ИППОЛИТ СОБОЛЬ

Светлой памяти моих друзей – гимнастов и акробатов 
из давно ушедших дней.

1.
Случилась эта история в Киеве, в середине прошлого века, году в сорок восьмом или сорок девятом. В общем, очень давно. Тогда не было еще не только интернета и компьютеров, не было даже простого телевизора. Радиоприемник “Телефункен”, привезенный воевавшими родственниками из побежденной Германии, считался большой редкостью.

Питались скудно, одевались, во что попало, оставшееся “с войны”. В магазинах вечерами еще сбивались очереди “на ночь” за мукой. Солидные люди в непогоду носили калоши, а мальчишки любили щеголять в кирзовых сапогах, отогнув наружу верхний край голенища ровно на два пальца, так, чтобы вокруг ноги была видна белая полоска подкладки. Если при этом удавалось обзавестись кепкой шестиклинкой и тельняшкой, под блатного, – уважение соседней улицы и восхищение девчонок были обеспечены.

Ребята, которые были поактивнее, увлекались девочками и спортом. Правда, учились они при этом не очень хорошо. Менее активные – много читали и были отличниками. Их иногда били, просто так, чтоб не очень задавались. Бывали исключения: и учились прилично, и спортом занимались.

Севка Берзин был из числа последних. Иногда чувство собственного превосходства над сверстниками прямо распирало Севку. Еще бы! В шестнадцать лет он – чемпион республики по прыжковой акробатике, любимый ученик самого Свечникова, и, к тому же, лучший дружок Гасика – грозы Думской площади и ее окрестностей, молодого представителя клана ассирийцев, живущих в Крещатицком переулке. Гасик в свои неполные восемнадцать лет уже успел побывать в детской колонии, и был на учете в райотделе милиции.

И девчонка у Севки классная, Томка Якушина. Этим летом Севка предложил Якушиной любовь и дружбу. Тома жила в полуподвале на улице Костельной, которая круто сбегала от старого польского костела к Думской площади. Заходить в дома подруг пред родительские очи было не принято, телефонов в большинстве квартир не было, и поэтому у них был свой пароль. Севка медленно проходил мимо Томкиных окон, наполовину выступавших из земли, и громко насвистывал мелодию известной в то время песни: “Синие очи далеких продруг…”. Через пять минут Томка выскакивала на улицу.

Какой был кайф (этого слова тогда в обиходе не было) выйти с подругой на “Крешман”, то есть Крещатик, купить на углу Прорезной, на выданный матерью полтинник две порции мороженного, и до темноты гулять взад-вперед от Думской площади до Бесарабки.

В этот вечер, нагулявшись по Крещатику, Севка с Томой поднялись по крутой аллее на самый верхний уровень Пролетарского, бывшего Царского, сада к тому месту, где между этим садом и верхней площадкой стадиона Динамо перекинулся мост., В народе его называли “чертов мост”. На арочной конструкции, выгнувшейся дугой, – узенький дощатый настил шириной полтора метра, огражденный с двух сторон железными перилами. Под мостом – пропасть метров пятьдесят и асфальтированная Петровская аллея, что ведет от входа на стадион к Днепровским кручам и дальше к Аскольдовой могиле.

На этом мостике в поздний час никого не было, и Севка решил удивить Тому своим коронным трюком. Он снял пиджак и отдал его в руки Томке: – “Подержи…”

– Сева! Что ты задумал? Не надо, – робко возразила Тома.

Но Севку остановить, если он что-нибудь решил, было невозможно. Привстав вначале на носки, он всмотрелся в настил моста, а потом коротко разбежался и выдал серию: переворот назад, так называемый флик-фляк, еще один, еще один, еще…Кончается настил, Севка уже, кажется, на другой стороне моста и вслед за последним флик-фляком –сальто в группировке. Томка перебежала через мост к нему и, отдавая пиджак, с гордостью сказала:

– Ну, Севка! Ты даешь! Неужели тебе не страшно!?

– Чего бояться, – небрежно отвечал Сева, – вот скоро в Киеве юношеское первенство Союза. Я его точно выиграю, а потом покажу на этом “чертовом мосту” такое, что все закачаются. Сейчас не имею права рисковать, подведу Свечникова, нашего тренера.

– А если не выиграешь?

– Все равно покажу!

Потом Севка провожал Тому домой и в темной длинной подворотне ее дома начиналось самое интересное. Он прижимал Томку к стенке и сильными руками обхватывал ее за плечи. Севка пытался просунуть сразу вспотевшие ладони поглубже в расстегнутый ворот платья Томки от шеи вниз, к плечам, а сухими губами искал ее сочные, пухлые губы. Целовалась Томка с наслаждением, постанывая, но дальше, ни-ни. Вход под юбку снизу был накрепко запрещен. Разжимали они объятия, лишь услышав шум шагов у входа в подворотню с улицы. Томка как испуганная кошка, вырывалась из его рук, и скрывалась в своем подвале, двери в который открывались прямо из подворотни.

Севка спешил домой на соседнюю Михайловскую улицу. После смерти отца, сцепщика вагонов на станции Киев-товарный, погибшего в прошлом году, Севка дал слово матери возвращаться домой не позже одиннадцати часов вечера. Жили они вдвоем в одной комнате коммунальной квартиры с тремя соседями. Соседи были очень хорошие люди. Каждая семья кого-нибудь из близких потеряла во время войны. А вот Севкин отец прошел всю войну до Берлина, а погиб глупо, под колесами вагона. Но разве смерть бывает глупой?

В квартире Севку все любили, баловали, чем могли, а он в шестнадцать лет считал себя вполне взрослым. После смерти отца он ушел, закончив седьмой класс, из школы и поступил в топографический техникум, чтобы поскорее начать зарабатывать.

