Виктория Орти

В двух словах
(ничто и всё)

Вступление земное

Началось просто. Просто до неприличия просто – такие вот масло-масляное, песня-песенная. Я решила купить апельсины, молоко, творог «рекотта», укроп и клубнику. И купила всё по списку – апельсины, молоко, творог «рекотта», укроп и клубнику, пару килограммов куриных грудок, несколько упаковок лимонных вафель, две рыбины лосося, ривьоли, творожный тортик, паштет, две кофейные чашки, милое блюдечко для фруктов, ну, и килограммов десять чего-то там, всё и не упомнить… – поэтому пришлось взять такси. На подъезде к дому я запланировала – расплачиваюсь, улыбаюсь таксисту, выхожу, открываю багажник, достаю пакеты, ставлю их на землю, такси отъезжает. А дальше что? – спросил мой бедный разум несчастную плоть. А дальше я умру, обречённо ответила плоть. Потому что поднять всё это, ненужное теперь, на третий этаж, я не смогу. Разум замолчал и порадовался собственной живучести.

Я так чётко представила собственную смерть, что, вытащив пакеты из багажника, застыла, не сумев сделать даже первый пробный шаг – ведь это был шаг навстречу тому, к чему я не спешила. Делов-то! Нужно было поднять эти килограммы и попытаться преодолеть пару-тройку ступеней, а дальше сердце проделало бы оставшуюся работу. Точнее – объявило бы забастовку. И вот – в этот самый миг он и подошёл. Мне-то почудилось, что он очутился рядом одновременно с тем, что выговорил ты ведь не сможешь поднять всё это на третий этаж, сама вот говоришь – умру-не подниму. Взял мои пакеты и понёс. Я топала по ступенькам, ведущим наверх, топала и думала топ-топ, так-так, вот оно что, ага, значит – вот оно что… Он поставил ношу около дверей квартиры, улыбнулся, сказал умирать тебе не стоит, по крайней мере из-за покупок и ушёл.

Началось просто, я ведь уже сказала об этом в самом начале.

Какие небесные часы отсчитали время от этого начала и до пространства, в котором я пытаюсь перевести на земной язык эти годы? Какой маятник качнулся и разбил мою тамошнюю реальность на кванты? Какая разница! – главное – что я внесла пакеты с продуктами в квартиру, села и сказала пожалуй, мне это по душе, я готова к продолжению…

Вступление неземное

Череда миров ждала меня. Ждала-не-ждала, но нам пришлось встретиться. Кому-то очень захотелось нас познакомить. Впрочем, не исключено, что знакомство было вынужденным – ведь я собиралась сказать я знаю всё, а такие глупости чреваты, Вавилон-то любит новеньких. Но Вавилон не дождался, я была принята в объятья, о которых и не мечтала, согрета огнём, в котором многие сгорели, вернулась оттуда, откуда не бывает возврата. Почему? А потому что я была приучена возвращаться на круги своя и ни разу, вы слышите, ни разу не взбунтовалась.

1

Поляна, которую не обойти

Гм, сказала я себе, гм. Ну и история, влипла. Знать бы ещё – дальше-то что? И куда?

Полянка как полянка. Сразу за водоёмом, в котором бултыхается малышня. А полянка-то безразмерная. Безграничная какая-то полянка, ага. Я барышня любопытная, пошла пределы оглядывать. А тут – они. Нет, она. Нет, он. Нет, они. Потому что это были спаянные она и он. Не спаренные, нет, спаянные. И шли синхронно. Хотя и не шли вовсе. Они скользили над землёй, делая вид, что идут. Мощные. Одетые в белое, падающее свободно – от макушки и до... не знаю чего там у них в самом низу, но про пятки и не подумала. Н-да. Левое плечо покрылось мурашками, будто бы зимним сквозняком обожгло. Она посмотрела на меня. Он-то оглядывал пространство другой стороны. Тут я вспомнила, что где-то уже видела этот остренький абрис, но где – не смогла. Да и испугалась так, что имя своё не вспомнила бы.

