Цвета, в которые окрашены здесь воспоминания – золотой, красный, с их совместной работой, с их контрапунктом – именно цвета былины, народного эпоса; "богатырский шлем со звездой", "златые ремни" (вряд ли такие на самом деле бывают), "геройский эфес", "красное плечо" – не из реалистического художественного обихода; и то, как построены планы, картинки – с одной стороны, воспроизводит детское зрение, с другой – это максимально обобщенное, синтетическое видение мастера, тряпкинский магический пост-реализм. Сокол – блистательный и завораживающий – кружащийся над этой сценой, над миром – сложный поэтический знак; чтό он – символ доблести и славы, или символ самой хищной истории, не знающей жалости?..

Еще один цвет, льющийся на нас со страниц этих баллад, – голубой, традиционно исполненный смысла в русской поэзии, достаточно вспомнить поэтов начала века. Это уже не былинный, а лирический цвет, заряженный символизмом поэтического преображения действительности в тонах светлой ностальгии, возвышенной, просветленной грусти, есенинский цвет былых молодых надежд. Да и без эпиграфа из Есенина не обошлось (впрочем, как и без золотого тряпкинского пятнышка – "златого клеверка"):

"ГОЛУБЕНЬ

          Опять предо мною голубое поле...

                              С. Есенин

До чего же легка дорога!
До чего же хорош денек!
Проезжаем обкошенным логом,
Выезжаем на изволок.

Из-под новой коляски нашей
Сыпанет водой иногда.
И на ней мы – вдвоем с папашей,
Как заправские господа.

Восседаем на той рессорке,
А дорога бежит в лесок,
И бубенчик в скороговорке -
Словно пеночки голосок.

Это было на самой чистой
Да на той ли моей заре.
Ах ты конь мой, конек рысистый -
Темны яблочки в серебре!

А нельзя ли тряхнуть уздою,
Чтоб дорога, как песнь плыла?
Ибо с нами – все голубое,
Вся земля в голубом была:

На заре – голубела зорька,
А в пути – голубел костерь.
И катилась наша рессорка
В голубеющий город Тверь.

За деревней плыла другая,
Под мосточком – река Улюсь.
И звенела кругом молодая
Голубая Советская Русь.

Голубым дымком папироски
Так и пышет отцовский рот.
Голубой воротник матроски
На плечонках моих поет.

Восседаем на той рессорке,
А кругом – златой клеверок.
Хорошо бы на том пригорке
Закусить под ракиткой впрок!..

Это было на самой чистой
Да на той ли моей заре.
Ах ты конь мой, конек рысистый, -
Колокольчики в серебре

Исполать же тебе, папаша!
Про тебя эта песня врет!
Голубела дорога наша,
И звенел у коляски ход."

И еще одно стихотворение этого круга, может быть, самое сокровенное, возвращающее поэта к наследственным началам его песни, к народному, родовому истоку поэтической судьбы:

"БАБКА
<...>

Мы с тобой на печи -
    И сладки нам любые морозы,
И любая метель за стеной
    Навевает блаженные сны.
Да к тому ж еще кот,
    Без единой крупиночки прозы,
Между нами урчит
    Про кошачьи свои старины.

Ну, а ты все поешь и поешь,
    То ли сказки свои родовые,
То ли вирши духовные,
    Коим не видно конца.
И плывут на меня до сих пор
    Грозовые столетья былые,
И в глаза мои смотрит Судьба,
    Не скрывая лица.

И уж если теперь
    Мои песни хоть что-нибудь значат,
И уж если теперь я и сам
    Хоть на что-то гожусь, -
Ах, всему тому корень
     Тогда еще, бабушка, начат -
Там, у нас на печи,
     По которой и нынче томлюсь."
(1982)

Таковы, на мой взгляд, сущностные особенности, составляющие поэзии Николая Тряпкина. Но конечно, многое осталось за пределами данного очерка, и это уже задача монографических исследований, ученых-литературоведов – составить подробную творческую биографию поэта, чье творческое наследие весьма обширно и неоднородно (более 20 сборников стихов), и затем наложить на нее продуманную жанрово-стилистическую сетку категорий, – с тем чтобы в конечном счете получить живую и подробную картину поэзии Тряпкина в развитии – и в неизменности сути. Данный же очерк – лишь первый подступ к этой задаче, и главное его достоинство, как мне кажется, в богатстве и репрезентативности цитат, призванных познакомить с поэзией Тряпкина как можно более широкую аудиторию

Более 50 лет существуя, работая в России, движущейся странными, неисповедимыми путями истории, – существуя поодаль от официально-признанной советской поэзии и литературной суеты, спокойно идя своей непростой дорогой преемника и продолжателя дела великих наших поэтов, Николай Иванович Тряпкин самим долголетием таланта, такого русского и такого богатого по стилистическому диапазону, внес огромный вклад в сохранение нашего языкового самосознания: в стихах его, словно в заповеднике, где уцелевают и выживают редкие, в Красную книгу занесенные виды – травы, птицы, звери, – уцелело и передается следующим поколениям живое богатство форм языка и духа. Что сделаем мы, наследники, с этим богатством?..