Придя в тот вечер домой и бросившись на свой узкий топчан, Севка думал, закрыв глаза, сначала о ногах и губах Томки, потом о предстоящих соревнованиях, и заснул счастливый.

 

2.

Юношеская сборная Украины по спортивной акробатике тренировалась летом в открытом манеже стадиона Динамо рядом с теннисными кортами. Бассейн на их месте появился значительно позже. Кроме Севки Берзина, признанного лидера, в команду входил вторым номером Сережка Максимов, которого все почему-то называли Пупкой. Сережка был высоким, худощавым блондином, физически не очень сильным, но хорошо координированным, что важно для ориентации в воздухе во время прыжков.

Кроме акробатики, он занимался в секции плавания и, несмотря на все усилия Свечникова, оторвать Пупку от плавания было невозможно. Свечников долго и подробно объяснял ему, что плавание и акробатика развивают совершенно разные группы мышц, которые мешают друг другу. Тренер грозился выгнать его из сборной, если он не перестанет плавать, но Пупка не мог отказаться ни от одного, ни от другого спорта. На плавание он теперь ходил подпольно и перестал даже ребятам рассказывать о своих достижениях в бассейне.

Третьим номером в команде был Петька Липенко. У Петьки был брат близнец по имени Митька. Они оба были белесыми, курносыми, с бледными лицами, обсыпанными юношескими прыщами,-“хотелками”. Петьку и Митьку так и называли на улице: “братики”. Митьку не интересовало ничего, кроме игры в “маялки”, когда одной ногой подбивают свинчатку, закрепленную на кусочке меха. Он был рекордсменом, набивал до двухсот раз.

А Петька год назад стал часто бывать на стадионе Динамо. Он усаживался на скамейку рядом с манежем и, не отрываясь, наблюдал за тренировками. Как-то раз, нисколько не стесняясь, Петька зашел в манеж и сказал тренеру:
– Я тоже могу, как они!

Свечников внимательно на него посмотрел и ответил: – Ну, давай, покажи, как ты можешь.

Петька сел на землю, стянул сапоги и остался в дырявых носках. Ребята, прекратив прыжки, внимательно наблюдали за его поведением, ожидая потеху. Петька подошел к пружинной подкидной доске, стал на край, спиной к манежу с опилками и начал раскачивать доску, как качели. Когда ему показалось, что амплитуда достаточна, он смешно крякнул, подпрыгнул и попытался закрутить сальто. Но его сноровки хватило только на пол-оборота. Он бы приземлился точно на голову, как говорят акробаты “копштейн”, если бы Свечников его не подстраховал и не помог докрутить оборот.

Раздался смех ребят, а Петька, не обращая на смех никакого внимания, полез на доску еще раз. Свечников движением руки прекратил насмешки и сказал Петьке: “Завтра приходи на тренировку в пять часов. Парень ты смелый, я вижу. Может быть, что-нибудь и получится”.

Так Петька появился в их группе. Он действительно ничего не боялся, и самые сложные прыжки пытался выполнить с налета. Постепенно он догнал ребят, и включение его в сборную было вполне закономерным. Только вот курить он никак не мог бросить, за что получал регулярно выволочки от Свечникова

Хулиганами братики были отчаянными. Жили они напротив стадиона Динамо и боялись их на всем пространстве от стадиона до Думской площади. Вечерами Петька и Митька бродили по садам, окружавшим стадион, и вспугивали парочки застывшие на скамейках. Могли отнять у опешившего молодого человека папиросы и деньги, могли и девчонку потискать на глазах ухажера. Но не более. До поры, до времени.

Еще одним членом сборной был Юрка Левин, меланхоличный и задумчивый красавчик. Отличник, из интеллигентной семьи. Бабушка его владела четырьмя европейскими языками и работала корректором в “Киевской Правде”. У Юрки были литературные способности. Как-то в восьмом классе он удивил всех и даже учительницу украинского языка Ирину Давидовну, написав сочинение на вольную тему в стихах, по-украински.

Но в манеже для прыжков Левин преображался. С него слетала вся его байроновская меланхоличность. Руки и ноги работали, как шатуны паровой машины, глаза горели, волосы медного цвета разлетались во все стороны. После тренировки он снова становился грустным, задумчивым и садился в тени на скамейку с томиком Лермонтова в руках. Ребята, конечно, подтрунивали над ним, называли красавчиком, Печориным, но всерьез никогда не обижали, прыгал он хорошо, а то, что он немного блаженный, и ничем, кроме стихов и прыжков вроде бы не увлекается, – недосуг им было об этом думать.

 

3.

Тренер сборной Алексей Свечников, Леша, как его звали друзья, был старше своих подопечных лет на пятнадцать. Он был призван в первые недели войны и прямо с циркового манежа, где выступал в труппе акробатов на подкидных досках, отправился на призывной пункт. Он воевал бы отважно и ордена, возможно, заслужил. Да вот беда, попал в окружение в киевском котле в конце августа, а из него – прямо в лагерь военнопленных. Из лагеря он вскоре бежал. При его сноровке и физических данных это было не очень сложно. Даже раненая шальным осколком лодыжка не помешала ночью скатиться под колючкой в канаву и по ней уползти в сторону железнодорожного вокзала. Там в колонии, как называли район за магистральными путями, жила в своем маленьком домике одна из его довоенных подруг по имени Клава. К ней ночью и постучал в окно Алексей.

Клава работала хирургической сестрой в железнодорожной больнице рядом с ее домом и, благодаря хорошим, на взгляд Алексея излишне хорошим, отношениям с главным хирургом больницы, спустя несколько дней получила медицинское свидетельство о том, что Свечников был прооперирован не по поводу осколочного ранения голеностопа, а по поводу сложного перелома. И, самое главное, дата операции значилась в свидетельстве 13 июня 1941 года, то есть, до начала войны. Это объясняло тот факт, почему Алексей якобы не был призван в армию, а остался в Киеве по болезни. Так они и стали жить с Клавдией одним домом, а в каком доме она жила со своим хирургом, Алексея не интересовало. Не такое было время, чтобы придавать значение подобным мелочам.

