Прямо на траве, совсем недалеко от Тома лежал человек. На спине, положив ногу на ногу. Рядом - какая-то переносная лестница.

- Ты кто?

- Ну, конечно, уже не узнаешь. А, между прочим, мы дружили когда-то.

- Боб, это ты?

Это был Боб - друг детства и его, и Тима. Неразлучный с Тимом Боб...

- Почему ты так странно одет, да еще с этой лестницей?

- Почему, почему, - проворчал Боб. - Подрабатываю трубочистом. Вот прилег отдохнуть под этими самыми звездами.

Он помолчал и добавил: А мне сейчас все равно - под крышей или без крыши, под звездами или без них. Для тебя звезды - «удивительные», и еще не знаю какие, а для меня - никакие. Ведь Тима-то под звездами нет. И ничего удивительного нет. Если есть Непоправимое, то чему удивляться?

Том сел на траву рядом с Бобом. Сидел и молчал. И вдруг произнес вслух то, что говорил все время про себя:

                             "Есть свет.

И все. Других желаний нет". 

- Что, что? - переспросил Боб.

- Слушай, Боб, ведь Тим и ты были влюблены в двух подруг. Я знаю.

- Ну и знай. Это все знают.

- Тим не выдержал безответной любви и ... Но ты ведь выдержал. Боб вертел камушек в руке, а потом бросил его в озеро.

- А кто тебе сказал, что я выдержал? Мне просто стало все равно. Может лучше было как Тим, а я просто не смог. - Он криво усмехнулся. - «Других желаний нет!..» А у меня есть. И у Тима были, мы хотели, чтобы нас любили. Разве мы одни? Разве не все так?

- А ты-то сам любил? - спросил вдруг Том.

- Ты что, издеваешься?

- Совсем нет. Просто, когда я люблю, мне надо, чтобы Ей, моей Любимой, было хорошо.

- А тебе самому?

- А мне ... Мне не до себя.

- Знаешь, по-моему тебя ни одна живая душа не поймет.

- А Белый Заяц? Он вполне это понял. Его скрипка как раз про это и говорит. Потому-то «все хорошо»; даже когда мне плохо - все хорошо... Потому что "не до себя". Это вправду хорошо... Это удивительно. Как лес. Как звезды.

Боб молчал. И Том молчал. А, помолчав, спросил:

- Ты давно не слышал Белого Зайца?

- Да я наизусть знаю все, что он скажет...

- Наизусть-то наизусть, а не слышал давно. Я тоже думал, что знаю, а когда снова услышал!.. Но Заяц далеко, а вот тут, рядом с нами, сидит гном-виолончелист.

Гном-виолончелист действительно сидел рядом. Он подошел незаметно и тихо сел. Такой бородатый гном с большой виолончелью. Глаза у него были закрыты. Кажется, он прислушивался к мелодии, еще беззвучной, и готов был заиграть. Том положил ему руку на плечо, и виолончелист заиграл.

Все было так, как говорил один из гномов:

Звук полнился и рос. Ему в ответ 

Сверкнули где-то первые пробелы. 

И раздалось тогда: Да будет Свет! 

И Свет возник. Так музыка велела...

 И Свет действительно возник. Вот точно такой же, как от скрипки Белого Зайца. Какой Свет! «Но видит ли Боб, слышит ли он? Только бы он видел и слышал!» Том взглянул на Боба. Боб плакал.

А виолончель замерла. И Свет как-то тихо сошел на нет. Погас. Но ... Том вовсе не чувствовал, что оборвался путь, что он остался один, неуслышанный, в пустоте. Ничего подобного не было. На душе по-прежнему было удивительно хорошо, только грустно за Боба.

- Ну, что же он не играет дальше? - спросил Боб и отвернулся от Тома.

- Боб, дорогой, да не отворачивайся ты... Ну поплачь, и я с тобой. Только досмотри и дослушай.

- А чего досматривать и дослушивать? Он же не играет.