"Пускай придет он – вечно молодой
Земли своей хозяин и наследник,
Придет сюда, на этот хутор мой,
Под эти кущи, в этот заповедник.

Пускай он взглянет на мои цветы
И скажет так, зажмурившись от света:
Что это, мол, не терем Калиты,
А уголок российского поэта."

Песни Николая Тряпкина, песенного летописца срединной России, вдохновленные любовью к России и вобравшие в себя все чувствования народа – от тяжкой думы до безудержного веселья, от надежд и упований до отчаяния, – своеобразный слепок народного сознания. Это наше счастье, что родился и был с нами все это время такой художник; ибо значительная часть жизни, со всеми обольщениями и разочарованиями эпохи, или даже нескольких эпох, и с воспоминаниями об эпохах былых, – отразилась в волшебном зеркале его стиха, отразилась отнюдь не безмятежно, – так что заглянувши в него, мы можем лучше понять себя, свои пути, и задуматься о грядущем.

 Вместо послесловия:
"Ты стоишь, моя хорошая, у пламенных стремнин..."

В заключение хотелось бы привести одно необычное, квинт-эссенциальное стихотворение, где в небольшом объеме воплощены, синтезированы вместе сразу все типы тряпкинской поэтики – лирический, фольклорно-эпический и мистико-метафизический; они сливаются здесь воедино – и дают то максимальное, уникальное насыщение образности, когда образ становится даже не "символом", а "мифом" (в терминологии А.Ф. Лосева):

"ТОЛЬКО НА ПЛЕЧИ НАКИНУЛА

Только на плечи накинула
    Да с кружевом платок.
Только жилочка запрыгала,
     Застукала в висок.
Только белые горошины
    Да с красна рукава.
Только шутки-скоморошины -
     Затейные слова.

Заплясали скоморошины,
     Запели на устах.
Ты стоишь моя хорошая,
     Взвиваясь на носках.
Зацвели твои подмосточки,
     Как радуга-дуга.
Заиграли твои косточки,
     Застукала нога.

А над миром, там, проносятся
     Густые сквозняки.
И под вихрями уносятся
     Ночные маяки,
Улетают и скрываются,
     Как факелы впотьмах,
Только молнии свиваются
     На грозных облаках.

Заплясали все горошины
     Запели в серебре.
Ты стоишь, моя хорошая,
     На огненной горе.
Только страху не выказывай
     И в голос не кричи.
Ты играй себе, рассказывай,
     Подковкою стучи.

Зацвели твои подмосточки,
     Как радуга-дуга.
Ах вы, девочки-подросточки,
     Весенние луга!
Ты стоишь, моя хорошая,
     У пламенных стремнин,
А в носках твоих – подброшенный
     Цветочек розмарин."
(1981)

Это плясовая, сомненья нет, ритм говорит сам за себя. Но вот кто же плясунья, которой возносится столь вещая хвала? Почему она стоит "на огненной горе", "у пламенных стремнин", почему подмосточки ее "зацвели как радуга-дуга", и что она должна рассказать миру своим плясом? Наконец, чего она боится, отчего хочет кричать в голос, и почему важно этого не делать, а "играть себе, рассказывать, подковкою стучать"?

Мне кажется, ответ здесь в том, что русский миф, русский мир продолжается – вопреки неким вещам, но и благодаря неким другим вещам, и поэзия Тряпкина – из этих вторых вещей; таинственная плясунья (хотя может, она, имеет и конкретный человеческий прообраз) – Россия! – переселяется волею поэта на космические подмостки мирозданья; и весь этот бесстрашно-беззащитный танец, в окружении тьмы и грозных стихий – есть исполнение высшего предназначения, и обещание будущего – только не надо изменять себе, своему предназначению, не надо бояться...

_____________

Псурцев Дмитрий Владимирович

(род. 1960 г.), поэт и переводчик.

Автор книг стихов “Ex Roma Tertia”, “Тенгизская тетрадь” (Изд-во Елены Пахомовой, 2001 г.)

Специалист в области художественного перевода (в его переводе выходили произведения Дж.Стейнбека, Дж. Олдриджа, Д.Г.Лоуренса, Д.Томаса, Л.Ф.Баума и др.).