А тут еще как-то он прочитал на улице объявление, что городская управа открывает в городе с согласия немецких властей цирк шапито. Леша отправился по указанному адресу и к своему несказанному удивлению встретил у входа в шатер гимнаста, чемпиона республики и страны по упражнениям на турнике Ахата Джабаева. Они были знакомы давно, и Ахат несказанно обрадовался встрече.

– Лешка! Привет, черт! Ты тоже застрял здесь в Киеве?

– Выходит, что так. Операцию ноги сделали мне перед самым началом войны, вот и застрял, – выложил Алексей отработанную версию.

– Нога это ерунда! – воскликнул Джабаев, – на турнике крутить солнце еще можешь?

– Конечно, могу.

Как всякий цирковой, Свечников мог работать в самых разных видах манежного искусства.

– Ну, класс! Я ищу себе партнера для номера: “Летающие гимнасты”. Пойдешь ко мне в пару?

– А как начальство? Я живу тут у одной подруги на птичьих правах. Вида на жительство у меня нет.

Ахат впервые за время разговора внимательно и серьезно посмотрел на Алексея. Свечников не отвел глаза.

– Значит так, – заключил Джабаев, – я за тебя поручусь хозяину, а у него с немцами крепкие связи. Будет у тебя вид на жительство. И деньги будут.

Через неделю Алексей начал работать в цирке в паре с Ахатом. Номер у них был очень эффектный. От купола до манежа были смонтированы несколько турников, представлявших собой как бы ступени гигантской лестницы. Начинали они номер с “мельницы” на самом верхнем турнике, под куполом. Мельницей этот номер назывался потому, что оба гимнаста крутили на одном и том же турнике “солнце”, но таким образом, что в тот момент, когда один оказывался в верхней точке, другой в это время был в нижней точке амплитуды. Для выполнения номера нужна была очень высокая точность и синхронность работы.

Дальше начиналось самое сложное. В определенный момент один из гимнастов отпускал руки и “перелетал” на нижний турник лестницы, продолжая крутить обороты. Следующим на тот же турник “перелетал” другой гимнаст и мельница продолжалась до самой нижней ступени “лестницы”. Номер заканчивался соскоком сальто на опилки арены с самого нижнего турника.

Успех был потрясающий. На арену бросали цветы, украшения, деньги. Публика собиралась вполне определенного сорта: в основном немецкие офицеры и солдаты с их временными подругами, украинские националисты при запорожских усах, разбогатевшие на кормежке немецкой армии, с толстыми женами и чадами.

Так и прожил Алексей ни в чем не нуждаясь до 43-го года. А там, снова все у него полетело в тартарары. В ноябре вернулась советская власть, и они с Джабаевым оказались лицами, остававшимися в оккупации. Тут уже не помогло Алексею липовое свидетельство об операции. Пришлось вернуться к истинной версии: ранение, плен, бегство из лагеря, а потом работа в цирке, чтобы не подохнуть с голода. А что он еще умел делать? С немцами не сотрудничал, даже денег, которые бросали на арену, никогда не поднимал. Долго их с Джабаевым таскали по разным кабинетам серого дома на Короленко, 33. Потом отпустили, но предупредили, что “Пока отпускают, но могут еще поинтересоваться”.

Когда все это закончилось, первым делом Леша запил. Из тяжелого запоя его вытащил довоенный знакомый по спорту Илья Лисин, который работал в Динамо старшим тренером детских и юношеских команд гимнастов и акробатов. Алексей честно рассказал Илье о своей военной эпопее, но Лисин как-то сумел все уладить, и предложил Свечникову работу старшим тренером группы акробатики.

Работа увлекла Лешу, ребят он подобрал хороших и теперь, если и пил иногда, то уже не по черному, а по белому – после тренировки, кружку пива “с прицепом”, с кем-нибудь из друзей-спортсменов в “Петушке” на выходе со стадиона. Клавиного хирурга сразу после войны посадили. Видимо посчитали, рассуждал Алексей, что одно дело – развлекать немцев, другое дело – их лечить. Но нет худа без добра. Алексей женился на Клавдии и теперь по праву обладал и красивой женщиной и пропиской в ее доме.

Вот такой человек сидел в спортивном костюме с надписью “Динамо”, на невысокой судейской вышке, принесенной с теннисных кортов. Светлый непокорный чуб падал все время на глаза, и он отбрасывал его назад пятерней. Роста он был невысокого, но очень ладный, по-кошачьи грациозный. Иногда он спускался с вышки, чтобы объяснить или показать сложный пируэт. Несмотря на хромоту, прыгал он еще очень здорово, и ребята часто подтрунивали над ним: “Вам бы, Алексей Тихонович, самому на “Союзе” попрыгать, а вы нас все запрягаете”.

– Я свое уже отпрыгал, - отвечал Свечников, – теперь вам ломаться на манеже, а мне учить вас. Так, ну ладно, до “Союза” осталось три дня, поехали! Берзин, давай комбинацию: рандат, три фляка, темповое, два фляка, сальто прогнувшись. А ты Пупка покрути пока в стороне свои арабские сальто. Давай, пацаны, начали! И пацаны крутились без устали, сменяя друг друга на дорожке.

Под конец этой последней перед первенством Союза тренировки за невысоким забором, отделявшим манеж от пешеходной дорожки, появилась Тома Якушина в расклешенном ярком сарафане, оставлявшем открытыми загорелые плечи и стройные ноги. Увидев ее, Севка выдал такую комбинация фляков и сальто, что Свечников поднял вверх два больших пальца. Вслед за Севкой на дорожку вышел красавчик Левин, внимательно посмотрел на Томку и повторил точь в точь ту комбинацию, которую только что отпрыгал Севка. Раньше ему это не удавалось. Тут уже Свечников обернулся и, увидев Томку, сказал: “Девушка! Вы не можете приходить к нам на каждую тренировку и на соревнования тоже?”.