Том молчал. Он чувствовал, что и музыка, и свет продолжаются у него в душе, но этого не передашь, и он молчал. Спустя несколько минут сказал тихо:

- Ты помнишь, что Тим всегда сидел на пучке соломы или на бревне каком-нибудь и мечтал с закрытыми глазами? Глаза у него всегда были закрыты. Ты помнишь?

- Помню, конечно.

- Если бы он не закрывал глаза! Если бы досмотрел этот мир, а не отворачивался от него! Досмотрел до конца, то есть до «без конца». Потому что конца-то нет. Я этого тоже не знал раньше. Я не досмотрел. Я закрыл глаза, когда увидел Свет, о котором рассказать невозможно. Понимаешь, - Ее, моей Любимой, не стало, а сквозь нее был виден Свет. Какой Свет! Даже не такой, какой мы сейчас видели. Это был совсем особенный Свет. Если бы я его увидел опять, я ни за что не закрыл бы глаз и ... я смог бы помочь Тиму.

- Том, - сказал Боб с каким-то легким недоумением. - Ты, по-моему, заговариваешься.

Том молчал. Но тут вдруг виолончелист заиграл опять, и случилось невероятное: весь лес засветился изнутри. Вовсе не надо было освещать деревья луной или зарей. Они светились сами. И как! Светящаяся Глубина! Горящая Глубина! Что-то глубоко запрятанное в нем самом, что-то тайное высветилось вдруг изнутри и засияло так полно, так торжественно, что сердце почувствовало ясно, неоспоримо: есть что-то, что пройти не может. Никогда! Есть Глубина, на которой ничего случиться не может. Ничего случайного! Все - навсегда. Здесь смерти нет! Смерть случается. Сама смерть случайна. А здесь нет случайного. «Нет, я умру не навсегда»! А здесь - то, что навсегда. Я это вижу. Слышу. Как? Я не знаю. Этот Свет нельзя увидеть, если сам не засветишься. Да, свет шел из него самого. Но он был и вокруг него - всюду, «так вот, что значит, видеть Того, на Кого смотрит Дерево.» Дерево смотрит на Того, Кто не умирает - вдруг понял Том. -Вижу! Слышу! До конца! То есть до «без конца». Потому что только теперь знаю: конца нет! Есть бескрайнее. Я вижу бескрайнее. Значит, только теперь я вижу. А раньше был слеп, хоть и имел глаза.

«Моя Любимая, ты была перед глазами, а я не видел тебя, пока не увидел твоей бескрайности... Да, я видел тебя, но - не видел. А ты ... ты видела меня всегда. Ты одна. Больше никто.»

- Ну как же. Том? А я? - Том оглянулся. Перед ним было Озеро, Дерево и Оль.

- Оль, ну конечно, Оль. Вот откуда твой покой. Ты доглядел все до «без конца».

- Да, Том. Я знаю, что я - не только я. Я еще и Дерево, и весь лес. И не только лес, а, может быть, и ты тоже.

Том смотрел в глаза Олю и, казалось, тонул в них.

- И я - не только я, но и Тим тоже, - медленно сказал он, удивляясь собственным словам. - И все-таки мы не совсем одно. Есть еще какая-то раздельность. Но я ясно узнал, что Тим ЕСТЬ. И я могу что-то сделать для Тима. Хотя я еще не знаю как. А ты скажешь, что на вопросы «как?» «где?» и «почему?» волшебники не отвечают.

- А вот и не скажу. Теперь - не скажу. Потому что теперь никакие ответы повредить тебе не могут.

- Повредить? Ответы могли вредить?

- Да, Том. Тем, кто не был в Горящей Глубине все время хочется, чтобы кто-то за них ответил, указал путь, привел к цели. Они сами не понимают, но хотят во что бы то ни стало обойти Горящую Глубину. Чтобы кто-то принес им оттуда ответ, а самим не ходить - сгореть можно.

Но у тех, кто побывал там, встают другие вопросы. Ты ничего не хочешь обойти, ты готов пройти через все испытания. Так знай - тебя ждет труднейшее. И я хочу тебя предупредить. А для этого надо досказать тебе про того, кто сам засветился. Ты ведь теперь знаешь, что это такое. Ну так вот, иногда он терял этот свет.