В этот момент баритон кого-то там за правым плечом спокойно произнёс ну вот, теперь ты можешь выбрать всё, что захочешь, для тебя – всё и все.

И пошло-поехало! Всё мне не хотелось, потому что я не умею водить машину, не люблю больших пустых домов, одежда – не в моём вкусе, еда – чужая, а прочее – слишком громко, блескуче, вычурно, безвкусно, обильно, глупо. Что касается всех, то я, увидев толпу, растерялась и скуксилась. Слишком много придуманных лиц, наигранных улыбок, вымученного веселья, перебор чего-то, о чём я и думать не умею. Но эти маски говорили нам бы лишь видеть тебя счастливой, тянулись ко мне, роняя нежные слова, и я поддалась. Улыбнулась и тихо проговорила а почему бы нам не посмотреть фейерверк и не поесть взбитых сливок с клубникой...

И тут же, слышите, тут же, у всех появились вазочки с белым озерком и кровавым островком посерёдке. Они ели слишком сосредоточенно. Слишком уж исполнительны были их глаза, рты, руки. Фейерверк, выдохнула я, сейчас ведь у нас по плану фейерверк? Праздновать будем? И вытащила маленькое зеркальце, которое придумала сама. Из зеркальца смотрело лицо. Моё. Только кожа была полуистлевшей, всех делов. Э, нет, шепотнула я любящим меня маскам. Вот уж нет, повторила. Они и исчезли в момент.

А баритон кого-то там отчётливо и по-чиновничьи бодро сказанул – записываю: "она отказалась".

2

Та самая

И кто, ёпрст, может терпеть этот страшный сладковатый и тягучий запах? Кто в силах выдержать грязный тускло-оранжевый цвет этой долины? Кто не содрогнётся, проходя мимо мёртвых деревьев, застывших после агонии и ужаса последних минут?

Ну да, есть там одна, есть. Та самая. Ей – в радость.

Волосы у неё – цвета пейзажа, запах её – такой же, руки – сродни веткам деревьев, мёртвых деревьев.

Попавшим на её территорию кажется, что уйти некуда. Что дорога ведёт туда, куда ведёт их та самая. И в тот момент, что они видят невыразимое, вырастающее там, где должен быть горизонт, лишь обречённо вздыхают и идут, идут, идут, опустив глаза, ведь нельзя посмотреть на того, к которому ведёт та самая и не сойти с ума. Они всё одно сойдут с ума в тот момент, когда станут частью того, к которому ведёт та самая, но и последняя секунда до этого покажется счастливой вечностью.

А я знаю секрет.

Всё, что нужно – это суметь отвернуться в тот момент, когда глаза той самой встретятся с вашим взглядом. А дальше – легче. Сначала отвернуться, потом – просто свернуть с дороги туда, куда ведёт та самая, к тому, которому...

И та самая исчезнет, утянув за собой и долину, и того, к которому вела...

3

Мир, в котором голос

Этот мир я люблю больше всех-всего-всегда.

Да и кто бы не полюбил его, отчаянно и истово, в тот момент, что оказался оставлен, один на один, с белым светом, отражающим всё вокруг. В первый раз я застыла, огорошенная, и спросила Ты где? Ответа не было. Тогда я села на берегу моря, сливавшегося в единое со мной, берегом, небом, и заплакала. Было невыносимо. Я знала о том, что это будет невыносимо, но не понимала, что невыносимо до такой степени – он, этот свет, заставлял лучиться и меня, а я не была обучена простой науке – науке отдачи.

Сейчас нужно было бы написать и тут я услышала голос.... Нет, оставьте глупые книжки о детских фантазиях, создающие никчемные миры, отставьте их! Голос не звучит, он просто появляется внутри. Сливается с дыханием, проникает в поры. Пойди теперь разбери – где ты, а где не ты. Да и неохота разбирать-то, кому они нужны, кирпичики мироздания, да пребудет цельным, пусть знает – я смогла принять и впитать.

