-
|
I
- Мороженое
капнуло на кружевной воротник
оранжевого платья, и я понимаю, что в
гости идти не стоит, да и вобще...
- Вначале – питерский
дом, цвет сумочки и цвет туфелек,
старинный Roenisch в гостиной. В августе
– босиком на речку, тёплая пыль
украинского села, расшитые наволочки,
вареники на завтрак.
- Потом Есенин и Блок,
Ахматова и Цветаева, Бёрнс в
подлиннике, а по вечерам Сашка, Вовка,
Костик, и Юра из 10-го “А”. Оторопь
полёта на финских санях. Назавтра
насморк и тёткино малиновое варенье.
Любование весенней косыночкой цвета
сиреневого куста на Марсовом поле.
- Мой ангел-хранитель
великодушен. Он непритворно не
замечает того, что ему не положено,
часто проводит ладонью по моей щеке и
шепчет Кому-то: переходный возраст,
пройдёт, осталось всего ничего.
- Суматошно собираюсь
замуж. Скорее, скорее, труба зовёт,
плачет сакс Димки Калинова,
районного любимца. О, Димка, сколько
сердец разбито, сколько туши
переведено на слёзы! Всё благодаря
детской музыкальной школе № 56 и
классу игры на саксофоне. Но я теперь
замужем, и ты мне нипочём, я ПЕРВАЯ из
подружек и неподружек замужняя дура.
- ОЙ, ЧТО НАДЕЛАЛА-А-А
,
всплакнул мой ангел и – впервые –
прикрыл лицо рукавом.
- Триста граммов
диетической, десяток сосисок и
суповой концетрат. Варька принесёт
болгарскую косметику, говорит,
неплохая. Почитай Петрушевскую в “Юности”,
неплохо. Всё неплохо, всё не плаха,
всё путём.
- Пью горечь тубероз,
небес осенних горечь, а в них твох
измен...
Плохо мне, плохо. Томик
Пастернака занимает место томика
Есенина. Всё равно плохо мне, плохо.
Нужно рожать. Сына.
- Пусть будет. Мир
светится, и я вместе с ним.
- И вот наступает новый
день. Память цепляет нечто из
брошюрки на полке старой библиотеки.
Запах книжной пыли с примесью мая,
белый с чёрной жирной прожилью фон
для слов: агрессор, мирный народ
Палестины, сионисты.
- Неожиданное небо,
пальмы, киббуцная столовка с
кефирчиком и джемом, затяжное
прощание с прошлым.
- Жизнь делится на
давнюю, утробную (влажный тёмный уют
городского дома) и наполненную
светом нынешнюю. Господи, как не
хватало солнца питерской мерзлячке!
Отогреваюсь. Какое мне дело до всех
до вас, прими меня и упокой на
вершинах Твоих...
- Ангел подмигивает и
улыбается Кому-то: ну вот, я же
говорил!
- Автобусная старушка
щебечет на польском и думает, что я её
понимаю. Годы тикают на стене в
салоне, кукушка насчитала немного-немало,
хочу девочку. Мальчик говорит когда
я был маленьким, ходит в школу и
покупает булочку у рыжего киоскёра.
Пусть живут. Начинаю новый отсчёт.
- Завтра поедем на
Мёртвое море. Птицы слетелись к
решётке окна. Погладь меня по плечу,
боль уйдёт, а вместе с ней и прошлое.
- Проходят дни, а, может,
месяцы, а, может, годы. Я начинаю
жаловаться Кому-то на Кого-то. Ты,
бормочу себе под нос, несправедлив.
Молодая была и просыпалась с
туберозами, а нынче, на склоне юности,
знобливо стало по утрам, неужели
ничего иного Ты не припас для рабы
Твоей, а?
- Начинается потеха.
Тают краски, мир становится потёртым,
старая фотография да и только.
Различаю черты моего ангела. Он
наполнен суровым светом, ладони его
холодны, нет чтобы погреться у моей
щеки. Я не стесняюсь ангельского
взгляда и учусь не замечать
колыхания воздуха. Но календарь
напоминает про Судный день, и я
стараюсь проходить мимо зеркал.
- Без оглядки на
II
- Мобильник
зажурчал вальсом Штрауса тарья-ра
тарам, тарам, тарам, тарья-ра тарам,
тарам, тарам – звонил добрый рав
Шломо. Я приглашаю вас провести
Судный день в нашем доме, сочтём за
честь, проговорил он и рассказал, как
добраться до поселения Отниэль.