- Терял?

- Да, тогда, когда в него вселялся страх или гнев или желание быть первым.

- А с ним такое бывало? Неужели с ним - бывало?

- Это со всеми может случиться. Надо только запомнить, что из-за этого гаснет внутренний свет. Страх особенно опасен. Когда раздражение, желание быть первым уже не подступаются к сердцу, страх еще может жить в тебе и даже расти. Только страха и страшись. А теперь - слушай: тебе надо пройти через Ледяную Пустыню. Ты там бывал, но туда входят каждый раз, как в первый раз. Там живет Владычица Волшебных Зеркал. И загадывает свои загадки тем, кто пришел в Ее царство. Если ты отгадаешь их, ты поможешь Тиму. Не бойся ничего. Иди.

И вот раздался долгий медленный звон. Как будто звенели льды и звали. Куда?  Том пошел туда, откуда слышался звон. Он различил вдали засверкавшие льдины. Они переливались голубым и бледно-розовым светом. Перед Томом была Ледяная Пустыня, а на горизонте возвышались огромные, чистейшие Зеркала. На ближнем краю Пустыни стоял ледяной прозрачный дом. Он светился, но был совершенно пуст. Над ним парили, чуть покачиваясь, ледяные прозрачные птицы. Их крылья ударялись друг о друга и тихо звенели. А, может быть, они так пели? Да, эти льды пели. Здесь все, оказывается, пело на разные голоса. И, все-таки, это были не голоса, а отзвуки каких-то далеких голосов. Где-то в глубине Пустыне, как будто ни на чем не держась, висел ледяной совершенно прозрачный колокол и звенел каждый раз, когда раздавался голос Владычицы Волшебных Зеркал. Сама Владычица стояла почти на горизонте у Зеркал. На ней был голубой плащ и серебряная корона, которая излучала свет, похожий на северное сияние.

Глаза она опускала, а когда подымала ненадолго, голубизна их была такая, что, казалось, могла ослепить.

Том шел по ледяной светящейся и звенящей Пустыне. Прошел насквозь через прозрачный дом, прошел между ледяными птицами, едва не задевая их крылья головой, подошел к колоколу, и когда услышал, что он звенит, встретил взгляд Владычицы.

- Человек из плоти и крови, как ты посмел приблизиться к Царству прозрачных? -спросила она тихим бесстрастным голосом.

- Я не мог иначе. Не прийти сюда я не мог. Вот и посмел, - ответил Том.

- Ты знаешь, как меня называют люди? - опять спросила Она.

- Знаю. Владычицей Волшебных Зеркал.

- Это одни. А другие?

- Хрустальной Королевой.

- А еще как?

- Иногда тебя называют Снежной Королевой.

- Холодной и злой, не так ли?

- Да, так.

- Как же ты сам, добровольно, вошел в Царство Снежной Королевы? Разве ты не боишься, что сердце твое превратится в лед, и ты станешь моим рабом?

- Сердце мое никогда не превратится в лед, - ответил Том. - И ничьим рабом я не стану.

Еще раз ударил прозрачный колокол, и звон его отозвался во всех льдах, и с каждым новым звоном усиливалось сияние.

- Так ты меня совсем не боишься?

- Нет, не боюсь. Те, кто считают тебя холодной и злой, не видели твоего сияния. В этом сиянии не может быть зла.

Она молчала, как сама сияющая Пустыня. Снова прозвенел колокол и снова зазвучали слова, не прерывавшие молчания.

- Все эти льдины, - сказала Она, - замерзшие сердца. В них нет ни капли тепла и света. Все, кто попадают сюда, постепенно превращаются в эти льдины. Но ты говоришь, что не боишься этого?

- Нет, не боюсь, - очень тихо сказал Том. Он дотронулся рукой до груди и продолжал: у меня здесь столько жара, что замерзнуть я не смогу.

- Жара? - повторила Владычица и устремила на него свои пронзительно голубые глаза. - Жара, говоришь ты?

