предтечей жизненных невзгод.
-
- Любовь камен с враждой
Фортуны –
- Одно. Молчу, боюся я,
- Чтоб персты, падшие на струны,
- Не пробудили вновь перуны,
- В которых спит душа моя.
-
- И отрываюсь, полный муки,
- От музы, ласковой ко мне,
- И говорю: до завтра, звуки –
- Пусть день угаснет в тишине.
-
- Таня Богданова очень любила
читать со сцены это предсмертное
стихотворение Баратынского,
датированное 1844 годом. А читала она
вдохновенно! Огромные, черные глаза,
броская красота – и эти строки, в
которых всё – изломанность, смирение,
борьба с судьбой.
-
- Зубов позвонил в Ленинград уже в
полночь.
- -Как ты, Танечка? Привет.
- -Хорошо. Только что с вечера а
Баратынского. Валик, у меня денег нет!
Ты помнишь, что мне должен триста
рублей? За мою же квартиру.
- Валентин Зубов снимал квартиру
Богдановой на время ее работы в
Ленинграде.
- -Конечно. Я привезу четыреста: чтоб за
месяц вперед. Скоро нагряну, Таня.
- -Нагрянь. Я хочу спать. Пока.
-
- Март был холодным, и пес ночевал в
сенях. Дед, Николаев Иван Митрофанович,
вставший до света, ласково толкнул
Буяна в бок и по тропинке,
припорошенной за ночь, прошел в хлев, к
свинье. При его приближении Руфина
подняла шумную, возню. Дед поставил ей
бадью с размоченным хлебом и обернулся:
в темноте ему почудилось, большие,
теплые глаза Машки смотрят радостную в
него. Корова, как и козел Димка, любимец
бабки, были забиты сразу после ее
смерти, год назад.
- Через час появился Михалыч, на
удивление трезвый, и крикнул:
- -Готово? - Он взял со стола нож и
покрутил в пальцах:
- -Спасибо, наточил. Митрофаныч! Что я
вчерась вечером по телевизеру видел:
что еще в шестидесятые было: Хрущ
ботинок снял - да как шкваркнет по
трибуне: Похороню вас, гады! Сто тыщ
долларов штраф уплатил. Представь, а мы
даже не знали, что он такое отмочил! Всю
жизнь прожили – и не знали.
- Видишь, какое время пошло: все
рассказывают, что было.
- -Да! Это нам плюй в морду бесплатно,
сколько хошь, а там - плати. Пойдем
резать?
- Деды решили резать свинью.
- -Посидим чуток. На собрание заявишься?
- -На кой ляд, Михалыч? Поспать лучше.
Всю ночь крутился на печке, как змей. Не
хочу переселяться.
- Горсовет Горяево переселял в город
жителей деревни Боровки, дома которых
заезжали на планируюмую проезжую часть
ветки шоссе на Новгород.
- -Я то ж вчерась на Мишку глядел. Вот
Горбач! Всех уморил. Теперь говорит
целыми днями.
- -Да, раздолье ему. Слушай, чем плохо:
переезжаем? Сколько можно вкалывать?
Поживем в городе, как люди. Потом, родни
у тебя навалом, с ремонтом помогут. Сын
у тебя в Питере?
- -Сын в Питере, Михалыч, а внук в
Горяеве: женился и переехал.
- -Свезешь ему сала - с ремонтом поможет.
- -Ну, на это надежды мало: артист.
Пойдем? Этим летом даже нужник не
утеплял. Зачем?
- Они пошли к Руфине. Буян прыгал в
снегу, тряс ушами и яростно лаял. Дед
посмотрел на просветы в соснах и
подумал:
- -Весна.
- После разделки свиньи дед и Михалыч
хватанули самогонки - и пару часов Иван
Митрофанович спал. Потом он поел
картошки с капустой и салом и взялся
читать. Он читал одну книгу. Она была
старой, толстой и черной, и поэтому дед
звал ее Библией. Он то ли не умел, то ли
разучился читать, но это не помешало
ему, смахнув со стола крошки, хряпнуть
книгу о стол и, нахохлившись,
высматривать букву за буквой. Эта
привычка появилась
у него во время войны, когда из-за
хромоты он не был взят на фронт и
поставлен председателем уральского
колхоза. Вот и пришлось ему,
безграмотному, распределять трудодни и
командовать доброй сотней баб.