- Шла вторая интифада*.
Автобусы взрывались, кафетерии
простреливались, фотографии убитых
детей появлялись в газетах и
сменялись новыми. Это была наша жизнь.
Я запоминала детские имена в
траурных газетных рамках и ежедневно
проклинала сенильного палестинца,
прикрывающего лысину куфиёй.
Проклинала его щитовидные глаза,
пятнистые руки и мокрую трясогубью
улыбку. Он управлял страшным местом
под названием ТЕРРИТОРИИ. Поселение
Отниэль находилось там.
- Дня два прошли в
раздрае: хотелось поехать, но не
хотелось умирать. Кто-то сказал, что
до Отниэля рукой подать и совсем
нестрашно, другой обозвал меня
авантюристкой. Приближался Судный
день.
- Мы выехали в полдень,
решив, что детей усадим посерёдке, ты
прикроешь слева, я загорожу справа,
будем ловить пули. Зелёная черта
перечеркнула спокойное дыхание
израильской пустыни, появился
прерывистый пульс иной земли.
Началось великое представление в
преддверии Судного дня – мы ехали по
древней Иудее. И эта земля была чужой.
- Две арабские деревни
промелькнули справа (пулеловушка Я),
одна – слева (пулеловец Ты),
проскочили весёлый блокпост с
небритыми милуимниками** и въехали в
швейцарскую деревушку. Никогда не
была в Швейцарии, но, думаю, что
типичное тамошнее поселение
выглядит именно так – на невысоком
холме стоят аккуратные дома, газоны,
детские велосипеды примостились в
тени крыш, небо лучится сиреневым
светом, дамы в шляпках улыбаются
толстым младенцам, мужчины бородаты
и спокойны, жизнь прекрасна. Ой,
сказала я и почему-то всхлипнула.
- Семейство равва
встретило нас у порога. Семеро детей,
беременная Вардит, бульон с кнейдлах,
кускус с котлетками, красное вино и
молитва преддверия покаяния
подарили благодатный покой. Наступил
Судный День.
- ...Я видела глаза
умирающего отца. С тех пор Б-г часто
напоминал о Себе, я привыкла к Его
присутвию, привязалась и полюбила. Он
помогал мне при необходимости,
принимал телеграмму, посланную от
Стены Плача и отправлял посылочку. Я
не часто рассказывала о себе, но о Нём
помнила всегда. Видно, поэтому Он
пригласил меня на ежегодный
иудейский приём в Свою честь.
- Синагога была
заполненна светом ламп и людей в
белых одеждах. Я поднялась на женский
второй этаж, шляпка грела макушку,
нежная кофточка шла мне, я собралась
на свидание. Девушки в длинных белых
платьях заполнили все места, снизу
бурлило море талитов и мужских
голосов. Грянул Кол Нидрей.
- Я смотрела в
молитвенник, повторяла вслед за
всеми Отец Небесный – Отец
Небесный – Отец Небесный, грешили-грешили-грешили,
прости нас – отпусти грехи наши,
милосердный Б-г. Наше дыхание стало
Его дыханием, наши глаза наполнились
Его присутствием. Мы стали Б-гом, Б-г
стал нами. Едины, мы едины, Книга
Жизни в наших руках, страницы её
легки. Мы мечены , отметина
пульсирует на темени, прикрытом
кипой или шляпкой, мы признавали Тебя
и предавали, мы молились Тебе и
посматривали на чужих богов, мы
просили и не отдавали... В общем, дети
как дети. Мы пройдём средневековые
погромы и газовые печи, арабских
мальчишек, орущих Аллах Акбар,
наш пепел развеется над Треблинкой,
но душа поднимется к Тебе, наденет
белые одежды, поднимется на женский
второй этаж и начнёт повторять вслед
за всеми Отец Небесный – Отец
Небесный – Отец Небесный...
- Судный День прошёл. Мы
уехали из Отниэля, проехали одну
арабскую деревушку справа, две слева,
даже не повернув головы.
*( иврит)
Непрекращающаяся цепь
террористических актов, проводимых
арабами против народа Израиля.
**( иврит)
Военнообязанные, призываемые ежегодно
для прохождения краткосрочной службы в
Армии обороны Израиля.
niw 21.07.03
|
-
|
