|
|
-
|
Там, за углом
Там, за углом - там всегда было море. И в детстве,
вернувшись с каникул, вытрясая песок из ботинок,
мы знали: там, откуда он взялся - его много больше - бесконечность песка,
водрослей и горизонтов, чтобы щуриться вдаль. И в щенячестве наших
любовей мы томились по слиянию двух одиночеств: где-то там
за углом, там, где Ксенофонт, запорошенный пылью, после всех переходов
знал - он добрался до дома, а Колумб - тот боялся: ему не доплыть,
в Откровении же у Иоанна сказано: этого больше не будет. Там
за углом, невзирая на все, - там всегда будет царство,
что врезает свои берега - долетевшими брызгами пенных валов, -
та республика одиночеств, где когда-то у нас было право
гражданства - мы помним ее, как запястья того, кто разжал нам капкан,
или качал колыбель, - этот образ всплывает, когда песок сыпется на ковер,
когда раковина плачет нам об изгнанье, когда ветер из-за угла
доносит запах водорослей и привкус соли, или волну
что тронута сталью луны и вгрызается в память, как бур.
Там за углом дожидается - море.
Волки
Хватит с меня раздумий, больше не буду
изводить себя завистью к тем, кто живет как живется
с грустью не буду смотреть на собак, неразборчивую записку
девушек перед зеркалом, на песочные замки,
которые смоет приливом, едва дети лягут в постель
Прилив придет и отхлынет, и хватит
Думать о нем: что мне текучесть воды, что мне - ее постоянство
хватит уже подвывать античному хору
Лучше заботится лишь о ближайшем будущем,
А после - пусть море сомкнется над нами
Ну же, идите ко мне: встанем в круг,
Возьмемся за руки и внушим себе, что так, держась
Друг за друга, мы не подпустим волков, что воют
в прибое. И притворимся,
Что мы не слышим их вой в нашем смехе и наших беседах
Переводы А. Нестерова
Белфаст
Базальтовый в подпалинах огонь
Вмерзает в кровь, и, пленкою слюды
Обмазанный, сквозит в тяжелом взгляде.
Вода гниет, как падаль, у причала.
В подвздошье неба загнан клин залива.
Потеки керосина. Слышно, как
Кувалдами под стык подводят рельсы,
И телеграфные гудят распятья.
Здесь обыватель любит красоту
Недорогих изделий: целлулоид
Воротничков, телячий абажур,
Утробность каучуковых перчаток.
Церковный двор. У ног Марии плачет
Работница в дырявом полушалке.
(Жизнь искрошилась, остальное - ночь),
А мы, смеясь, проскальзываем мимо.
Страна сутан и лбов под капюшоном,
И оранжистской барабанной дроби.
Плачь, женщина, никто твою молитву
Здесь не услышит. Радуйся, Мария!
Голос
Обыватель на двор выползает, а там, торжествуя,
Солнце шквально палит, переходит весна в штыковую.
Генеральство весны, а над ней барражируют птицы.
Поаллейно каштаны к сраженью готовят бойницы.
Но лишь взвизгнет клаксон или голубь взглаголет знакомо,
Обыватель - сигара во рту - в толчею ипподрома
Снова влиться спешит, чтоб тоску свою переупрямить.
Но, как тень за предметом, за ним увивается память,
Говоря: "Подслащенная, жизнь не становится веской.
Лучше дома сиди, пусть несется весна на курьерском
Без тебя, потому что нельзя возвратиться оттуда,
Где порожних вагонов навалены мертвые груды.
Не гуляй в одиночку, а то не вернешься с прогулки -
Тебя солнце убьет или финкой пырнут в переулке".
Август
Смахнув цветки боярышника, лето
Почти не жжет, как под прикрытьем ставен.
Оглянешься, но скоро убедишься:
Бег времени по-прежнему неявен.