- Настасья Никифоровна в раздражении
покинула Дом престарелых и устремилась
в город. Ее серое старое пальто
болталось на плечах. Что делать, если
другого не было! Она казалась себе
седой и беспомощной – и именно это
видели в ней встречные. Она надеялась
этот вечер провести с дочерью, но
поскольку та была пьяна, завернула к “Леночке”,
ее давней знакомой, режиссеру местного
народного театра.
- Елена Борисовна писала письмо матери
мужа. Дома она любила носить огромную,
оставшуюся от мамы шаль. Она знала, эта
шаль нравится ее мужу – и это делало
старую, изношенную вещь особенно
желанной. Писала длинное,
дипломатическое письмо, необходимое,
как она считала, для взаимопонимания со
свекровью. “Не то бы согнала со свету
Меня покойница свекровь”, - почти
торжественно прочитала она самой себе
и, довольная, пошла на кухню делать
другое, не менее важное дело: готовить
суп мужу. Она, как и ее муж Анатолий
Леонидович Николаев, была режиссером
народного театра Горяева.
- Муж рано утром, не простившись с ней,
уехал в Ленинград - и она не знала, что
могло стать причиной столь поспешного
отъезда. И на кухне она была спокойной,
красивой, самоуверенной, знающей себе
цену. Ей не нравилось быть такой, но
работа требовала позы – и Елена
Борисовна к ним привыкла: и к работе, и к
позе.
-
- Аполлинария Андреевна на премьере
пьесы в Приозерске. Спокойная, важная,
знающая себе цену дама. Ее позолоченное
пенсне зловеще поблескивало на актеров,
разыгрывавших пьесу на
производственную тему. Руководитель
Народного театра, лысеющий, с виноватым,
блуждающим взглядом мужчина,
откровенно заискивал. Еще бы! Одно ее
слово, слово главы приемной комиссии, –
и полгода работы насмарку. Поэтому он приятственно
улыбался.
- -Собирайся на собрание, грамотей! -
шутливо приказал вошедший Михалыч.
- Дед положил книгу на колени, строго
посмотрел на нее, заложил на той же
странице гвоздем и, захлопнув, унес в
угол.
- Собрались в избе друга Ивана
Митрофановича. Представитель Горяево,
равнодушный, пожилой мужчина в
дубленке, сказал:
- -Начнем. Товарищи! Строительство
дороги - государственная необходимость.
- Чиновник значительно посмотрел на
что-то залопотавшую слепую бабку
Матрену, за-ради собрания вытащившую из
сундука пронафталиненную довоенную
юбку, и добавил:
- -Стройка начнется уже в апреле.
- -Не хочу, - буркнул дед.
- Представитель строго посмотрел на
него:
- -В Горяево вас ждут благоустроенные
квартиры.
- -Так мы и поверили! Мой племянник
живет в какой-то халупе, а ведь сам
поехал сюда по распределению. Приехал
работать в театр, а условий никаких!
Хоть на улице живи.
- -Опять вы этот народный театр! –
рассердился спокойный, поначалу даже
равнодушный представитель. Его живот
внушительно подпрыгнул, и он зло
крикнул:
- – У вас, что, других проблем не бывает?
-
- Толик сидел с закрытыми глазами, но
уснуть не мог. Навстречу электричке
прогрохотал коричневый, обшарпанный
товарняк, он открыл глаза. В его
мечтательном, красивом лице читалось
нетерпеливое ожидание. Светало, за
грязным стеклом вились мягкие тени,
мелькали деревни, провалившиеся в снег.
Он обернулся и увидел старушку в
живописно накрученном платке. Она
посмотрела на него и
сказала:
- -Здравствуйте.
- -Вы меня знаете? – удивленно спросил
он. - Здравствуйте! Я вас где-то видел. Вы
меня помните?
- -Конечно, помню. Вы - Анатолий
Леонидович. Вчера была в гостях у вашей
милой супруги.
- -Серьезно? – недоверчиво спросил Толя.
- -Да.
- -Это на какой же предмет?
- -Хочу работать в вашем театре. Леночку
с детства знаю. Такая шаловливая, живая
девочка была! Я по молодости, хорошо
помню, вылезала на сцену. Две пьесы
играла под Леночкиным началом. Вам для
новой пьесы нужна пожилая женщина –
вот я и пришла. Кстати получилось.
- -Представьте, да.
- -Понимаю. Вам нужна бабушка моего типа.
Конечно, я б хотела вернуться на сцену.