Томка кокетливо повела плечами и ответила: “Не слабо. Приду!” Тренировка закончилась. Севка быстро переоделся в деревянной будке, подошел к Томке, взял ее с хозяйским видом за руку и они медленно пошли наверх, к любимому ими “чертовому” мосту. После их ухода ребята обсудили подругу Берзина. Пупка сказал, что с таким ногами ей надо заниматься плаванием. Петька Липенко почесал затылок и сказал: “Нам бы с Митькой она попалась вечером на скамейке. Мы бы уже не пропустили”. И только Юрка Левин молчал, задумчиво глядя вслед удалявшейся паре.

 

4.

Леше Свечникову иногда становилось тесно в их маленьком динамовском манеже, и тогда он вывозил всю свою команду на пляж. Вот и в тот день накануне первенства Союза, которое открывалось в зале Суворовского училища, он решил дать возможность ребятам порезвиться на пляже. В то время в Киеве был только один пляж, на Трухановом острове, расположенном напротив крутой и длинной лестницы, ведущей от бывшего здания купеческого собрания к колонне - символу Магдебургского права на набережной. Труханов остров отделял новое русло реки от старого и, за исключением полосок пляжа с двух сторон, был весь покрыт густыми зарослями лозняка.

Никакого пешеходного моста на этот единственный пляж еще не существовало, а от причала у колонны ходили на левый берег плоскодонные катера, которые в народе называли “лапти”. Вообще-то, на них полагалось брать билеты. Но билет взял только Свечников, его пацаны проникали на катер без билета. Это считалось особым шиком. Если бы кому-нибудь из них пришлось брать билет, они престали бы себя уважать. Еще большим шиком считалось, стоя на борту катера посреди реки вдруг покачнуться и с воплем, вроде сорвался, упасть в воду. А потом спокойно, вплавь добраться до пляжа. Собственно, со Свечниковым на пляж переправлялась только половина команды: Севка и Сережка Максимов. Юрка обещал подъехать попозже, а Петька вообще куда-то исчез, его даже не было на последней тренировке в манеже.

На этот раз дорога на пляж прошла без фокусов, катер причалил к берегу, и Свечников с Севкой и Пупкой высадились на песок, темно-коричневый у кромки воды и почти белый по всей ширине пляжа до густых зеленых зарослей. День был очень светлым, но не жарким, как часто бывает в Киеве в конце августа.

Раздевшись под грибком, они не спеша, направились к воде, окунулись и вышли на берег.

– Ну, что начнем представление? – спросил Свечников.

Ребята кивнули и тут же начали чертить босыми пальцами две параллельные линии от воды вглубь пляжа на расстоянии метров четырех одну от другой. Потом они утрамбовали ногами отмеренную полоску песка длиной метров тридцать. Получилась отличная прыжковая дорожка. Алексей не участвовал в подготовке арены, только подсказывал, где еще нужно подравнять. Вокруг дорожки начали собираться любопытные пляжники. На это и рассчитывал Свечников. Он считал очень важным, чтобы ребята почувствовали себя уверенно на публике. Он знал по своему цирковому опыту, как ободряет и вдохновляет молодых ребят замирающая от страха и взрывающаяся аплодисментами публика. В такие минуты в душе артиста или спортсмена возникал тот кураж, без которого невозможно выступить с блеском, на пределе возможностей. Удивляло его отсутствие Юрки и Петьки, но они могли подойти и попозже.

Медленно, словно нехотя, Севка и Пупка побрели к началу разбега. Первым повернулся лицом к воде Севка. Роста он был не очень высокого, но плотного телосложения. Широкие покатые плечи, втянутый живот с рельефными квадратами мышц и короткие, но очень мощные от бедра до колен ноги. Он застыл на мгновенье. Голова поднята, руки прижаты к бедрам, ладони натянуты, глаза цепко измеряют расстояние. Поднялся на цыпочки и застыл еще на секунду, ожидая команды. Хлопок Свечникова в ладоши его окрик, - Ап!, – слились в один звук. Севка сорвался с места, сделал несколько коротких беговых шагов, потом рандат, фляк, еще фляк, и еще фляк, а в конце комбинации, у самой воды сальто прогнувшись с пируэтом. И стал на песок “мертво”, не покачнувшись. Зрители приветствовали его прыжки громкими аплодисментами и одобрительным свистом. А он снова вразвалочку медленно пошел к началу дорожки, не поднимая головы и всем своим видом показывая: “Ничего особенного. Обычная комбинация. Завтра я буду ее прыгать на первенстве Союза”.

После него Пупка прыгал свою комбинацию и тоже получил порцию аплодисментов. Напрыгавшись, они решили показать чисто цирковой трюк, которому их обучил Свечников. Алексей и Пупка стали рядом и сцепили каждый перед собой ладони замком. Севка отошел, как всегда прицелился, и с двух шагов в темпе поставил сначала одну потом другую ногу в сомкнутые ладони товарищей. Алексей крикнул – Ап! – и они дружно выбросили Севку высоко вверх. Взлетев, Севка выкрутил двойное сальто назад и приземлился точно в очерченный им перед прыжком квадрат на песке. Публика уже просто ревела. Двойное сальто в то время еще не прыгал в Киеве никто.

А Севка, отряхнув с плавок песок, подошел к Свечникову и тихо сказал: “Алексей Тихонович, может тройное зарядим? Я сегодня в большом кураже. А?”

“Не надо, Сева, – ответил тренер, – потерпи чуток, после “Союза” закрутим”.

Севка молча кивнул и подумал: “Вот жаль, что Томка не видит моего триумфа сегодня!”

