Завтрак на траве.

Это история произошла в Нагарии, небольшом городе, на самом севере Израиля Мы сидели в уютном маленьком внутреннем садике белого двухэтажного дома, недалеко от набережной. Она очень гордилась этим своим домом. Дом был венцом ее трудов на земле обетованной за два десятка лет. Морской ветер продувал все комнаты, ласково обтекая множество развешенных повсюду картин и фотографий. С балкона второго этажа было видно море. В хорошую погоду, если смотреть сощурив глаза от яркого солнца, вдаль по правую руку, можно было рассмотреть Рош ха Никра– пограничный пункт с Ливаном. В углу садика рос пышный куст бугенвилии, а вдоль невысокого каменного ограждения были высажены хозяйкой ее любимые голубые цветы. Словно кто-то окропил траву бирюзовыми брызгами.

Мы сидели за завтраком на белых пластмассовых стульях. Ноги приятно утопали в зеленом, аккуратно подстриженном, травяном ковре. Мы пили белое латрунское вино, закусывая его неправдоподобно крупными черными маслинами и креветками, только что привезенными мной из Акко.

Мы–это я и три женщины. Маленькая хозяйка этого большого дома, которую друзья называли Белка, и которую я знал ровно столько лет, сколько ей было отроду, а также две ее гостьи, давние подруги. Они не побоялись приехать в разгар последней интифады из Америки чтобы поддержать в тяжелую для Израиля минуту свою любимую Белку. По воле судьбы она жила в этом большом и красивом доме совершенно одна. Если ее спрашивали, не страшно ли ей жить одной, Белка отвечала, что одной жить не страшно, только по вечерам, когда невдалеке на набережной шумит людской гомон, становится ужасно больно, при мысли, что жизнь–это очень тяжелая работа и не каждому эта работа по силам.

С Кларой и Риной–своими американскими подругами они не виделись около десяти лет, и встреча на земле обетованной была особенно радостна и значима.

–А вы знаете что, мои дорогие,–сказала Клара, – в этом патио все прекрасно, но мне мешают пластмассовые стулья. Я бы хотела, чтобы по поляне были разбросаны прошлогодние листья, и чтобы жучки ползали по травинкам, а вместо стульев, чтобы у нас были широкие замшелые пни. Чтобы мы восседали на этих пнях с венками из полевых цветов на голове! И чтобы обязательно у ног каждой из нас лежал прекрасный юноша…

–Чудесно!–подхватила Белка, не отрываясь от окуляра видеокамеры, которой она снимала своих подруг. Это было бы почти как у Эдуара Мане, настоящий завтрак на траве. Завтра же узнаю, где можно заказать такие пни..

–Как где? В интернете. Там же можно заказать молодых людей, лежащих у ваших ног,–неудачно пошутил я.

Мне показалось, что именно в эту минуту у Рины дрогнула рука, и фужер без звука упал в траву. Она подняла его, аккуратно поставила на стол и тихо сказала:

–На этих новомодных покрытиях даже посуду разбить нельзя. И пеньки не заказываются и не покупаются. Они должны просто быть...

Ее черные брови изогнулись в каком-то трагическом изломе. Глаза, за мгновенье до того весело искрящиеся, заволокло грустной дымкой. Может быть, мне это просто показалось, потому что в следующую минуту Рина раскрыла привезенный с собой альбом фотографий и оживленно начала перелистывать страницы, рассказывая о своей семье.

Из ее пояснений к фотографиям я понял, что, она была дважды замужем. Первый муж неожиданно рано умер, и ей удалось в семьдесят третьем году с двухлетним сыном уехать в Америку по израильскому вызову. В Америке она вышла замуж второй раз и прожила с мужем девятнадцать лет. У них родилась девочка, которую назвали Лара. Вот она на фотографии. Красивая девушка с тонкими чертами лица.

Со вторым мужем Рина разошлась. Они обнаружили на двадцатом году совместной жизни, что не сходятся характерами, и Рина осталась одна с двумя взрослыми детьми. Но в Америке работящему человеку трудно пропасть, и сейчас она сама в порядке, дети живут отдельно и у них все “о-кей”.

В заключение Рина показала фотографию своего сына, сделанную незадолго до ее поездки в Израиль. Со страницы альбома на нас смотрел интересный молодой человек в очках с высоким лбом и короткими вьющимися волосами.

И, наконец, последняя фотография–свадебная. Полгода назад её Майкл женился, и на этом фото, как принято, две персоны: ее сын с серьезным и значительным лицом, а рядом в фате настоящая красавица из бразильского мыльного сериала, но только с умными, смеющимися глазами. Она и на самом деле оказалась бразилианкой по имени Хосита, на которой полгода назад женился Майкл. При взгляде на это фото глаза Рины увлажнились, и она вынула из сумочки изящную сигаретницу.