А то живу в Доме престарелых, скучно.
Анатолий Леонидович, - строго сказала
она, - в искусстве я уже была, так что
Ленино предложение меня не очень
испугало.
- -Вы - из Дома престарелых?! Но как вас
отпустили в такую рань? Ведь тамошняя
зав. - мать Сашки, нашего артиста. Он
рассказывал, там режим.
- -Я сказала Валентине Ильиничне, что
еду к дочери. Вчера сказала.
- -Сказали, идете к дочери, а пошли к
моей жене. Где же у вас дочь?
- -На Тоси Петровой. Недалеко от
памятника Кирову.
- -Вы ее обманули, заведующую!
- -Почему нет? Ее все обманывают – и я.
- -Простите, я забыл, как вас зовут.
- -Настасья Никифоровна. Что ж вы так
рано в Ленинград, Анатолий Леонидович?
- -Я скажу, но сначала, пожалуйста, о
вашей дочери. Вы поссорились?
- -Да. Сначала я не хотела обманывать
начальство, но дочь пьющая. Я к ней
пришла, а она на меня накричала. Еду к
сыну. Может, с тем повезет больше.
- Она ловко достала вареное яичко и
разбила его об оконную раму.
- -Уже покоя хочется, а тут с дочерью -
сплошной театр. Минус двадцать, а вы
легко одеты! Какой-то полуперденчик.
- -Вкусное слово! – улыбнулся он. - Уж
что есть.
- -На мне хоть две кофты и два свитера.
Вы бы хоть рассказали, что за пьеса, что
за роль. Распишите поподробней. Дело
ответственное.
- -Вам Лена не рассказывала?
- -Нет.
- -Пьеса называется “За час до рассвета”.
Приходит - вот как сейчас - март, героиня
чувствует, что любит. Она бросает все
дела и едет к любимому. Он встречает ее
на ночном вокзале за час до рассвета.
Вот так. Героиня - ваша дочь. Она вас
любит, говорит с вами о счастье и возит
вас по сцене в инвалидной коляске.
Сценическая ваша дочь будет о вас
заботиться, у вас с ней чудесные
отношения.
- -И она не пьет?
- -Ни капли. Знаете, почему еду в Питер?
– зачем-то разоткровенничался он. - К
отцу. Просил приехать, обещал найти
работу. Я кончил театральное, как
режиссер, но хочется себя актером
попробовать.
- -У вас глаз потемнел, Анатолий
Леонидович. Кто-то вас уже попробовал!
Простите меня.
- -Заметили! В дэкашке дежурил на
танцульках. Двинули по морде.
- -Так вот взяли – и двинули?
- -Да.
- -Хотя верно! – согласилась она. – У
нас такое бывает.
- -Да, это часто, ведь Горяево за сто
первым километром. Я совсем не понимаю,
что происходит, просто ничего не
понимаю. Может, получил за это? Готов
уже думать так.
- -Вы не переживайте. У нас, знаете, в
России всегда хаос. Если башку не рубят
– уже здорово.
- -Постараюсь. Кстати, как вас звать?
Простите, забыл.
- -Настасья Никифоровна.
- - Настасья Никифоровна, - он попытался
пошутить. - Схлопотать на работе по роже
– тут, согласитесь, что-то не то.
Неужели вы на самом деле уверены, что
все, что может быть в нашей стране – это
хаос? Неужели больше не на что
надеяться?
- -Не на что, - подтвердила она.
- -Да ты что, Толька! - заворчал Леонид
Иванович. Полы его потрепанного
китайского халата возмущенно
вздрагивали. Сам он только вышел из
какого-то сладкого сна и всем видом
показывал, что очень хотел бы туда
вернуться. - Еще семи нет. Побойся бога,
ведь сегодня суббота. Дал бы подрыхать!
Э, да ты с фонарем. Где наградили?
- -На танцульках, папа.
- -Понятно! Вас обязывают дежурить.
Говори тише: мама приехала поздно, аж из
Приозерска.
- Аполлинария Андреевна была членом
областной приемной комиссии. Она
давала добро на все премьеры областных
народных театров.
- -Да что с тобой, Толик? Подумаешь,
двинули по морде. Ты сам хотел работать
в этом городе. Радуйся, что совсем не
угрохали. Заехал к дедушке?