Подумав об этом, он поднял глаза и увидел, что от зеленых зарослей к ним приближается красавчик Юрка, а рядом с ним…он не поверил своим глазам, Томка! Тома в желтых плавках и такого же цвета лифчике, прикрывавшем вполне оформившуюся грудь, остановилась поодаль, среди зрителей, а Юрка, как ни в чем не бывало, подошел к ребятам и сказал: “Ну, что, пацаны, прыгаем?!”

Свечников, правильно оценив ситуацию, сказал ему: “Ты уже кажется напрыгался”. Берзин стоял, сжав кулаки, и не зал, что сделать раньше: ткнуть красавчика мордой в песок, или подойти и сказать пару теплых слов Томке. Теперь ему стало понятно, почему вчера, сколько он не сигналил ей своими “синими очами далеких подруг”, она не вышла. Значит или не было дома, и она гуляла с Юркой, или не хотела выйти к нему. Вот тебе и любовь с дружбой!

Он все же подошел к Юрке и ткнул его плечом. “Ну, ты, Печорин! Сейчас потолкуем, или сдрейфишь?!”

– У тебя, что, монополия на девчонок? – спокойно ответил Юрка, каждый гуляет, с кем хочет.

– Сейчас ты у меня погуляешь, – сквозь зубы сказал Севка и занес кулак.

Свечников перехватил его руку. “Всё, ребята! Атас! Дуэль откладывается до окончания первенства Союза. Завтра я сам буду у вас секундантом”.

Берзин неохотно опустил руку. Он оглянулся, Томки уже нигде не было видно. Прыгать больше не стали.

– Все по домам, отдыхать до завтра и набираться злости к соревнованиям. Пошли на катер, – скомандовал Свечников.

Ребята неохотно потянулись за ним. Севка и Пупка шли рядом, а Левин чуть позади. В таком порядке они и погрузились на “лапоть”. Катер медленно отвалил от причала, развернулся и пошлепал к другому берегу. Свечников задумчиво сидел на палубной скамье. Ребята, как всегда, устроились на планшире у кормы.

Когда до берега оставалось метров пятьдесят и катер начал разворачиваться против течения, чтобы пристать к причалу, Севка вдруг сказал Юрке с вызовом: “А, что, Красвчик, слабо? Кто первый доплывет до берега?! Ни слова не ответив, Юрка встал на борт и прыгнул в воду. Севка прыгнул на несколько секунд позже. Максимов покрутил головой и, чуть помедлив, прыгнул за ними. Когда Свечников подбежал к борту, он увидел только в воде три головы, плывущих за катером: одна темная, коротко стриженная Севкина, и две светлых.

Хотя Пупка прыгнул позже, но плавал он лучше, и уже догонял Севку и Юру. Но ребята не рассчитали, что катер при развороте заносит. Они вообще никогда не прыгали на переправе с пляжа в город, а всегда, наоборот, по пути на пляж. Здесь, у крутого правого берега течение было сильное, и катер заносило быстрее, чем пловцы приближались к берегу. В какой-то момент Свечникову показалось, что корма катера с бурлящей белой пеной от винтов разминется с головами ребят. Но разминуться с кильватерной струей удалось только Берзину и Левину, потому что они были впереди Максимова на несколько метров. А Пупку Максимова потянуло под корму. Свечников закрыл глаза. Севка и Юрка, увидев и поняв, что произошло, прекратили соревноваться и вертели головами во все стороны, шлепая руками по воде….

Пупку спас только случай. В момент, когда его со страшной силой закрутило и потянуло под корму к острым лопастям винтов, капитан выключил машину, т.к. дальше катер подходил к причалу по инерции. Сережке достался один из последних инерционных оборотов винта. Максимов вынырнул, с бледным лицом, хватая воздух ртом, как рыба. Вокруг него вода порозовела. Розовое пятно смывалось коричневой проточной водой, и тут же возникало снова. Но Севка и Юрка уже были рядом, да и до берега было метров десять. Они подхватили Пупку и вытащили его на берег. Тут он и потерял сознание. На ноге под коленом зияла глубокая рана в форме полумесяца. Как будто, кто-то аккуратно ножом вырезал кусок живого тела.

Рядом с ними уже был Свечников, кто-то из команды катера. Туго перевязали ногу выше раны, остановили кровь. Побежали вызывать скорую. У какой-то женщины нашелся нашатырь, и Сережку привели в чувство. Он был еще очень бледный, но улыбался. Через полчаса прибыла “скорая”, и Свечников с Сережкой уехали в больницу. Милиционер, пришедший позже всех, пытался найти виновников хулиганского поступка. Но виновники уже были далеко. Не сказав друг другу ни слова, они разошлись в разные стороны.

Свечников, подпрыгивая на жестком сиденье в карете скорой помощи рядом с носилками, на которых лежал Пупка, грустно думал: “Завтра в команде уже будет минус один…” Но он не знал, что на самом деле в его команде уже “минус два”…

 

5.

Петька и Митька вечером накануне этого пляжного дня, как обычно, отправились на промысел. Сначала они “приговорили” двух ребят примерно их возраста, спокойно куривших на скамейке около видовой площадки в Пролетарском саду. Освободив ребят от пачки папирос “Катюша” и трех рублей с мелочью, они двинулись дальше, поднялись наверх, перешли, без приключений чертов мост, и тут скорее услышали, чем увидели какую-то возню в кустах. Фонари не горели, прохожих в это время быть не могло, только любовные парочки, обживали одинокие скамейки в глубине зарослей.

Как охотники на добычу, ринулись братики сквозь заросли на известную им полянку. Но полянка и скамейка на ней были заняты. Когда братики подсветили картину прихваченными с собой фонариками, то с удивлением увидели, что герои им хорошо знакомы. Ленька Шлайман, который жил на Думской площади в четвертом номере и был “своим в доску”, почти уговорил хорошо известную в районе Думской площади Любку Глотову, прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя, т.е. его Леньки Шлаймана.