Поскольку в нашей компании курили только я и Рина, мы уединились в углу садика на низкой скамеечке между краном для поливки и кустом бугенвилии. Помолчав минуту, Рина сказала:–А вы знаете, мы с вами земляки, мне Белка сказала, что вы тоже киевлянин в прошлом.

Еще через несколько минут мы выяснили, что работали на Крещатике в соседних зданиях, а жили тоже по соседству. Несколько минут помолчали, а потом Рина, глубоко затянувшись и выдохнув дым длинной тонкой струей, задала мне вопрос, который свалил бы меня с ног, если бы я не сидел:–А вы не знали случайно в Киеве такого Мишу Осинского, его многие там знали?

Я задохнулся дымом и долго не мог откашляться.

***

Мишку Осинского я встретил случайно на Крещатике в середине семидесятых годов. Почему-то эта встреча накрепко врезалась в память. Он вальяжно прогуливался с собакой,– огромным эрдель-терьером по кличке Пират. Когда мы начали хлопать друг друга по спине и плечам, я краем глаза увидел, как Пират напрягся и изготовился к прыжку. Мишка коротко сказал: “Пират! Свой!”,–и собака тут же внимательно меня обнюхала, надо полагать, чтобы в будущем не перепутать с чужим.

Мы с Мишкой не виделись с далекой послевоенной хулиганиской юности, с того времени, когда жили в одном и том же переулке, доставляя массу хлопот случайным прохожим и участковому милиционеру по фамилии Бабенко. Потом Оинский ушел в армию, и с тех пор мы не встречались. После первых сумбурных вопросов и ответов Мишка отвел собаку домой, в тот самый старый дом, в том самом переулке, и отдал ее на попечение жены Риты и дочки Иры, барышни лет десяти. После чего мы, конечно, капитально приземлились в ресторане “Столичный”.

Осинский рассказал мне, что десять лет протрубил в армии. Сначала на срочной, а потом в ЦСКА, потому что к тому времени стал чемпионом вооруженных сил страны по боксу.

–Мог еще служить и драться, но списали,–выпивая вторую рюмку и не закусывая, сказал он, махнув рукой.

Я уже догадывался, в чем дело, но все же спросил:–Нарушение спортивного режима?

–Да,–ответил Мишка,–одолел меня зеленый змий, да и баба одна заложила.

–Как заложила, за что?

–Жил я с ней пару лет. Ритка в Киеве, а я все время в Москве на сборах, вот и спутался с этой москвичкой Галкой. Так, вообще, она девка классная. Ты же помнишь, я в этом деле немного разбираюсь…

Я помнил, он действительно в молодости был настоящий Казанова. При этом в обстоятельствах не очень разборчив. Мне рассказывали, что однажды он “умыкнул” невесту со свадьбы приятеля на пару часов. Потом, правда, вернул. Был скандал с мордобоем, но драться Осинский всегда умел, еще с детства.

–Ну, вот,–продолжал Мишка,–решила она меня отучить от дурной привычки к алкоголю. Да ничего лучше не придумала, как накапать начальству, что якобы в пьяном виде я вынес из ее квартиры столовое серебро и продал. Потом она говорила, что думала меня хорошенько пропесочат, и это будет мне уроком. А серебро она отнесла сама к подруге. Но меня не пропесочили, а сказали: “или снимай погоны и на гражданку, или трибунал и все равно снимай погоны”.

–Да, сурово с тобой,–сказал я.

–Чего уж там, хуже не бывает.

–Ну, а сейчас, что ты делаешь?

–Ничего. Ритка работает медсестрой в урологии. Хорошо подрабатывает на “венериках”. Колет их дома в ванной всякой гадостью. А я, куда не устроюсь, больше полугода не выдерживаю. Или из-за водки скандал, или из-за бабы.

В семидесятом году, случилась у меня любовь с такой женщиной! Красивая, веселая, ваш человек, между прочим, еврейка. Но ты же знаешь для меня это без разницы, у меня все друзья: и цыгане, и банобаки, и евреи…

Я знал, это была истинная правда. В детстве, в нашей разношерстной хулиганской компании почти не существовало национальных различий. Но если вдруг случайно у кого-нибудь вырывалось оскорбительное словечко, кулак Мишки быстро находил виновника. Я вспомнил, как мы с ним пред его уходом в армию, сначала посидели в буфете гостиницы “Красная звезда”, которая располагалась напротив дома, где он жил. Потом решили вдруг срочно отправится на новый жилмассив к его случайной подруге.

