ОЛЬГА СЕДАКОВА ИЗ КНИГИ “ПУТЕШЕСТВИЕ ВОЛХВОВ” ч.2

 

7

 

Лодка летит

по нижней влажной лазури,

небо быстро темнеет

и глазами другого сапфира глядит.

Знаешь что? мне никто никогда не верил

(Как ребенок ребенку,

умирая от собственной смелости

сообщает: да, а потом зарыли

под третьей сосной)

так и я скажу:

мне никто никогда не верил,

и ты не поверишь,

только никому не рассказывай.

пока лодка летит, солнце светит

и в сапфире играет

небесная радость.

 

8

 

Крыши, поднятые по краям,

как удивленные брови:

Что вы? неужели? рад сердечно!

Террасы, с которых вечно

видно все, что мило видеть человеку:

сухие берега, серебряные желтоватые реки,

кустов неровное письмо – любовная

записка,

двое прохожих низко

кланяются друг другу на понтонном мосту

и ласточка на чайной ложке

подносит высоту:

сердечные капли, целебный настой.

Впрочем, в Китае никто не болеет:

небо умеет

вовремя ударить

длинной иглой.

 

9

 

Несчастен,

кто беседует с гостем и думает о завтрашнем деле;

несчастен,

кто делает дело и думает, что он его делает,

а не воздух и луч им водят,

как кисточкой, бабочкой, пчелой;

кто берет аккорд и думает,

каким будет второй –

несчастен боязливый и скупой.

 

И еще несчастней,

кто не прощает:

он, безумный, не знает,

как аист ручной из кустов выступает,

как шар золотой

сам собой взлетает

в милое небо над милой землей.

 

10

 

Велик рисовальщик, не знающий долга

кроме долга играющей кисти:

и кисть его проникает в сердце гор,

проникает в счастье листьев,

одним ударом, одною кротостью,

восхищеньем, смущеньем одним

он проникает в само бессмертье –

и бессмертье играет с ним.

 

Но тот, кого покидает дух, от кого

отводят луч,

кто десятый раз на мутном месте

ищет чистый ключ,

кто выпал из руки чудес, но не скажет:

пусты чудеса! –

перед ним с почтением

склоняются небеса.

 

11

 

С нежностью и глубиной –

ибо только нежность глубока,

только глубина обладает нежностью –

в тысяче лиц я узнаю

кто ее видел, на кого поглядела

из каменных вещей, как из стеклянных,

нежная глубина и глубокая нежность.

 

Так зажигайся,

теплый светильник запада,

фонарь, капкан мотыльков.

Поговори еще

с нашим светом домашним,

солнце нежности и глубины,

солнце, покидающие землю,

первое, последнее солнце.

 

12

 

Может, ты перстень духа,

камень голубой воды,

голос, говорящий глухо

про ступенчатые сады, –

но что же с плачем мчится

крылатая колесница,

ветер, песок, побережье

океан пустой,

и нельзя проститься,

негде проститься с тобой.

 

О, человек простой –

как соль в воде морской:

не речь, не лицо, не слово,

только соль, и йод, и прибой. –

Не имея к кому обратиться,

причитает сам с собой:

может, ты перстень духа,

камень голубой воды,

голос, говорящий глухо

про небывалые сады.

 

13

 

Неужели и мы,

как все, как все

расстанемся?

 

Знающие кое-что

о страсти быстрее конца,

знающие кое-что

о мире меньше гроша –

пусть берут, кому нужен, –

знающие, что эта раковина – без жемчужин,

 

что нет ни единой спички, свечки, плошки,

кроме огня восхищенья,

знающие, откуда приходят

звучанье и свеченье –

неужели мы расстанемся, как простые невежды?

 

Не меньше, чем ивы

вырастать у воды,

не меньше, чем воды

следовать за магнитом звезды,

чем пьяный Ли Бо заглядывать

в желтое, как луна, вино

и чем камень опускаться на дно,

любящие быть вместе –

 

неужели мы расстанемся, как простые cкупцы и грубияны?

 

14

 

Флейте отвечает флейта,

не костяная, не деревянная,

а та, которую держат горы

в своих пещерах и щелях,

струнам отвечают такие же струны

и слову слово отвечает.

 

И вечерней звезде, быстро восходящей

отвечает просьба моего сердца:

 

Ты выведешь тысячи звезд

вечерняя звезда,

и тысячами просьб

зажжется мое сердце,

мириадами просьб об одном и том же:

просыпайся ,

погляди на меня, друг мой вдохновенный,

посмотри, как ночь сверкает...

 

15

 

По белому пути, по холодному звездному облаку,

говорят, они ушли и мы уйдем когда-то:

с камня на камень перебредая воду,

с планеты на планету перебредая разлуку,

как поющий голос с ноты на ноту.

Там все, говорят, и встретятся, убеленные млечной дорогой.

Сколько раз – покаюсь – к запрещенному порогу

подходило сердце, сколько стучало,

обещая неведомо кому:

Никто меня не ищет, никто не огорчится,

не попросит: останься со мною!...

О, не от горя земного так чудно за дверью земною.

А потому что не хочется, не хочется своего согрешенья,

потому что пора идти

просить за все прощенья,

ведь никто не проживет

без этого хлеба сиянья.

Пора идти туда,

где все из состраданья.

 

16

 

Ты знаешь, я так тебя люблю,

что если час придет

и поведет меня от тебя,

то он не уведет –

как будто можно забыть огонь?

как будто можно забыть

о том, что счастье хочет быть

 

и горе хочет не быть?

Ты знаешь, я так люблю тебя,

что от этого не отличу

вздох ветра, шум веток, жизнь дождя,

путь, похожий на свечу,

и что бормочет мрак чужой,

что ум, как спичка зажгло,

и даже бабочки сухой

несчастный стук в стекло.

 

17

 

Когда мы решаемся ступить

не зная, что нас ждет,

на вдохновенья пустой корабль,

на плохо связанный плот,

на чешуйчатое крыло, на лодку без гребцов,

воображая и самый лучший

и худший из концов

и ничего не ища внутри:

там всему взамен

выбрасывают гадальные кости на книгу перемен.

Кто выдумал пустыню воды? кто открыл,

что вверху война?

кто велел выращивать сады

из огненного зерна?

как соловей – лучше умрет,

чем не споет, что поет,

чем не напишет на шелке времен,

что не может целый народ.

Когда ты свищешь в свой свисток,

вдохновенье, когда

между сушей и нашей душой растет

твоя вода, –

если бы знал он, смертный вихрь,

и ты, пустая гладь,

как я хочу прощенья просить

и ноги целовать.

 

18

 

Похвалим нашу землю,

похвалим луну на воде,

то, что ни с кем и со всеми,

что нигде и везде –

величиной с око ласточки,

с крошку сухого хлеба

с лестницу на крыльях бабочки,

с лестницу, кинутую с неба.

 

Не только беда и жалость –

сердцу моему узда,

но то, что улыбалась

чудесная вода.

 

Похвалим веток бесценных, темных

купанье в живом стекле

и духов всех, бессонных

над каждым зерном в земле.

И то, что есть награда,

что есть преграда для зла,

что, как садовник у сада, –

у земли хвала.