В первый момент Любка вскрикнула и юркнула за дерево. Ленька подтянул штаны, закрыл ладонью лицо от направленного луча фонарика и грозно спросил: “Кто такие? Чего надо?” Любка, раньше его рассмотревшая нападавших, громко засмеялась и сказала: “Ты что Ленечка! Не видишь? Это же наши братики! Они свои, не бойся…”

Ленька, уже пришедший в себя, пробасил: “Вы, вот что, братики. Тут где-то бродят Анька и Муська, подруги Любкины. Я их отшил, чтобы не мешали. Слишком много на меня одного – три девки. Вы их поищите по кустам и все будут довольны”.

Братики так и сделали. Но поискав минут пятнадцать, они не нашли ни Аньки, ни Муськи и вернулись на поляну, где у Леньки с Любкой возникла законная пауза для отдыха. Но братики раззадоренные увиденным, и не найдя для себя объектов, тут же принялись за дело. Петька держал Леньку, а Митька уже пристроился к Любке. Ни Ленька, ни Любка особенно не сопротивлялись. Потом за Любку взялся Петька, а Митька и Ленька временно оказались в роли зрителей. В тот момент, когда предполагалась очередная смена партнеров, на поляне неожиданно появились Анька с Муськой. Не разобравшись, что тут все свои, девчонки подняли страшный визг и, разрывая платья о колючие кусты, выбежали на аллею, что вела к чертовому мосту с криком: “Караул! Насилуют! Помогите!”

Возможно, все бы закончилось хорошо, потому что Ленька уже бросился за ними, чтобы объяснить ситуацию. Но на их общее несчастье, именно в это время по аллее проходил военный патруль – капитан и двое солдат с карабинами…

Через сорок минут вся компания уже сидела пред начальником 1-го райотдела милиции майором Бабенко. Только Ленька, главный виновник, успел смыться до появления на поляне патруля. Все остальные фигуранты были в милиции хорошо известны. Им объявили о задержании по факту группового изнасилования и препроводили в подвал того же здания, где размещался райотдел. В подвале находились камеры предварительного заключения. Девчонок сунули в одну камеру, а мальчишек в другую. Предварительно на руке у Петьки повязали красную повязку, чтобы не путать его с братом. Сидя в углу камеры на нарах, Петька думал о несправедливости судьбы. “Какое же это групповое изнасилование? Никто ведь Любку не насиловал. Она сама всегда подставлялась под кого угодно. И надо ж было этим двум дурам поднять крик! Да, и еще завтра я должен был выступать на соревнованиях. Что подумает Свечников?!”

Выступать на дорожке ему уже не пришлось никогда. На этом спортивная карьера Петра Липенко закончилась.

6.

На следующий день утром Берзин встал рано. Он, как обычно, вышел во двор на зарядку и, выполняя наклоны и приседания, садясь в шпагат и подтягиваясь на самодельном турнике, не преставал думать о вчерашних событиях. “Ладно. С Томкой все ясно. Девчонки они все такие. С ними не дружить надо, а учить их, как сосед, дядя Володя учит свою жену. Потом она на кухне примочки к глазам делает. А вот, с красавчиком, другое дело. С ним надо разобраться. Такой тихий паскудник думает, что может спокойно увести мою девчонку?! Нет, это ему не пройдет…” И тут у Севки в голове мелькнула мысль, как он может посчитаться с Юркой, конечно, выиграв сначала у него на соревнованиях. Он даже улыбнулся этой мысли, настолько она показалась ему интересной и вместе с тем спортивной.

Закончив разминку, он поднялся домой. Завтрак стоял уже на столе, мать в углу у окна гладила черную косынку. Севка начал торопливо поглощать картошку с постным маслом, запивая ее бледным чаем. Закончив еду, он начал складывать в фибровый чемоданчик свои спортивные принадлежности: короткие синие парадные трусы, нижние трусы-плавки, майку с буквой “Д” на груди, прыжковые туфли, бинты.

Мать, наблюдая его сборы, негромко сказала: –“Сева! Ты помнишь, какой сегодня день?” – Севка на минуту задумался, потом подошел к матери, обнял ее и сказал: – “Уже вспомнил, день смерти отца”. –Мать молча кивнула. Они постояли, обнявшись.

– Севочка! Может, ты никуда сегодня не пойдешь? Мы позже поедем на кладбище, поставим цветочки.

– Я не могу сегодня мама. В десять часов я должен быть в манеже Суворовского училища. Там начинается юношеское первенство Союза. Я должен выступать…

– Это тебе важнее, чем память об отце?

– Нет, мама это не важнее. Но я не могу подвести Алексея Тихоновича, ребят. Я завтра поеду на кладбище, могу с тобой, могу без тебя, но обязательно поеду. Прости меня мама, мне пора.

Он поцеловал мать, подхватил свой чемоданчик и умчался.

 

7.

Войдя в длинное помещение раздевалки спорткомплекса, Берзин сразу увидел светлый чуб Свечникова у шкафчиков, отведенных их команде. Народу в раздевалке было много. Съехались ребята из всех республик Союза. Некоторых Севка знал, других видел впервые. Свечников был чернее ночи.

– Раздевайся, - сказал он, – вот наши шкафчики.

– Что, я первый? - спросил Севка, чтобы завязать разговор.

– Ты не только первый, я боюсь, что ты будешь единственным в команде.

– Как, единственным?

– А, вот так. Максимова вы вчера чуть не загубили, лежит в больнице с пятью швами на ноге. Липенко сидит на Короленко, пятнадцать по обвинению в групповом изнасиловании. Вчера отличился около “чертова моста” на полянке. Левин вообще неизвестно где и неизвестно придет, или нет.