На Думской площади у стоянки такси, как всегда, была очередь. Деликатностью Мишка никогда не отличался, и как только подъехала машина, он, не обращая внимания на толпу, рывком отворил дверцу. В этот момент из нестройного хора протестующих голосов очереди, я уловил отчетливо произнесенную фразу: “Ну, ты смотри, опять жиды без очереди лезут!” Реакция Мишки была мгновенной. Он забыл о машине, нашел глазами в толпе автора этой фразы–молодого, крепкого сложения человека с маленькими усиками,– и через секунду тот лежал на асфальте, сметенный мощным апперкотом. Интересно, что из толпы никто не встал на защиту потерпевшего. Никуда мы уже не поехали, а вернулись в буфет “Красной звезды”…

Погрузневший и потемневший лицом за прошедшие годы, уже сильно захмелев, Мишка продолжал свой рассказ.

–Муж ее уже год в был в Индии, он какой-то физик атомщик. Чего-то они там с индусами испытывали. У нее двухкомнатная квартира, машина “Москвич”, “телик”, магнитофон, бар с импортным пойлом. Мы живем, как в раю! Ритке говорю, что уезжаю на неделю в командировку, начальнику говорю, что надо с утра на объект, а сам к своей Ирочке. Загружали машину продуктами, выпивкой, и в лес. Она выбирала самую красивую поляну с высокой несмятой травой, с широкими замшелыми пнями. Так и говорила: “Поедем на поляну, на завтрак к …этому,… Моне…”

–Мане,–поправил я.

–Ну, Моне, или Мане, я этих художников всегда путаю. А она здорово разбиралась в картинах. Там мы завтракали, а иногда и обедали. Она садилась на самый широкий пень, а я ложился в траву у ее ног. Она смеялась и говорила, что я раб, и что мое место у ее ног. А мне было все равно, как она меня называла, и я не возражал против места, которое она мне отвела. Я обнимал ее ноги, и она соскальзывала с пня в высокую траву. И я превращался из раба в господина. И так повторялось много раз..…А потом в один день все это кончилось.

–Муж вернулся и застал вас?–попытался я представить себе стандартную ситуацию

–Наоборот. Мы так увлеклись, что я как-то забыл “вернуться из командировки”. Ритка позвонила на работу, чтобы узнать, что со мной и начальник отдела сказал ей, что я никуда не уезжал, а нахожусь в данный момент на объекте.…Разразился грандиозный скандал. Ритка накатала “телегу” на работу, и меня оттуда поперли. Потом она подала на развод. В это время она еще ко всему была беременна, и вскоре родила сына Сашку. Так что я, как честный человек, должен был расстаться со своей красавицей Ириной и вернуться в лоно семьи.

–Насколько я тебя знаю, долго ты не продержался в этом лоне.

–Ты совершенно прав,–Мишка тяжело вздохнул,–продержался я с полгода, а потом снова загулял, уже по черному. Какие-то случайные женщины, случайные собутыльники. Десятки раз рука тянулась к телефону. Но я запретил себе вспоминать, телефон Ирины, адрес выбросил из памяти. Я понял, что перспектив никаких у наших отношений нет. Никогда не брошу я двоих детей, даже если бы Ирина захотела связаться со мной всерьез…Да и кто я– законченный алкоголик. В таком виде не принесу ей ничего, кроме горя и боли.

Я слушал Мишку, не прерывая. Выпил он немного, но как всякий алкоголик быстро захмелел и испытывал потребность излить душу. Более благодарного слушателя он найти не смог бы. А мне было трудно представить его лежащим на поляне в роли раба у чьих-то ног. В своих коротких связях с женщинами он всегда был хозяином положения и легко уходил не прощаясь. Здесь, видимо, был не тот случай. Сильно зацепила его эта женщина.

–И на этом все кончилось?–спросил я.

–Кончилось, но не так, как ты думаешь. Однажды в дождливый осенний вечер меня загрызла такая тоска, что я не выдержал, натянул куртку и выбежал на улицу. Рита только молча посмотрела вслед. Последнее время мы почти не разговаривали. “Красная звезда” была напротив, в буфете командовала все та же, сильно растолстевшая с наших времен Нелка. Даже не спрашивая ничего, она налила мне сто пятьдесят коньяка, и когда этот благородный напиток добрался до души, я вышел в вестибюль и набрал номер Ирины. Три года я ей не звонил. Скажу тебе честно, у меня перед решающими боями никогда не дрожали руки, а тогда я не мог удержать в руках трубку. Мне ответил совершенно чужой женский голос, что Ирина Бокман здесь больше не живет. “А где она живет?”,– спросил я холодея. “В своем Израиле”,–ответили мне и повесили трубку…

–И ты не пробовал ее там найти?

–Нет, я не пробовал её найти, я попробовал сам уйти.

Он повернул руки тыльной стороной и показал два шрама на запястьях.

–Ну, Мишка, этого я от тебя не ожидал.

–Я тоже не ожидал от себя такой… храбрости. Но мне не повезло, меня спасла собака. Пират начал так выть, что соседи вызвали с работы Риту, и она вытащила меня полумертвого из ванной.

