Аркадий ЧЕРКАСОВ

ВЕРА МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ
публикуется впервые

                                                        (посвящается моей внучке Вере, 2001 года рождения)

Нас вырастил Сталин. На верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил. Это – строки Гимна Советского Союза 40-х – 50-х годов, под который выросло мое поколение.

Родители, детсадовские воспитатели и руководство Всесоюзного Радио сделали всё, чтобы мы, будущие первоклашки, знали эти и все другие строки Гимна нашей Родины к первой школьной линейке, и погожим первосентябрьским днем 1952 года, с букетами чудесных цветов, мы воодушевленно подпевали педагогам – нашему первому Начальству. Впереди была большая прекрасная жизнь, в которой Начальство будет учить нас только Хорошему. А Самому Хорошему учил нас Он, наше солнышко. Он жил и творил в далекой сказочной Москве, где утро красило нежным светом стены древнего Кремля. По Его слову по всей стране поднимались Голубые Города.

Кто скажет, что труд, подвиги и “верность народу” — это плохо, пусть первый бросит в меня камень.

Я был хорошим мальчиком и хотел быть хорошим. Дошкольником меня водили в церковь и там тоже учили хорошему, только как-то по-скучному и менее понятно, да и пение было скучное (“…яко кадило пред Тобою... ” — мне слышалось: “я крокодила пред тобою”. То ли дело наша пионерская: “Чайка крыльями машет”!). Правда, давали вкусный кагор – но с семилетнего возраста перед причастием надо было поститься и исповедоваться, а этого не очень хотелось: грехи-то уже были. А главное – я понял, что в школе учат тому же самому, но понятнее и “без суеверий”.

Вот, например, Павлик Морозов – он тоже, как Иисус, порвал со старым миром и даже с семьей, и всегда говорил только правду, особенно “органам”. Он тоже был не от мира сего, а от мира нового, за что и был умерщвлен. Или Павка Корчагин, он же Николай Островский – ведь святой-подвижник был и аскет?

А что до Сталина, то до сих пор помню свою какую-то фантастическую ассоциацию. Где-то в детском подсознании я воспринимал непонятные, но часто звучащие слова “сталинская пятилетка” – как “петелетка”, то есть “маленькая петля”. В этой петле Он вроде как бы дал врагам народа себя повесить, и страдал за нас, и был погребен, и воскрес, и снова с нами, как и Вечно Живой Ленин, и Господь наш Иисус Христос… Вот такая Троица, при мысли о которой мазохически сладко щемило детское сердце.

Впрочем, это уже какой-то фрейдизм и, скорее всего – чисто личное. Большинство моих школьных товарищей (кстати, в этом году мы с ними встречаемся – праздновать 50-летие нашего знакомства!) в церковь не ходили и такой путаницы в голове не держали. У последующих “советских” поколений ( новое “поколение”, мне кажется, появляется у нас как минимум каждые пять лет) Сталин вообще выпал из святцев, Иисуса для подавляющего большинства просто не было. Оставался усиленный Дедушка Ленин с сонмом младших святых и мучеников – от Железного Феликса и голодавшего наркома продовольствия Цюрупы до Павки, Павлика, Зои и Шуры. Реальную же новозаветную Троицу составили КПСС, ВЛКСМ и Пионерская организация имени Ленина плюс Всевидящее Нечто вроде архангела Гавриила с холодной головой, горячим сердцем и карающим мечом в чистых руках…

Хорошие мальчики хотели быть хорошими и слушали, чему учит Партийная Троица. А она учила вот чему: “Не убий. Не укради. Не прелюбо сотвори. Воля народа, счастье его, свет и свобода – прежде всего. Человек человеку – друг, товарищ и брат”.

Повторяю: кто скажет, что всё это плохо – пусть первый бросит в меня камень. И кто скажет, что без колдовства бородатых людей в рясах и без приправы из ятей, непонятных слов вроде “дондеже”, “аллилуия” и трудно выговариваемых древнееврейских имен это менее доступно сознанию человека – тот лицемерит.

Партия учила хорошему – в своих целях. Партия понимала, что хорошими людьми управлять легче и облапошивать честных людей легче, чем нечестных. Партия была заинтересована в том, чтобы мы выросли хорошими и честными.

Всё это было, как я теперь понимаю, похоже на хорошо организованный всесоюзный концлагерь. Ведь в концлагере начальство тоже заинтересовано в хорошем поведении заключенных – их миролюбии и трудолюбии. Тоже – не убий (мы это сделаем сами – когда нужно и с кем нужно: “не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божьему”, как сказал св. ап. Павел), не укради (это делается планово-централизованно, плюс шмоны) и, конечно, не прелюбо сотвори. Абсолютно всем гарантируется работа: безработных нет и не может быть: за уклонение-тунеядство – отселение в карцер-ШИЗО или куда еще. Гарантируются: жилище (пусть даже и очень “коммунальное” - шконка в бараке), бесплатное лечение в лагерной больничке, одежда (хоть и не всегда по моде), бесплатный транспорт (даже дальний – иногда через всю страну!), а главное – горячее питание три раза в день. Стенгазета, концерты утвержденной самодеятельности, идеологически выдержанное кино по субботам (никакой порнухи и чернухи), красивые патриотические песни по репродуктору – русские (Зыкина) и советские (Кобзон). Полное равенство всех рядовых законопослушных товарищей, но можно и повысить свой социальный статус, вступив для начала в “актив” (это как КПСС на “воле”) и пойти по руководящей линии (бригадир, нормировщик) или даже влиться в ряды лагерной интеллигенции (библиотекарь, завклубом, фельдшер-“лепила” и т.д.) Короче, колхоз “Свободный труд” (“арбайт махт фрай!”) и полная уверенность в завтрашнем дне, с его трехразовым питанием. Не “возникай” – и в карцер не попадешь; работай – и будет доброе отношение начальства, доверие коллектива, маленькие человеческие радости… – а что еще (сов.)человеку надо?