- Да, жара.

- Ты видел Жар-Птицу и выдержал ее жар?

- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - сказал Том. - Нет, я не видел Жар-Птицы, но я не знаю, как называется то, что я видел. Я видел лес, который светился сам собой изнутри. И я почувствовал, что и во мне есть что-то, что светится само собой изнутри.

Глаза Королевы стали такими большими, что их голубизна слилась с небом. Казалось, это небо смотрело в упор на Тома, и не ослепляло, а обнимало его. Колокол снова зазвонил таким глубоким и тихим звоном, что казалось - звенит все пространство.

- Ты засветился изнутри, - сказала Она. - А здесь находятся те, которые так и не узнали, что можно засветиться. И что можно быть свободными, тоже не узнали. Они считали свое рабство - свободой, и выполняли все прихоти тьмы, как свою собственную волю. Это и превратило их в глыбы холода и тьмы.

- Тьмы, говоришь ты? Но ведь они светятся.

- Моим отраженным светом. Как только их очертаний не стало видно, от них осталась тьма, плотная непроглядная тьма. Мой свет пронзает эту плотную тьму, и она становится прозрачной, но остается холодной и неживой. Я не даю тьме расползаться по миру, я храню Свет. Но чтобы его сохранить, нужен великий холод.

Она замолчала. Потом медленно заговорила снова:

- Люди умирают. Но не умирает горящая глубина. Те, кто проникли в нее, не умирают никогда. Они становятся невидимыми, но в мире появляется больше света. Свет разгорается, когда они исчезают.

Но когда умирают те, кто так и не узнали Горящей Глубины, те, кто накопили тьму, а не свет, в мире разливается тьма. Она прибывает, как река в половодье.                 Я говорила уже -нужен весь мой холод, чтобы заморозить эти разливающиеся реки тьмы.

- Холод и свет, - тихо сказал Том.

- Но только .тот свет, который выдержал этот холод и остался живым, проникает в царство Жар-Птицы, и разгорается там, оставаясь прозрачным, как мои льды.

- Горячий лед? - спросил Том и отчего-то вздрогнул.

- Да, горячий лед. Жаркий кристалл. Многогранная прозрачность, в которой вспыхивает капля света, как новорожденная Жар-Птица. Свет, который выдержал мой холод, - повторила Она и посмотрела на Тома.

Том выдержал Ее взгляд. Королева тихо улыбнулась.

- Но чтобы живой человек проник туда, он должен разгадать мои загадки.

- Я для этого и пришел. Загадывай. 

Тогда Она проговорила: 

... И кто сумеет хоть однажды 

Постичь всю эту Красоту,

 Тот чувствует, что вздох наш каждый 

И каждый волос на счету.

 Ты помнишь эти слова?

- Конечно, помню.

- Ну так ответь - как это может быть, когда в мире столько зла, боли, крови? Как?

Королева замолчала. Пустыня молчала. Колокол не звонил.

Том посмотрел в глаза Королеве, в глаза Ледяному Молчанию. И ответил:

- Мир это гармония. Гармония основана на самом точном счете. Какой музыкант, какой художник, этого не знает? И Зодчий мира не смог бы построить свой мир, если бы каждый волос и вздох не были бы сосчитаны. Но работа Зодчего не закончена. Она продолжается в нас. Никто за нас ничего не считает. И нам некому предъявить счет своих бед. Мы должны добывать свет - вот наша работа. Ты сама сказала, что когда люди умирают, от них остается либо свет, либо тьма. Если тьмы слишком много, ее надо уравновесить светом. Каждые вздох, каждый поступок, каждая мысль на счету. Каждый волос... Все мы висим на волоске. Мир держится ни на чем. На Дуновении, на Духе. Мир может рухнуть, если один волосок оборвется.

Он замолчал. И Королева молчала. И, казалось, в неподвижном безмолвии качаются незримые весы.

Вдруг колокол зазвенел снова и не смолкал, когда Она заговорила. Она говорила в такт колоколу: