 |
Колокол замолк. - Тебе очень трудно? - спросила Владычица после паузы. |
||
|
- Да. Очень, - сказал он и добавил: - Но мне не только трудно. - Да, я знаю - тебе «блаженно трудно». Он молча взглянул ей в глаза. Так они стояли минуту, а может быть две. Потом она произнесла: - Твои глаза прожигают лед. Ты сможешь помочь Тиму. Но мне осталось загадать тебе еще одну загадку. - Я слушаю. - В вашем невечном мире люди иногда умирают от неразделенной любви. Скажи, как может Любовь, дающая жизнь, убивать? - Этот вопрос не ко мне. Владычица. Я ничего не хотел от моей любимой, кроме того, чтобы Она была. - А ты? Ты сам? - Мне для себя ничего не нужно. - Он помолчал и добавил: - Мне не нужно, чтобы Она была моей. Мне нужно, чтобы Она была. - А если бы она тебя не любила? Том вдруг улыбнулся и тихо проговорил: «Так просто все - до слез, до дрожи: Любовь и свет - одно и то же.» Да, Владычица, это просто. Если я не заслоняю света, если свет со мной, то и любовь со мной. - Как ты сказал? Не заслоняешь света? - Да, Владычица. И вдруг на глаза Ее набежали две слезы и тихо поползли по щекам. Как будто лед стал таять, и началась капель. Она подняла глаза. Слезы Ее засияли и Она сказала: - Ты уже прозрачный, и в тебе нет ни капли холода, горящий кристалл... Взгляни в мое волшебное зеркало. И Том взглянул. Последнее, что он помнил — это его собственный удивленный возглас: «Сколько у тебя скопилось света!» - и ответ Королевы: «У меня? Ты ведь смотришь в зеркало. Это ты собрал столько света.» Дальше он уже ничего не слышал. Он вошел в свет и перестал себя чувствовать. Но постепенно и слух, и зрение вернулись. Он стал различать все вокруг. И каким-то непостижимым образом все, что было рядом с ним одновременно было и в нем самом. Как бы исчезла грань между ним и всем, что он видел и слышал. Все было прозрачным, совершенно прозрачным - и впускало его внутрь себя. Он мог входить в каждого, кто был перед глазами, как луч входит в чистое стекло. Да и в нем, в нем - разве только он сам был внутри себя? Да что такое он сам? Разве вся эта сияющая, переливающаяся мягким светом прозрачность не была им самим? Все, что было вокруг него, наполняло его, переливалось через край, звенело и пело, пело - как пело! Он различал обрывки слов ... Голоса, голоса, голоса сливались в хоры и снова выделялись. Вот ясно прозвенел один голос:
Кто это пел? Вот тот прозрачный светящийся ангел? Прозрачными и светящимися здесь были все. И не все ли равно, кто пел?!
Все пело: светящаяся лампадка, прозрачная раковина пела, и рождественская звезда, и еще кто-то совсем маленький, но как-то было ясно, что и без его точечного света и тоненького голоска не обойтись! И вдруг... Боже, какой знакомый, какой любимый голос! -
- Ты! Ты! Ты здесь! Том сиял и плакал, и от этого сиял еще больше. Перед ним была его Любимая, совершенно прозрачная, как все здесь. Прозрачная и сияющая, как все. Так вот, что он видел когда-то на одно мгновение и испугался ее призрачности и недоглядел Ее до «без конца». Но теперь доглядел, доглядел! И вдруг он различил, как сквозь магический кристалл, сквозь нее - Тима. Он был тоже прозрачный, а сквозь него... Что просвечивало сквозь него? Тоже Она. - Тим, - прошептал Том. Но в ответ услышал снова Ее голос. Голос? Нет. Она что-то говорила, но слова таяли, уходили в беззвучие, и вдруг - дошли до слуха: Но если жизнь хоть чья-то стерта, То значит стерта я сама. - Том, я могу быть стерта? Меня может не быть? - спросила Она. - Нет! Нет! Никогда! Мы здесь! Мы все вместе! Навсегда! - Нет, мой родной, - Она протягивала к нему руки. - Нам с тобой здесь нельзя оставаться. Нам пора! - Пора? Куда? Зачем? - Нас ведь ждут! Я дождалась тебя, наконец, а теперь идем! - Но куда же? - Ты забыл про свой дом? Про нашу Страну Детства? Там ведь и свет, и тьма, и там так ждут Света! Вот видишь. Он и собирается снова родиться там. Видишь, как сгущается прозрачность вон рядом с тем ангелом? Свет станет плотным, свет станет плотью, и родится в нашем невечном мире. Люди думают, что Он родился один раз. Две тысячи лет назад. Это совсем не так. Он рождается каждый год заново, потому что слишком много тьмы в нашем невечном мире. Он родится и снова проходит все те же муки. И мы должны Ему помочь. Он сейчас совсем маленький, беспомощный, его надо растить, защищать, оберегать. У нас столько дела, а ты хочешь остаться