- -Я забыл! – Толик привычно ужаснулся
самому себе. - Папа, я забыл! Еще вчера
решил, обязательно заеду – и забыл. -
- -Бессердечная скотина! – ответил отец,
неожиданно проснувшись. - Он же просил
тебя. Еще месяц назад. Ты не любишь деда,
что ли? В детстве тебя воспитывали он и
бабушка. - Его лицо запылало от злости.
- -Забыл, папа, прости: весь февраль -
сплошные репетиции. Я сам не знаю, что
со мной творится. Кругом какой-то хаос,
и спасение – только в работе.
- -Как в вашем народном театре: хорошие
отношения? – испытующе спросил Леонид
Иванович. - Устал?
- -Очень. Сколько живу, постоянно
объясняют, мол, на наших глазах
свершается история. Я просто мечтаю о
нормальной жизни. Ну, хоть бы платили
какие-то деньги! Хоть что-то б было
позитивное, кроме этого
коммунистического трепа.
- -Ты не прав. Мы на самом деле не можем
знать, куда приведут все эти изменения,
но как ты не видишь, что они огромны?
Если ты устал, - вздохнул
- Леонид Иванович, - что тогда шел
пешком от Балтийского до Театральной?
Мог бы доехать. Я тоже устал. Все устали,
Толик.
- Балтийский вокзал и Театральная
площадь были особенно любимы семьей
Николаевых. Иной раз они даже пускались
всерьез обсуждать за чаем достоинства
архитектуры Кракау и Кавоса.
- -Да тут всего километр. Почему ты мне
звонил: нашел работу?
- -Нашел, Толик. Конечно, нашел. К
одиннадцати пойдем в театр, познакомлю
с Таней Богдановой. Она, кстати, играет
донну Анну в “Дон Жуане”, и прогон
сегодня в три.
- -Где играет?
- -Как где? – рассердился отец. – Ты с
луны, что ли? В нашем театре Комедии.
- А пьесу я вам нашел. Для двух актеров.
- -Уж не “Двое на качелях”?
- -Нет. Она называется “Близость весны”.
Уже играна в Каунасе, так что
залитована.
- Только ЛИТО, вполне советская
организация, было вправе решать, может
ли данная пьеса быть показана “советскому
народу”.
- -Папа, про что там?
- -Он и она – супруги, но десять лет
совместной жизни порядком друг другу
надоели. Она накручивается, считает его
виновником всех ее несчастий и, в итоге,
в него стреляет. В последней сцене она
уже чокнутая, бродит по весне.
- -Короче, современная пьеса.
- -Да. Твоих отношений с женой не знаю, -
так что сразу предупреждаю: не будь
слишком предприимчивым. Она - москвичка,
и там у нее кое-кто есть.
- Леонид Иванович всегда был недоволен,
что сын уехал из Ленинграда, и сейчас
недовольство проявилось в его
пристальном, холодном взгляде. В
сущности, он уже не верил, что сын
добьется чего-то серьезного.
- -Зачем ты мне это говоришь? Разве ищу,
как бы изменить жене? Кто там у нее?
- -Зачем тебе?
- -Мне с ней играть.
- -Валя Зубов.
- -Этот! - Толик так и ахнул. - Это же
сволочь!
- -Полегче, знаешь ли, - оборвал отец. - Не
осуждай людей, которые работают. Как
дома? Не забыл сказать супруге, что
укатил ко мне?
- -Не забыл, папа, - смело соврал Толик. -
Мы репетируем. Пьеса есть, исполнители
есть. Ничего.
- -Как в целом Горяево?
- -Не нравится, но ничего, работать буду.
Ленка помогает.
- -И что здесь не остался, романтик? – не
удержался Леонид Иванович. - Я тебя уже
б устроил к Сидоровой.
- -Эту жабу видеть не хочу!
- -Ну, ты скажешь! Ей присудили
заслуженную.
- -По знакомству.
- -Опять ты судишь! Чуть не забыл: у нас
гостит тетя Луиза, так что иди в мою
комнату. Помнишь ее?
- -Что случилось? Почему она приехала? –
неожиданно возмутился Толик.
- -Случился мороз. Во вторник было минус
тридцать - и у нее ноль в квартире. Я не
настолько глуп, чтоб не помогать
родственникам.
- -Опять эти родственники!
- -Да, сыночка, да! Когда им будет очень
нужно, они будут жить здесь. Ты бы мог
уже привыкнуть к этому.