–И ты об Ирине ничего не знаешь до сих пор?

–Кое –что удалось узнать от одного ее знакомого. Муж Ирины, вернувшись из Индии, скоро умер. То ли от какой-то подхваченной там лихорадки, то ли рентгенов наглотался. А она через полгода после его смерти уехала в Америку. Там вроде вышла замуж за эмигранта, который остался без жены, но с сыном. Потом у них родилась дочь, а дальше этот знакомый ничего не знал.…

Мы надолго замолчали. Мишка совсем обмяк, и мне пришлось его почти на своих плечах тащить к нему домой. Благо было близко. Около дверей его квартиры он сказал: “Хоть ты меня не оставляй теперь, а то и поговорить не с кем”. Я позвонил в звонок и ушел, не дожидаясь, когда откроют дверь. Не хотелось мне встречаться с Ритой.

Вскоре я уехал из Киева в очень длительную командировку…

 

***

Все эти воспоминания пронеслись в моем мозгу за несколько мгновений, на которые я как бы выключился из разговора. Рина докуривала сигарету, жадно и глубоко затягиваясь. Потом она повторила свой вопрос: “Так вы знали Мишу?”

Я не стал ей рассказывать о том, что мне вспомнилось, тем более, что уже о многом догадался. Я только сказал: “Мишу Осинского я знал. Мы с ним в молодости столько напроказничали и выпили потом столько коньяка, что хватило бы споить небольшой израильский город!”

–Мы с ним были очень близки много лет назад,–тихо сказала Рина дрогнувшим голосом. Она откинулась в самую густую тень бугенвилии, так, что я совсем не мог рассмотреть ее лица.

–Скажите, вы верите в мистическое совпадение мыслей, –спросил я.

–Верю,–ответила она.

–Когда вы несколько минут назад уронили в траву фужер, я почему-то вспомнил о Мишке, хотя до этого не часто его вспоминал.

–Я это почувствовала. Вы знаете что-нибудь о нем сейчас?

Я отрицательно покачал головой. Я не смог в тот момент рассказать ей ни о нашем давнем разговоре с Осинским, ни о том, что я знал о нем сейчас.

–Жаль,–сказала она, поднимаясь со скамейки и направляясь к подругам,–я бы очень хотела его найти. Мне это очень нужно.

Я прошел за ней к столу, на котором уже все было приготовлено к чаепитию. Глаза у Рины были абсолютно сухими, только руки чуть дрожали. Чай пили, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Казалось, что тень нашего разговора с Риной каким-то черным крылом накрыла такой радостный поначалу садик.

На следующий день Рина и Клара улетали домой, в Америку. В семь утра я уже был в Нагарии, и мы с Белкой на ее машине поехали их провожать в аэропорт Бен Гурион. Перед входом на эскалатор, уносящий в зону посадки, обняв меня на прощанье, Рина шепнула на ухо: “Если узнаете что-нибудь о Мишке, сообщите мне, пожалуйста…Я вас очень прошу”. Я молча кивнул головой

На обратном пути Белка долго молчала, что на нее было совершенно не похоже. Только выбравшись на приморское шоссе, она, не отрывая взгляда от дороги, сказала:

–Мы проговорили с Риной почти всю ночь. Она мне все рассказала о Мише Осинском, об их отношениях и о том, как это все закончилось. Ты знаешь, по-моему она и сейчас его любит.

–Мне тоже так показалось,–ответил я, закуривая.

–Вы с ним дружили?

–Можно сказать и так.

–А что он был за человек, он стоил моей Риночки?

–Думаю, что нет, но сейчас это уже не имеет никакого значения.

–Почему?

–Потому что, когда я был в Киеве восемь лет назад, я узнал, что он погиб. Попал под машину в пьяном виде совсем близко от своего дома, в нашем переулке…

–Ты не сказал об этом Рине?

–Нет..

–И очень хорошо сделал. Но она тебе тоже не все сказала. Дело в том, что Майкл, который недавно отпраздновал свою свадьбу, сын Осинского…

Мы долго молчали, почти до Хайфы. Нам не нужны были слова, мы с Белкой могли говорить без слов. Потом я спросил:

–А Майкл знает, кто его отец?

–Нет, не знает,–ответила Белка, но Рина очень хотела найти Мишу и рассказать ему какого сына она вырастила.

Вдали показалась башня Хайфского университета. Ровно гудел мотор, Белка уверенно вела машину, глядя прямо перед собой. Мне был виден только ее тонкий профиль и маленькие руки, уверенно сжимающие руль. И я в который раз подумал, как она была права, говоря, что жизнь это очень тяжелая работа, и не каждому дано с ней справиться.

А завтраки на настоящей траве случаются так редко…

Кирьят Ям. 13 июня 2002г.

русскоязычная
литература Израиля