здесь! Идем! ____________________________________________ Сперва, после того Сияния, ему показалось, что здесь темно. Но вот начали высвечиваться окошки домов, избушка на курьих ножках, из которой давно выросла Баба-Яга, а теперь оттуда выглядывали такие маленькие, такие добрые знакомые гномы!.. Да ведь что-то и здесь светилось само изнутри, и, окруженное тьмой, было таким таинственным... - Лесное озеро, по которому плыли белые лебеди, глаза Оля, гном в хрустальном гроте и, наконец, - ясли, где лежит новорожденный Свет, над ним склоняются люди и животные, и звезда с высокого неба... - Мы вовремя подоспели, - тихо говорит Она, его Любимая. - Ему грозит опасность. Сколько опасностей! Хотя Том хорошо знает теперь, что Непоправимого нет, опасность все равно есть, и боль есть, и за любимого очень больно. Так больно, как было бы, если бы Непоправимое было. И все-таки не так. Больно бесконечно. А отчаяния нет... Боль теперь просвечена изнутри. Вся насквозь. Она стала прозрачной, и сквозь нее проступило что-то большее, чем она... И Том светился. Даже рядом с болью. Особенно рядом с болью. Потому что здесь был особенно нужен свет. - А, вот он! Наконец-то мы нашли его! Ну, знаешь ли, от нас не уйдешь! Потянуло в родные места? Здравия желаем! Перед Томом была та самая длинная старуха, которая называла себя Бабой-Йогой... «Ну что же, на Родине, как на Родине,» - подумал Том, а вельможная особа продолжала: - У нас все по закону, а ты нарушил закон. Скрылся, не разрешив противоречий. - Но я их готов разрешить. - Не хвастай. Все знают, что это неразрешимо. В мире есть Непоправимое. В этом ты убедился. И в мире есть Неразрешимое. И в этом сейчас убедятся все. - И Непоправимого нет. И Неразрешимого нет, - тихо сказал Том. -Что, что? Не слышу. Том повторил громче. - Ну так отвечай: как один и тот же человек мог сказать «блаженны миротворцы», «взявший меч от меча и погибнет»? И - он же: «не мир, но меч»? Как? - Я отвечу, - сказал Том. Но неожиданно его прервала Она, его Любимая: - Разрешите сперва сказать мне. - Ну, - проворчала Яга. - Ты у нас вроде английской королевы - править не правишь, а отказать тебе никто не смеет. Говори, но помни, что твои речи юридической силы не имеют. Отвечать все-таки придется ему. - Он и ответит, но прежде скажу я. И она сказала:
- Хм, хм. Стишками заговорила? Но какой они имеют вес? Поэзия... Разумеется, это прекрасно, но не для серьезных людей. - Вот потому-то для вас и остается Неразрешимое, что вы не умеете ловить образ, -Она сказала это очень тихо. Длинная могла и не расслышать, но успела отпарировать: - Уловка! - Яга подняла метлу. - Есть только одна правда - та, которая ясно видна, и ее можно показать всем. Выписать буквами и печать поставить. - Которая имеет ясно очерченные края? - переспросил Том. - Разумеется. - Но это неправда. Это видимость правды. Настоящая правда краев не имеет. Она бескрайняя. Правд, которые имеют края, много, а бескрайняя правда - одна. Она -глубинная. Она живет в той глубине, где все мы - одно, - он замолк на минуту, и добавил почти шепотом: - А когда показывается на поверхность, то ей хотят отрубить голову. - Не отрубить голову, а сделать понятной всем. Чтобы она влилась в общий хор, -вставил Кот в Сапогах. Но это было последнее, что он сказал. - «Взявший меч от меча и погибнет», - продолжал Том. - Потому что по себе же бьет. Думает, что ударяет другого, а бьет себя. Себя же... Не ведает, что творит. «Блаженны миротворцы». Кто в мире с другими, тот самого себя не рвет на части. Мир! Мир! Но не со злом. Душа должна разделиться со злом. Вот что такое, «не мир, но меч». Зло железным мечом не уничтожишь. Оно бесплотное. И потому - «образ лови!» А кто не поймал, тот ничего не понял. Том замолк. Минуту, другую, третью никто не прерывал молчания. Потом Яга подняла метлу, но в каком-то замешательстве уронила ее. Кот разгладил усы, поднял лапу, кажется, щелкнул шпорами, и вдруг тоже застыл. Показался даже сам Крокодил. Он раскрыл свою огромную пасть, да так и забыл закрыть ее. Наступило какое-то оцепенение. И тишины так никто и не прервал. Сколько продлится это оцепенение, знать нельзя было, но в паузе всех расслышали далекий хрустальный колокол: Тихие звоны Вечной любви. Июль 2001 * P. M. Рильке. Сонеты к Орфею. Сонет № 9,
ч. I. Перевод 3. Миркиной. Редакция журнала
сердечно благодарит Зинаиду
Александровну Миркину за
предоставленную рукопись |
|||