- Таня проснулась, почувствовав солнце
на лице. Ну и денек будет: репетиция,
прогон, спектакль. Живой бы остаться. Я
наслаждаюсь не вполне. Спектакль
будет солнечный как утро; мой
Баратынский. Но как же хорошо, что Валя
позвонил!
- Чтобы больше почувствовать солнце,
Таня подошла к окну. Внимательные,
живые глаза у прохожих. Или показалось?
Почему в Питере солнце другое, чем дома?
В Москве она б обязательно изобразила
пальцами на стене слоника и гуся, а
здесь только подошла к большому,
холодно сверкающему зеркалу.
- Будучи директором театра, Леонид
Иванович снял для нее комнату, как для
приезжей актрисы; этот же “Ленечка”
позаботился, чтоб в комнате было это
торжествующее зеркало.
- Я должна гордиться: театр сам снял эту
комнату. Чем гордиться, чем? Да это
западня. Телефон – один на троих.
Туалет – один на троих. Еще не хватало,
чтоб мамонты под окном ходили.
Культпоход на кухню. Есть же люди,
которые хвалят коммуналки. Высоцкий,
например. Может, и мне этот опыт
пригодится.
- Застегнуть халат, а то налечу на
соседа. А вообще, он интеллигентный, но
с какой-то жуткой залысиной. А с другой
стороны, хорошо, что он на себе крест
поставил. Ничего моего в этой жизни, в
этом театре, ничего. И в Москве было то
же, хоть там квартира. Значит, дело во
мне. И эта комнатушка на верхнем этаже
улицы Красной. Почему “Красная”?
Потому что красивая? Как и Красная
площадь?
- Она терпеливо разогрела овсянку,
стараясь выглядеть некрасивой. Никаких
кудрей, волосы затянуты в жгут. Лопай
кашу - это надежней. В 9.30 по телику фильм
с Валечкой. Минут через двадцать. Как?!
Через две? Пойду включу. Фу, что за рожа!
Опять его не узнаешь: играет праведного
коммуниста. Что за ложка? Явно из
театрального буфета. Танечка, не ты ли
сперла? Леня, ты сам принес. В подарок.
Она оглянулась, нет ли поблизости
самого Вали. Нет. Только его дух. Мы не
сердца под брачными венцами – мы
жребии свои соединим. Это мрачно.
Главное, это неправда.
- Богданова Таня росла без
матери, а отец умер три года назад,
когда она еще училась на втором курсе
Щукинского. Как-то в Москве Николаев
Леонид Иванович напросился к ней в
гости и более всего его поразил обломок
зеркала, державшийся на трех
гвоздочках. Поэтому Николаев и настоял
на большом, красивом
зеркале. Пусть ухаживает, если хочет.
- Валя смешной в телевизоре. Кому он
улыбается? Опять требует повышения
производительности труда и бесперебойной
работы транспорта. На экране
партработник, а в жизни - Валя Зубов,
когдатошний друг отца. Только не оставь
тарелку немытой! Таня кивает
встретившемуся соседу. Здравствуйте.
Здравствуйте.
- Она поспешно вернулась в комнату,
испугавшись общения. Вспомнила
последний разговор с Валей. Ты приедешь?
Обязательно. Весной. Так он сказал. Есть
в близости
весны заветные черты.
Что-то не так! Перепутала с другими
стихами! Есть в близости людей
заветная черта – Ее не перейти
влюбленности и страсти. Что это?
Банки с рассольником. Целая батарея.
Неужели тоже мои? Ну, хоть какие-то б
деньги! Живи на какую-то там сотню.
- Да ведь больше, Танька, больше! – она
принялась убеждать себя. – Тут сто и за
квартиру тебе Валя сотню гонит. Двести!
Просто ты – транжира. Ну-ка, зеркальце,
скажи. Круги под глазами, а спалось,
вроде, хорошо. Припудри, коли пьянчужка.
Она выключила телевизор и надела
пальто. И пальтишко можно б поприличней.
Ты слышишь, Ленечка? Актрисе полагается
быть изящной. Мой чувственный изгиб рта.
Валечка скучный во всем, что он делает
для всех. Профессия, она-то все и портит.
Нужна лапа, а ее у меня нет.