Севка негромко свистнул сквозь зубы: – “Вот это история. Что ж я, один буду выступать?…”

В этот момент в конце раздевалки появился Левин. Он шел своей обычной независимой походкой, ни на кого не обращая внимания, глядя поверх голов переодевающихся или разминающихся спортсменов.

– Ну, хоть этого не посадили и не убили, – скривив рот, сказал Свечников.

Левин негромко вежливо поздоровался и начал переодеваться. Когда они было уже готовы, и была дана команда к построению для парада, Свечников сказал: “Вы оба виноваты в том, что сегодня нет здесь Максимова. Я вам двум “Ромео” вот что скажу. Меня ваши любовные игры не интересуют. Я не для того два года кувыркался с вами в манеже, чтобы какая-то Джульетта с большими сиськами и длинными ногами угробила мою работу. Так что сегодня для вас нет ничего и никого, кроме прыжков. Всю злость друг на друга – в пируэты! Пошли. Я буду рядом”.

Колонна акробатов потянулась к выходу в зал на парад участников. Берзин и Левин заняли свое место и рядом, но, стараясь не прикасаться друг к другу, вышли в огромный прохладный манеж, в котором было выстелены три дорожки. В конце каждой дорожки стоял стол, за которым сидели судьи в белых брюках и синих пиджаках.

Свечников направился вслед за другими тренерами в зал, но у входа к нему подошли двое, которых в толпе и не заметишь. Тот, что постарше, показал красную книжечку. Они взяли Свечникова под локти и развернули к выходу на улицу. Он попытался объяснить, что у него соревнования, что в зале его ребята. Но это не интересовало незаметных тружеников тайного фронта...

Спустя полчаса, Свечников сидел в знакомом сером доме, в кабинете того же следователя, который три года назад отпустил его…на “пока”. Теперь Леша понял, что значило это “пока”. Как выяснилось, его жена Клавдия все эти годы посылала посылки своему хирургу, сидевшему в лагере около уральского поселка Сосьва. Отправители подобных посылок были на учете и их действия приравнивались к помощи изменнику родины. А муж Клавдии Свечниковой, которая находилась в данный момент в этом же сером здании в кабинете другого следователя, не мог не знать о ее связях, и, следовательно, был пособником помощницы изменника родины...

 

8.

Севка выигрывал соревнования. В какой-то момент Юрка почти достал его, но у Левина явно не хватало физических сил. Юрка злился на себя за то, что вчера вечером поддался на уговоры Томки и пошел с ней в коктейль – холл, открывшийся недавно на углу Прорезной и Владимирской, Он и раньше бывал в этом заведении. Ему казалось очень шикарным медленно потягивать через соломинку сладкий коктейль “Дружеский” или терпкий “Артистический”. Вчера они выпили два или три коктейля, посидели почти до закрытия, а потом пошли пешком к Томкиному дому: сначала по коротенькой Ирининской, затем вниз по старой, таинственной лестнице, по Крещатицкому преулку вышли на Думскую площадь к Костельной. Всю дорогу Юрка читал стихи: Лермонтова, Блока, запрещенного Есенина. Томка улыбалась какой-то загадочной улыбкой. Они зашли в темную подворотню и остановились у двери квартиры. Левин все продолжал читать стихи, Томка хихикнула и, не попрощавшись, юркнула в свою нору.

Да, жалел Юрка, что так бездарно провел прошлый вечер, а теперь еще из-за этого приходится проигрывать Берзину. Ему казалось, что в этот раз он сможет выиграть у Севки. Они ведь сражались не только за жетон чемпиона страны, но и за право на любовь. Так думал Левин, настраиваясь на очередной прыжок. Но он не понимал, что был обречен на проигрыш, потому что интеллект всегда проигрывает на прыжковой дорожке.

В последней комбинации прыжков Берзина был сюрприз для всех – двойное сальто назад в группировке. Об этом “секрете” многие знали и поэтому к дорожке, на которой Севка должен был выполнить последнюю комбинацию прыжков, подтянулись отработавшие свои упражнения ребята и зрители. Судья - информатор объявил Севкину фамилию. Берзин вышел к началу разбега и окинул быстрым взглядом ряды зрителей. Он искал Свечникова, который куда-то исчез, хотя обещал все время быть рядом с ними. Вместо Свечникова его глаза наткнулись на Томку Якушеву, стоявшую недалеко от каната ограждения. Увидев, что Севка ее заметил, Томка отвела глаза в сторону. Но, даже это, сейчас никак не подействовало на Берзина. Он поднял руку, показывая судьям, что готов к прыжку, на секунду замер в своей обычной стойке – приподнявшись на носках, ладони прижаты к бедрам, глаза прицелены к концу дорожки, к тому месту, где надо “мертво” стать после двойного.

Короткий быстрый разбег, рандат, флик-фляк, еще один, еще один, руки и ноги работают в четком ритме, темповое сальто прогнувшись, еще флик-фляк и, наконец, высоченный взлет над дорожкой, четкая группировка и два оборота.

– Стой” – громко выдохнул зал. И он стал, только чуть-чуть покачнувшись, но, не переступив ни шага. Аплодисменты обрушились на Севку, как гром с неба. Он – чемпион Союза! Он номер один среди всей этой толпы пацанов, которая подбежала к нему, жала руки, хлопала по плечам.

Через десять минут Берзин уже стоял на верхней ступеньке пьедестала почета, получая золотой жетон с выбитой фигуркой акробата в прыжке и приз – часы-будильник. Левин занял в личном зачете четвертое место. Неполной командой из двух человек Динамо заняло командное третье место Севка крутил головой, стараясь увидеть Свечникова, чтобы поблагодарить Алексея Тихоновича, это ведь была и его победа. Но Свечникова нигде не было видно. В раздевалке у шкафчиков их ожидал Илья Львович Лисин. Он обнял ребят и сказал: “Молодцы! Ну, просто классно сработали! Лешка был бы счастлив…”

– А где Алексей Тихонович? – спросил Берзин.