В таком лагере прошла жизнь нескольких поколений, и большинство совлюдей никогда не были за его пределами. Качеством еды были довольны, потому что не знали, как едят “на воле” и что на столе у начальства. (Имеются в виду не бригадиры из своих, а начальство номенклатурное, со звездочками на погонах. Это начальство жило в отдельно охраняемых корпусах).

…И вот в конце концов – скажу, забегая лет на сорок вперед, – бывший совчеловек оказался у раскрытых и сломанных ворот своего родного концлагеря. Он смотрит на остывшую лагерную кухню и горько вопрошает: где же моя гарантированная трехразовая баланда? Кто выделит людей топить и чинить наш покосившийся барак? Куда разбежалось предавшее нас начальство? И откуда взяли падлы-демократы, что раньше я плохо здесь жил? Ведь даже кино нам крутили!

В том-то и дело, что раньше мы впрямь хорошо жили – в нашем понимании. Я это прекрасно помню. Все, что надо, — было, а кое-что сверх того можно было “достать” через знакомых торговых работников или купить проездом в Москве — сыр, например, или черный перец. Ну, не черный, это я хватил, но красный-то был точно! А если человек чего не видел никогда — вроде плодов киви или улыбки встречного незнакомца, — так ему этого совершенно и не надо. Помню, моя бабушка всё сокрушалась, что я не пробовал какие-то “сладкие стручки” (плоды рожкового дерева), которыми в ее дореволюционном детстве угощал с получки свою семью ее отец, многодетный стекольщик в заштатном городишке Гдове. Я ее не понимал. А в ее родном Гдове не то что колониальных стручков, вареной колбасы на моей памяти никогда не было. Мы ее с собой из Питера привозили, когда ездили во Гдов навестить бабушкину сестру. И это был для бабы Мани настоящий праздник. Но ведь был же!

А еще моя бабушка утверждала, что без какого-то “шафрана” настоящих куличей не бывает. Обманула: бывает, называются “кекс весенний”. Не надо нам никакого шафрана, пусть его классовые враги едят. А мы и без того хорошо жили — на духовности, без вещизма, но с доступными бесшафранными кексами. Да хоть и без кексов! Как теперь говорят старые люди: “Ели хлеб с водой — захотели пирога с бедой...”

Тогда,  в пятидесятых—шестидесятых, многие хорошие мальчики и девочки с аппетитом жевали вкусный хлеб Родины (который был всему голова), запивали чистой ключевой водой и мечтали приобщиться в будущем к Уму, Чести и Совести Нашей Эпохи. Но были и плохие.

Одни — не по возрасту рано поумнели и заподозрили Партийную Троицу в обмане: очень многое не сходилось между “не убий, не укради и т.д.” — словами — и реальными делами Партии, да тут еще Хрущев сгоряча подбросил фактов и фактиков. Другие наслушались вражеских радиоголосов. Третьи просто действительно были плохие — и хотели быть плохими, потому что видели: навязываемая им “хорошесть” выгодна не им самим, а Руководящей и Направляющей. “Они” учили нас быть хорошими — а мы им не верили и хотели быть плохими. Плохих становилось все больше. Стало модно быть плохим. “Жертвы моды на досуге скачут в танце буги-вуги”, — тревожился партийный журнал “Крокодил”.

Манифестом плохих (они же “стиляги”) в нашей школе стала подпольно-самодельная песенка:

Не ходите, дети, в школу,

Пейте, дети, кока-колу!

Покупайте пистолеты

И свинцовые кастеты!

Режьте, грабьте, убивайте,

Всё, что можно, поджигайте…

Вот что противопоставил детский фольклор официальному “Пионер, не теряй ни минуты…!”

В этой самодельной песенке есть два интересных момента. Во-первых, про кока-колу. Все мы в ту пору думали, что кока-кола, символ ненашего образа жизни – это такой буржуазный одурманивающий напиток, вроде алкоголя, только еще хуже, вреднее для морали. Много позже я узнал, что это просто такой лимонад.

Во-вторых, песенка пелась в ритме рок-н-ролла. Надо сказать, что рок-н-ролл был категор-рически запрещен, и за его публичное исполнение прямо с танцплощадки тащили в кутузку. А чтобы мы наглядно убедились в буржуазной развратности рок-н-ролла, редкий эстрадный концерт обходился без вставного номера – пародии на рок-н-ролл. Советская молодежь смотрела на эти действительно вульгарные движения на сцене или на экране и мотала на ус (другое-то исполнение рока в провинции где увидишь?). И когда оказывались на какой-нибудь хате без учителей или комсомольских вождей, то старательно имитировали именно этих пародистов, изо всех сил вихляя задами. Верили, что танцуют тот самый, настоящий рок-н-ролл, совсем как свободные буржуазные нехорошие иностранцы.

Лишь в Москве, в университете, первокурсником я впервые увидел настоящий рок-н-ролл в исполнении “настоящих” иностранцев и был страшно поражен целомудренной спортивностью этого танца...