- Она уже вышла с Красной улицы и
остановилась, восхищенная огромной,
холодной, блистающей Невой. В той – в
стихах - было что-то от светской
красавицы. Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка, Вьется локон
золотой. Чей локон, не знаю. Спросят, а
я не отвечу. Поздороваться с Петром
Первым. Творение знаменитого
скульптора Фальконе. Спросили в гостях,
знаю ли. Не дура; знаю. Здравствуй,
Петенька. Ногою твердой встать при
море. Тяжело-звонкое
скаканье по потрясенной мостовой.
Такой морозяга, а грязь на троттуаре
непрохлебенная. Сыплют солью, черти.
Петя, вы на коне. Я тоже буду на коне,
когда выберусь из коммуналок.
- Поворот к Невскому. Он пуст утром в
субботу. Какой ритм во всем, чувствуешь
себя царицей. Тверская монументальней,
в ней больше советского, чего-то, в чем
нет искусства. Вход в театр загроможден
тюками. Через главный или проберусь?
Таня здоровается с охранницей, та
внимательно сморит ей в лицо.
- Проснувшись, Валентин Петрович Зубов
накинул халат и подошел к зеркалу. У
меня тонкие губы. Он провел пальцем по
губам и улыбнулся. В полдевятого он
поехал на Мосфильм на работу. Получить
деньгу за роль Каштанова. Фильм только
что вышел. Успею на телевидение? Нет,
сначала на “Мосфильм” за деньгой. Ну и
крутежный денек будет!
- Он жил в новой квартире недалеко от
новой станции метро. При переходе на
круговую линию попал в пробку, но
сегодня давка не мешала ему улыбаться.
Она ждет весну и ждет меня, - думал он,
стараясь никому не наступить на ногу.
На “Киевской” добежал до троллейбуса:
зачем брать такси, если кассу раньше
десяти все равно не откроют?
- Кругом все рушится, а мне везет. Что
это: судьба или издевка времени? Не
пришлось бы заплатить жизнью за все это
благополучие? Все равно я прав, что
купил дачу и машину. Хорошо бы вернуть
Таню в Москву, сделать женой, родить
сына. Неужели мне дано только работать?
- Зубов снимал квартиру Богдановой, и
уже два месяца не переводил ей деньги
по почте, не желая дарить государству
десять процентов. Съезжу как-нибудь, -
решал он, - но поездка затягивалась.
- Правильно, что поехал на общественном
транспорте: гололед. Так уж нужны тебе
эти копейки? Заплатят рублей пятьдесят.
Получил бы деньги после обеда. Успею в
Останкино? По плану сегодня последний
съемочный день. Это по плану, а что
будет на самом деле?
- Троллейбус, явно издеваясь, не
торопился и строил рожи. Зубов деловито
предъявил пропуск, сиганул в лифт и уже
семенил к кассе. Триста! Может, катнуть
в Питер? Таня, я увижу тебя. С тремя
сотнями уже не стыдно показаться. Еле
сводит концы с концами, так что дай ей
сотню, скотина, а не мели языком, что
любишь. Ну, замечтался. Беги на съемки, а
то налетишь на скандал. Уже полчаса
осталось.
- Чтоб добраться до Останкино, Зубов
взял такси. Она ждет меня. Мосфильм -
сущий Вавилон, привыкнуть невозможно,
зато Останкино – для избранных. Кстати,
в Питере мне есть к кому зайти на
телевидении: Волков еще в том году
говорил заехать. Дуралей, она тебя ждет.
- Еще в шестидесятые лицо Зубова
осталось бы незамеченным, но само время
внесло в него выразительность: он
поселился в фильмах на
производственную тематику и уже
частенько поигрывал руководящих
работников второго плана. Прошли те
злые времена, когда он работал в
детском театре, изображая то лебедя, то
зайца, но сейчас, в общем хаосе, он уже
не мог радоваться. В каком павильоне
съемка? Милиция на каждом
углу, а спросить некого. Полно знакомых
лиц, но все, что он знает об этих людях, -
это только то, что они знакомы. К
примеру, эта дама: в прошлом году она
откликалась на Люду и Свету.
- -Простите, где найти Ростовцева?
- -Я его не знаю. У вас что?
- -Съемка.
- -Сегодня работают в шестнадцатом.
Идите туда.
- -Хорошо. Спасибо.
- Да ты что! В родном доме не знаешь, что
где происходит.
- Таня любит весну. Еще в 83ем, три с
половиной года назад, незадолго до
смерти ее отца, так же в начале марта, мы
шли по Москве, она спешила в училище,
она улыбалась, и верю, мне. “Я люблю
весну”, - сказала она.