Я заплакала. И только поэтому смогла возвращаться… снова и снова.

4

Старуха по имени Сара

В тот момент, что её ввели и бережно помогли подняться на возвышение, я оглядела всю, стараясь запомнить. Божтымой, выговорил мой рот, Божтымой, сколько же ей лет? Это ведь не одежда на ней, это тряпьё, какое-то нечеловеческое тряпьё. Я и не видывала подобного, казалось – куски ветхой ткани были намотаны на то, что нельзя было назвать телом. Божтымой, что же это с ней случилось-то, Божтымой? Рот не мог заткнуться, и я надкусила печёный рогалик, взятый во время фуршета. Мы праздновали начало курса, а я, как всегда начала трепаться о планах и забыла про еду. Прихватила рогалик перед входом в зал, вот и пригодился.

Она начала говорить. Неторопливо, тихо, по-старчески. Она рассказывала про то, как в её времена говорили про Него, про то, что муж и не знал поначалу – за что именно ему выпала такая честь, почему именно они должны отвечать за стольких идущих вослед.

Соседка слева, закутанная в чёрное, насмешливо проронила что-то, а что именно я и не расслышала. Она замолчала. Посмотрела в нашу сторону. Будто бы чудовищный zoom увеличил лицо, я увидела каждую морщину, каждое пятно на её коже и снова подумала Божтымой, как же она чудовищно стара. И в этот самый момент глаза старухи наполнились светом. Он мог и возродить, и уничтожить. И соседка всё поняла, в ту же секунду отвела взгляд. Поняла и я, но – наоборот – всматривалась, любовалась, запоминала.

… Мы вышли наружу. Этот мир был создан специально для старухи, я поняла это в тот момент, что только глянула на небо – оно было всего лишь фоном для звёзд.

5

Ничто и всё

Ничто за прозрачными стенами было абсолютным. Не было ничего, даже пустоты. Я никогда до этого не видела ничто, но не испугалась, ведь напротив меня стоял лучший смотритель мироздания, первый номер после Него.

... после приглашающего жеста я подошла к экрану. Отчего я решила, что это экран? Не знаю, не знаю. Прямоугольник, совсем небольшой, чёрный, толщиной с лист – висел в воздухе, не вызывая ни удивления, ни паники.

Тем более что я была стремительно втянута экраном и выброшена в то самое ничто. Я успела представить себя в виде замёрзшей тушки, от которой отваливаются кусочки и превращаются в космический мусор, но на этом всё закончилось. Вся предыдущая жизнь, весь опыт, все любови и нежности, горести и радости, обиды и прощания. Я исчезла, растворилась, стала ничем, видела себя со стороны, прижавшуюся к прозрачным внешним стенам сферы, но существовала в мириадах точек одновременно, была и частью, и целым, живым и мёртвым, молчащим и поющим, прошлым и настоящим. Я поняла всё. То, что раньше казалось надзором, оказалось опёкой, любовь оказалась милосердием, а наказание – любовью. Как тяжело, Г-споди, как тяжело, какое бремя, Г-споди – выговорила вослед нежности, растекающейся по нервам.

И вот тут я поставлю точку. Ибо не дано рассказать.

Послесловие

Когда прах нашего мира уйдёт вниз, а мы поднимемся на ступеньку выше, то там, внизу, змей снова расскажет про запретное дерево. А мы неторопливо оглядим экран за спиной и улыбнёмся.

Ибо нам будет разрешено оглянуться.

И улыбнуться, глядя на новеньких и растерянных, которых нам предстоит опекать...

Но я прошу о небольшом одолжении – о разрешении подойти к молодой женщине, стоящей рядом с ненужными покупками, и просто помочь ей подняться по ступеням.

Пусть она станет идущей мне вослед.

