Слабый ветерок, гладивший коротко остриженные волосы, приносил помимо прохлады еще и целую кучу запахов, которые он знал еще с раннего детства - запахи зверей, тонкий аромат сосновой смолы, терпкое дыхание трав. Запахи людей тоже были, но это были свои - жившие неподалеку, в той же деревни, люди.

Их изба, где они жили с Дедом, стояла на отшибе деревни. А если быть еще точнее, так и вообще вне ее - почитай, на самом краю чащи. До ближайшего дома нужно было идти с полчаса. Но часов у Него не было, а время измерялось закатами, восходами, количеством шагов, длиной тени. В общем, до деревни было идти раз в пять дольше, чем до опушки леса...

За спиной заскрипели ступени. Он обернулся - на пороге избы стоял Дед, тяжело опираясь о косяк. Когда-то высокий, но теперь согнутый временем и болезнью, он тяжело дышал, глядя на лес слезящимися глазами. Сегодня Деду было легче - Он даже не услышал, как тот добрел до двери. Такое случалось все реже и реже. Раньше Дед, когда хотел, передвигался практически бесшумно, и не только в лесу. Сейчас, добиваемому хворью, это удавалось ему нечасто - пол предательски скрипел под тяжелыми шагами, дыхание прерывалось сиплым кашлем, а иногда в самый неподходящий момент отказывали ноги, и тогда старик шумно опирался на первое, что попадалось ему под руку...

Огорченно вздохнув, Он сделал попытку приподняться, но Дед лишь устало махнул рукой.

“- Ты бы хоть позвал, я бы помог - тяжело ведь...”

“- Ничего, все нормально. Еще напомогаешься...”

Впрочем, вслух не было произнесено ни слова, только эхо эмоций, как рябь от ветра на воде, отражалось на лицах - за много лет они научились понимать друг друга без слов. Этот немой диалог происходил каждый раз, когда Деду легчало, вот и сейчас...

Дед еле заметно улыбнулся сквозь густую буйную бороду, скрывавшую почти все его лицо. Улыбка угадывалась лишь по прищуру глаз, да невнятному шевелению бороды. Заметив Косого, старик шикнул на него, для порядка шаркнув ногой. Заяц вежливо (но совершенно не торопясь) спрятался под лавку, прихватив с собой недогрызенную корку. Впрочем, он уже давно знал, что ему ничего не грозит, прошли те времена, когда он боялся Деда просто до оцепенения. За все то время, что он прожил здесь, зверек считался уже чуть ли не членом семьи. Но и традиция была традицией.

“- Присядешь?” - взглядом Он обратился к Деду.

“- Да нет. Подышал, пойду лягу...” - отмахнулся тот. И, увидев, что внук приподнялся, снова махнул рукой - “Сиди, сиди. Я сам, сам... Могу еще...”

Тяжело, и на этот раз слышно ступая, Дед побрел обратно в дом.

Вот и ладно, подумал Он, снова закрывая глаза, вот и хорошо. Хорошо...

Дневная жара отступала, лес успокаивался, готовясь ко сну. Косой, дохрустев последние крошки, устроился у Его ног. Наклонившись, Он погладил его по голове. Что ни гвори, а и он привязался к зверьку. В лесу очень быстро поняли, что с хромым зайцем лучше не связываться, не смотря на то, что добыча из него была более, чем легкая. Запах человеческого жилья был легко различим для лесных жителей, и Косой беспрепятственно ковылял по самым глухим закоулкам, не особенно опасаясь за свою шкуру.

В деревне люди тоже поначалу смотрели с интересом на эту пару - человек и хромающий за ним заяц, но быстро привыкли, и пока Он вскапывал соседские огороды или колол дрова, зверек степенно сидел в сторонке, наблюдая и время от времени шевеля ушами.

Сколько Он себя помнил, они с Дедом всегда жили здесь. Родители погибли вскоре после Его рождения, он их не помнили, и все заботы о Нем взял на себя Дед. После смерти родителей они с Дедом несколько раз выбирались в райцентр, улаживая какие-то дела, совершенно Ему непонятные. Дед часами пропадал в шумных зданиях, в глубине многочисленных комнат и кабинетов, наполненных иногда молчаливыми, иногда, наоборот, говорливыми людьми. Он вел какие-то долгие разговоры, кого-то убеждал, уговаривал... Все это было Ему мало понятно, единственное, что Он понимал, что без всех этих хлопот жить им с Дедом спокойно не дадут.