- Едва Зубов вошел в павильон, гримерша
набросилась на него.
- -Валентин Петрович! –
возмущенно закричал помощник
режиссера, успевая рассвирепеть в одно
мгновение. – Вас ждали еще полчаса
назад!
- -Я же пришел вовремя, - буркнул было
Зубов, но режиссер зыркнул на него
таким волком, что ему только и
оставалось, что улыбнуться гримерше.
- Его лицо было “сделано” в считанные
минуты - и вот он уже в роли, уже за
рабочим столом. Лучше стол и официоз, -
злорадно думал он о некоторых своих
коллегах, - чем играть какие-нибудь
постельные сцены: когда он и она в
шерстяных костюмах под пижамами
обнимают друг друга в каком-нибудь
заброшенном доме. Полдома уже снесено,
и вторую половину снесут после съемок,
и прожектора, и зима! Любовь на Северном
Полюсе. Нет уж. Телевидение - это тепло,
это тебе не натурные съемки.
Ему повезло: съемочный день на самом
деле оказался последним.
- Что теперь? В театре играю только в
среду. Можно на три
дня закатиться в Питер!! От радости
Валентин Петрович завернул было в
столовую, но она предназначалась
начальству - и бабка-охранница его
выставила.
- -Нельзя, - грубо хмыкнула она. – Тут
для чистой публики.
- -Да что вы говорите! – попробовал
шутить он и виновато спросил:
- -Где буфет для артистов?
- -Где-то внизу.
- -Спасибо, - Валя миролюбиво улыбнулся
охраннице и отошел к лифту.
- Пока тот поднимался, Зубов смотрел в
окно. Он видел весну, Москву,
притаившуюся глубоко внизу. Войдя в
лифт, невольно стал свидетелем
делового разговора. Вы что наделали?
Неужели нельзя подчистить микрофоны? -
Вы хотите убрать зал? - Да. Чтоб поменьше
зрителей. Вы их крупным планом, как
артистов, показываете. - Потому что
артисты играют плохо. Голоса звучали
далеко-далеко, привычка прилюдно
выяснять отношения. Моя толпа, подумал
Валя. Моя сентиментальная деловитость -
для кого она? К черту все. В Питер.
- Настасья Никифоровна приехала на
Малый проспект, где жила ее дочь, уже к
восьми. Витька не спит, скорее всего, -
решила она и позвонила. Ждать пришлось
долго. Наконец, в квартире что-то
внушительно громыхнуло, и чей-то голос
строго спросил:
- -Кто там?
- -Мать Вити.
- -Его дома нет уже третий день. – Дверь
открылась, и сосед недоуменно
посмотрел на Настасью Никифоровну. –
Вы что ж не звоните? Он ведь может куда
угодно и насколько угодно завихриться.
- -Его нет? – робко спросила она.
- -Нет. Простите. – И дверь захлопнулась.
- Академический театр! – про себя Толик
всегда посмеивался над этой
помпезностью. - Дотационное хозяйство.
- Ему казалось, театр унижен тем, что
его содержит государство.
Социалистическая кормушка! – с
презрением думал он.
- Анатолий Леонидович стоял в буфете
рядом с отцом, когда вошла Таня:
- -Леня, привет, - сказала она Леониду
Ивановичу. - С кем это ты?
- -Это мой сын Толик. Твой партнер.
- -Привет! - кивнул тот Тане. – Рад
видеть будущую партнершу.
- Зачем я это сказал? – подумал Толя. -
Обязательно нужно вставить свои пять
копеек! А она ничего. Откуда такой
разлет бровей? Казачка, что ли?
- -Он тоже ищет работу? – улыбнулась она.
– Можно поработать после моей премьеры.
Вы нашли, где нам играть, Леонид
Иванович? – ласково спросила она. При
сыне она не решалась повторить обычное
“Ленечка”.
- -Я еще не читал пьесу, - признался
Толик. – Только и знаю, что для двоих и
называется “Близость весны”. В
Каунасе уже обкатана.
- -А я читала, - спокойно сказала она. -
Мне на репетицию. Пока.
- Она ушла, и Леонид Иванович лукаво
посмотрел на сына:
- -Ну, как? Ничего?
- -Вроде, ничего, - неумело ухмыльнулся
Толик. – Скоро прогон?
- -Через час, думаю. Как начальство
подъедет. Посидишь в театре?
- -Нет. Поболтаюсь по городу.
- -Давай.
-