АНГЕЛЬСКИЙ ЛЕПЕТ

1

Странный пришёл, негромкий. Вот, говорит, вся ты – перед мирозданием, а оно – перед тобой ли? Ну, и пошло-поехало…

Годы текли и тикали. Не-а, не часами на кухоньке, пульсом время отсчитывали. Тяжко мне стало. Вроде бы – тепло и уютно, а тяжко – ночью не заснуть по-человечески: столько картинок просмотреть, разномирье перелистнуть, будто комикс затюханный… на сон времени нет, даже дремота – абы что.

Уговорить-утешить-забрать-проводить-уговорить-утешить-забрать-проводить… и всё это за одну ночь, сами подумайте! Один только сиреневоглазый чего стоил – не понял, что я – самая что ни на есть простая, смотрел, будто не верил лучистым глазам своим, будто не понял, что да как. Хотя – когда ему понять, взрыв есть взрыв, тут и не до уговоров-утешений, главное – забрать и проводить.

Но после ребятёнка одного – не выдержала, спросила за что мне-то такое? В чём провинилась, когда? А негромкий – в ответ – добра в тебе много заложено, просто так не израсходуешь, решили помочь. Знаешь, каким грузом добро неизрасходованное на душу ложится? Вот-вот, лучше тебе и не знать.

2

Что ж ты, ну, кто ж ты, чудь безразмерная? Вроде бы ни к чему тут – ни рожи у тебя, ни ума. Да и лепет твой – что лапоть драный, выбросить жалко, а носить – стыдно. Ан нет, прилепилась, колобродишь, майсы рассказываешь, хохотунья. И гляну я на тебя оглядом моим прозрачным – ты и скукоживаешься вся, стесняешься, мекать-бекать начинаешь, мол неучёна-неверчёна-необучена-неприручена… Ай, мейделе-сорокалетка, ай, пустыха Сиона, ай да умеешь ты! Мимо пройдут – не заметят, рядом сядут – в бок пихнут, мясо – поплоше подсунут, платьишко – и то бракованное разыщут. Всё для тебя, мейделе, всё для тебя, распустёха.

А огляд мой прозрачный заледенел, глядючи. В тот самый утренний час, когда мы сели пить кофе на террасе небольшой кафешки около центра мироздания. Потому как нельзя было мне подглядывать за тобой, нельзя.

Но ты простила. Не всё ж других на милосердие поверять…

3

Какая нелепость, твердишь ты, озираясь, какая нелепость. Если бы кто спросил, если бы кто надоумил, подготовил если бы. Я бы – платье понаряднее, шампунь позапашистее, глаза бы успела подкрасить. Так нет же, всё внезапно, даже "с бухты-барахты" не обзовёшь, слишком много звуков. Доля секунды – и ты уже там, девушка, и ни-ко-го-шень-ки рядом, только долина, деревья, дорога.

А рыжая встречает.

Нет, чтоб отпуск за свой счёт или больничный по причине недосыпа.

Почему она? Почему именно она встречает именно тебя? Не по твою душу ведь, по его, спокойно спящего на сбитой простыне. А ты – отдувайся за обоих. Перед рыжей-то… непросто: глаза у неё цепкие да колкие, руки холодные да проворные, тело вёрткое, а души и нет вовсе – жалеть нечем.

Казалось, чего уж бояться – поиграй в гляделки, всех делов. Но у неё-то глаза – омуты, а у тебя не накрашены, ни тебе света лазурного, ни тебе луча убойного – ничегошеньки не захватила, сонная растяпа.

Да только что-то высветилось внутри, что-то заиграло, что-то проклюнулось и стало расти и мир менять. Долина эта долбанная, вся трупным запахом пропахшая, поменялась. И цвет, и запах иными стали. Деревья скрюченные распрямились. Да и ты из растяпы превратилась в нежноликую, лучистую. И смогла, ага, смогла рассказать этой рыжей, бездушной, о том, что не отдашь ей спящего на сбитой простыне.

А она поверила. Ушла, не оглянулась.

Да и незачем.