Нам каждый день, как новый холст, но если
Вглядеться в жизнь, идущую по кругу,
Поймем, что день сегодняшний с вчерашним,
Как капли две, похожи друг на друга.
Стрижет газоны певчая косилка.
Летят травинки изумрудной стаей.
Я, как Пуссен, рисую нас обоих,
И шум земли холсту препоручаю.
Гирляндами разубраны деревья,
И театральны жесты, храмы, птицы.
Вот мы с тобой, как римляне, а рядом
Бог времени стоит каменнолицый.
Но это все - мазня и дилетанство:
Не время призрачно, а мы, из тлена
Восставшие во тьму непониманья
Судьбы cвоей - одолженной, мгновенной.
Велосипедист
Вниз по склону разгон: за спиной остается
Лошадь в облаке пыли. Ветер, вея навстречу,
Капли пота сдувает со лба, -- пишем слитно мальчик и небо.
Он прижался к изгибам руля, к излучинам лета,
Это - вводная жизнь, междометие, взятое в скобки
Горизонта, когда несказуемо главное --
Доскажут ещё -- предложенье... Минута
Длится дольше павлиньего лета, летит стрекоза,
Распростившись с землей.
Подчеркнем её выпорх волнистой линией света.
Белизна ослепляет до слез,
Лошадь забрана в скобки мальчишечьих глаз.
Трава закипает, здесь уйма кузнечиков. Брызжут
Камешки, и меловой околоток
Вспрыснут жаркими гонками,
Ноги - на раме, волосы пo ветру вьются.
Разлетается пыль. Лето, лето!
Они гонят за ним по пятам - в мотыльковый сачок залучить бы
Или мячиком красным ошпарить. Пенное лето
Догорает в детском прищуре.
Стрекот звонка. Ставим точку в конце предложенья.
Скоро, скоро им жать на педали,
Но пока - лихо едешь, но будешь ли дальше - есть время
На свободном ходу обогнать
Лошадь, взвив пыль меловую...
Она тихо идет, нарушая порядок времен,
Неброско идет бесконечно.
Мыльная пена
Вот так же пахла раковина мылом,
Он вспомнил, в детстве, в доме, где гостил он.
Теперь он ясно различал площадку,
Зеленый шар, себя с крокетной клюшкой.
Дом был как праздник: башня, телескоп,
Два глобуса, один - земли, другой -
Лобастый - неба, чучело собаки,
Оранжерея, море за порогом.
Все повторилось: ясный день, площадка,
Отец кричит ему "Играй!", он медлит.
Потом - удар, так бьют часы в фойе,
Где чучело, и мяч скользит в ворота,
Проскальзывая дальше, снова окрик
"Играй", но шар увяз в густой траве,
И клюшка выпала, и не узнать
В струе воды свои чужие руки.
Харон
"Не потеряй билет", говорил кондуктор,
В черную горсть ссыпая мелочь,
"Контролер у нас - злой, как дьявол.
Будь осторожен". По Лондону шел автобус.
Мы видели птиц, но не слышали ястребиный -
Сквозь стекло - клекот военной сводки,
Мы не знали, что овчарка на тротуаре лает
Пронзительней, чем кричат петухи под утро.
Дальше катил автобус. Новые пассажиры
Штурмовали двери, в дверях давились,
Впалые люди... Дальше катил автобус,
И светил прожектор лучом нетленным.
Мы подъехали к Темзе. На месте мостов - провалы.
"Как бы нам на тот, что туманом застлан,
Перебраться берег?" спросили мы, и отвечал кондуктор:
"Поезжайте, faute de mieux, паромом".
На свет фонаря из мрака паромщик выплыл,
Старый знакомец Вергилия и Данте.
Он окинул нас тусклым взглядом, мертвым
Оком. Липкие от медных денег руки
Сжимали шест. На икрах вздувались вены.
Если бы мрамор возрек, это был бы его голос:
"Уплывающий в смерть платит сполна, сполна".
Переводы Г. Стариковского
-
|