Лисин помолчал, а потом ответил: – У Леши, ребята, большие неприятности. Вам это трудно понять. Во время войны он оставался в оккупированном Киеве, работал в цирке вместе с Джабаевым. И теперь их тягают в серый дом. Так что пока, временно, до первого сентября тренировок не будет.

Он еще раз похлопал ребят по плечам и тяжелой, шаркающей походкой, ссутулившись, направился к выходу…

Одевались Сева и Юра молча. Уже захлопывая крышку чемоданчика, Севка сказал: – Ну, что Печорин! Ты все еще надеешься у меня выиграть?

– Я не надеюсь, я у тебя точно выиграю. Не сегодня, так в другой раз, – спокойно ответил Левин.

– А хочешь, сегодня вечером?

– Хочу.

– Тогда я могу тебе предложить одну игру, в которой у нас шансы будут равны.

– Предлагай, я слушаю.

– Слушай. Я недавно прочитал рассказ какого-то американского писателя. Не помню его имени. Там двое пацанов тоже сцепились из-за девчонки, и они свой спор решили с помощью русской рулетки. Сели в заброшенном подвале положили пред собой револьвер и заложили в барабан один патрон. Крутанув барабан, по жребию, первый стрелял себе в висок. При промахе стрелял второй, но уже заложив в барабан два патрона и так далее, до выстрела.

– У тебя есть револьвер? – тихо спросил Левин.

– Нет, револьвера у меня нет, – рассмеялся Берзин, – но у меня есть идея. Приходи сегодня в десять вечера к чертову мосту, я тебе все объясню.

– Заметано!, - ответил Левин, и они разошлись, не подав, друг другу руки. Через несколько шагов Левин остановился и, обернувшись, крикнул: “Эй, Берзин! А чем все кончилось там, в подвале?

– Вечером все узнаешь! – крикнул Севка и вскочил на подножку проходившего трамвая.

 

9.

В десять вечера в парке у чертова моста прохожих уже не было. Только внизу, по Петровской аллее, еще гуляли отдельные пары. С одной и другой стороны моста тускло горели фонари, оставляя в тени середину моста. Севка стоял в этой тени, опершись на металлическое ограждение, которое доходило ему до груди. В начале моста появилась фигура Юрки Левина. Он не спеша, подошел к Берзину и сказал: “Ну, чемпион, какая у тебя идея?”

Не обращая внимания на его тон, Севка спросил: “Ты же в стойке на руках хорошо стоишь?”

– Не хуже, чем ты.

– Вот и прекрасно. Я предлагаю тебе сыграть в мою рулетку, “чертову”. Мы с тобой будем становиться по очереди в стойку на руках на перилах моста, вот здесь, посредине. Кто первый не сможет устоять, – тот проиграл. Начинаем по жребию.

Юрка задумался и Севке показалось, что он побледнел: – “И что будет проигравшему?”, – спросил Левин после паузы.

– Проигравший никогда не подойдет к Томке Якушиной?

– А ты, если выиграешь, будешь с ней гулять?

– Если я выиграю, я к ней даже не подойду. Ну, что? Начали?

–Начали!

Севка вынул из кармана пятак: “Орел или решка?”

– Решка, – сказал Левин.

Монета тускло блеснула в воздухе и звякнула о настил. Выпал орел. Севка поплевал на руки, взялся за ограждение моста, подпрыгнул, согнул ноги в коленях и медленно осторожно вышел в стойку спиной к пропасти. Он старался задрать повыше голову, чтобы не видеть разверзшейся бездны и маленьких фигурок людей внизу. Зафиксировав стойку, как положено на три счета, он спрыгнул на настил и победно посмотрел на Юрку.

– Ну, Печорин, твой патрон.

Севке показалось, что Юрка готов отказаться от этой смертельной игры. Но Левин сцепил зубы и подошел к перилам. Еще осторожнее, чем Севка, медленно-медленно он вышел в стойку, чуть пошатнулся, но устоял и через три секунды опустился на настил тяжело дыша.

А Севка уже уверенно снова подошел к перилам и вышел в стойку быстрее и свободнее, чем в первый раз. Он даже ноги несколько раз развел и вновь сомкнул, наслаждаясь своей властью над пространством и высотой.

И все бы кончилось благополучно, если бы в момент, когда Севка собирался закончить второй тур со стороны царского сада не раздался милицейский свисток и гулкий топот ног по настилу моста. Севка повернул голову, и это решило его судьбу. Равновесие было нарушено, ноги резко пошли назад за линию перил. Какое-то время он балансировал, прогнув спину до предела, чтобы удержаться. Но руки соскользнули, и, потеряв опору, тело беззвучно рухнуло вниз….

Левин, закрыл лицо руками и опустился на настил. Над ним стоял милиционер и Томка, которая его привела, увидев, на мосту мальчишек и догадавшись, что добром эта встреча не кончится. Глаза у Томки были безумными. Она хотела посмотреть вниз и не могла себя заставить подойти к перилам. Снизу слышались крики людей. Махнув рукой, милиционер по крутому склону начал спускаться на Петровскую аллею.

Говорят, что когда человек падает с большой высоты, он умирает от разрыва сердца, еще не долетев до земли…

 

10.

Через девять дней после смерти Севки поздно вечером на скамейке под единственным фонарем у динамовского акробатического манежа сидел человек. Перед ним стояла бутылка водки и два стакана. Один стакан, налитый до половины, был накрыт куском черного хлеба. Другой стакан человек наполнил до краев и медленно выпил. Он понюхал корку хлеба, отбросил ее в сторону и опустил голову в ладони. Сидел он долго, потом поднялся, откинул пятерней светлые волосы со лба и, хромая сильнее обычного, скрылся в темноте.

Кирьят Ям. Август 2003 года.

 

русскоязычная
литература Израиля