4

Марево будет ждать меня вечность. Ну а что сказать про время, которого и нет вовсе? Только вечностью обозвать – красиво и не обязывает. Когда отлепиться захотела – отлепилась от марева-то, а тут проявилась. Скучный мир, но если приглядеться, то ничем не хуже остальных, только красок поменьше и плоти побольше. И проблемы, конечно. А где миры без проблем найти? На то Он их и создал: нам – работа, созданиям – утеха. Мне сказано: делай так, чтобы плоти поменьше, а красок побольше, вот я и стараюсь, работа не хуже и не лучше всякой другой. Хотя, если подумать, то не хотела бы в утешителях оказаться, они нервными становятся. И ведь до неприличия доходит. Глаза на мокром месте, чуть что – истории душевные вспоминают: кто как кого утешал и что по дороге рассказывал.

Нет, я строго по указаниям: плоти меньше, красок больше. Просто и внятно: проверить канал ухода, отключить существо от Источника, но перед этим дать ему все краски просмотреть – пусть другим расскажет…

А потом уж – утешитель является. Работа у нас налажена.

5

Даже и не думай. Я серьёзно – даже и не думай проситься. Попросишь сам – отлуп получишь, мол куда тебе, не суйся. А промолчишь – быть может и повезёт, научишься чему надо. Да и надо ли? Ну, вот сам пойми – я теперь пару тысяч лет не смогу из этого круга вырваться, всё оттого, что один раз, ты пойми – один только раз! – сплоховала, не поняла человека, в список "на удаление" внесла. А он просто нездоров был, злость на Самого не душевной была, а так – лекарства, тоска, одиночество… Всё исправимо, захоти я. А я не захотела, ты же знаешь – злость на Самого для меня сигнал к уничтожению. Тормозить умею, конечно, вовремя понять что к чему – тоже, а вот не сработали тормоза. Крутиться теперь в этом водовороте, да не выкрутиться. А главное – когда техгруппа пришла отключать от Источника, то ведь ясно стало – канал у него не готов к уходу, Сам не дал отмашку, а я – дура ревностная, прокурорша недоученная – зарычала, заставила работу выполнить и даже утешителя прочь прогнала. Мол, случай мерзкий, порождение тьмы, никаких утешений не полагается. Ну, и препроводила собственноручно. Куда-куда… к рыжей, куда же ещё по злости-то! И ведь учёная-кручёная, сколько приговоров просматривала, сколько забраковывала за отсутствием причины, ан нет – взыграла кровушка.

Подумай, а надо ли…. Глянь на моё проявление там – камешек на пустынном берегу, и – подумай.

6

Ветер. Снова ветер.

Он зачинается в тех пространствах, о которых даже мы с тобой знаем одно – они есть. И ещё – в час великой жатвы налетит именно он. Поэтому, да-да, поэтому даже слабый порыв заставляет нас накидывать шаль солнечного света. Непробиваемую шаль, непродуваемую. А сколько будет унесённых? Сколько домов превратятся в жалкие обломки прошлой жизни? Ни ты, ни я не знаем. Но уже сейчас мы проходим по этой земле – осторожно, незаметно… и придумываем прозрачные купола над домами, о которых сказано они должны устоять.

Помнишь ли женщину с летящими по ветру волосами? Стоявшую на пороге дома, о котором не было сказано он должен устоять. Женщина с распахнутым взглядом и летящими волосами… сможет ли она улететь – вослед – оставив развалины собственного дома, сможет ли не оглянуться?

Давай-ка не будем задавать лишних вопросов.

7

Ты опять – рядом. Спасибо, конечно. А что мне ещё остаётся сказать, что выговаривать немеющими губами в час полуденной тишины?.. Вот и выговариваю – "спасибо, спасибо, спасибо".

Я научена, обучена, приучена, приручена. Прошла и поняла. Если хочешь – готова стать ручным псом, хочешь – светлой меткой, хочешь – тенью. Могу – волной океана, могу – камнем на берегу. Могу быть всем. Даже – самой собой, хотя это непросто.

Лишь бы – частью Тебя.

русскоязычная
литература Израиля