Сам же Он оставался обычно на улице, разглядывая прохожих и играя с собаками - на первых было интересно смотреть, наблюдая за ними из-под сощуренных век, а с собаками он прекрасно ладил, с ними было хорошо и безопасно. Некоторые прохожие останавливались, наблюдая за сидящим в пыли мальчишкой, самозабвенно играющего с огромными дворовыми псами, ловили его восторженный взгляд, укоризненно качали головой и шли дальше по своим людским делам, не рискую вмешиваться - собаки слишком однозначно показывали, что не потерпят никакой сторонней критики. С ними он был в большей безопасности, чем с кем бы то ни было. Но это было давно, когда он еще не сжился с лесом, и собаки еще принимали его за своего. Потом они стали его сторониться, и тогда он еще не мог понять, почему. А потом они стали его бояться и ненавидеть. Да и не только они. Но Его это уже волновало мало. Или даже совсем не волновало. К тому времени Дед успел рассказать и научить Его, как и зачем ему жить в лесу...

Их действительно оставили в покое на годы. И только в последее время эхо этих хождений по кабинетам все-таки долетело до Него в лице их участкового...

Дед знавал еще его родителей, да и самого Семеныча, как величали участкового в деревне, таскал в детстве за уши, поэтому и отношения у них были не просто дружеские. Семеныч уважал Деда, если не сказать чтил. И только багодаря этому двадцать лет назад Семеныч не стал копаться глубже, отчего и как погибли сын и невестка Деда, хотя стоял не двух шагах от разгадки, даже не в одном, а буквально держал ее в руках. Он остановился, вняв просьбе Деда, и, портя себе показатели и послужной список, оставил дело в “глухарях”. Приехавшие из области следователи - дело шло о двойном убийстве как никак - также не смогли продвинуться ни на шаг, Семеныч с Дедом успели позаботиться и об этом.

Теперь же было совершенно другое дело. Дед был стар и болен, и Семеныч каждый раз затевал разговор о том, что, не преведи судьба что случиться со стариком, внуку одному жить будет не сладко. От остальных стариков помощи особой ждать не приходиться, самим бы кто помог, так не лучше ли уже сейчас пристроить парнишку в хорошую больницу, где он уж точно будет сыт-здоров. Тихо сидя где-нибудь в углу и прислушиваясь к этим разговорам, Он каждый раз испуганно ждал ответа Деда, хотя прекрасно знал, что беспокоиться не о чем. Пока старик жив, в обиду он Его не даст, а дальше... Дальше Он и сам о себе позаботиться, не дожидаясь Семеныча с его больницей.

И каждый раз, выслушав участкового, Дед хмыкал что-то невнятное в бороду, устало отмахивался рукой и переводил разговор на что-нибудь другое. Семеныч вежливо слушал, отвечал, но потом снова возвращался к вопросу о больнице. Старик снова отмахивался и, больше не слушая возражений, звал внука:

- Принеси-ка нам с погребу настоечки...

Семеныч досадливо морщился, но не возражал - настойка Деда была для него просто ожившей легендой из детства. Старик готовил ее сам, по своим собственным, известным только ему, рецептам. На стол выставлялись два традиционных русских граненых стаканчика простого стекла и незамысловатая закуска - холодная картошка, солонина, огурцы, капуста и прочая зелень из огорода. Выпивали по первой, молча закусывали. Так же молча Дед разливал по второй. Семеныч почесывал затылок, но все-таки выпивал. От третьей он отказывался, ссылаясь на то, что ему еще садиться за руль. Обычно на этом разговор и заканчивался. Вставая из-за стола, Семеныч , как правило, находил взглядом притаившегося в углу Его, подходил к нему, присаживался на корточки, ласково трепал по голове и, печально вздохнув, поворачивался к Деду, стоявшему по соседству. Затем молча поднимался на ноги и, досадливо махнув рукой, уходил...

“Чего он хотел? Зачем ему это?” - первое время допытывался Он.

“Да так...” - отмахивался Дед. - “Как лучше хочет. Ты на него не серчай, он человек хороший. Да, боюсь, не поймет, если рассказать все...”

Он в общем-то привык, что все, кто видел Его, считали его дурачком, блаженным. Так оно было проще. И Ему, иДеду, и всем остальным.

Старики приходили к ним не очень-то и редко - кому надо было наколоть дров, кому вскопать огород или починить, к примеру, крышу. Они не отказывали никому. Да и как откажешь? Уже не первый год Он был единственным молодым на всю деревню. К Нему обращались редко, больше к Деду, называя того просто по имени, поскольку знали его чуть ли не с детства:

“Здоров, Сергей! Как оно?.. Ну да, ну да... Попроси внучка колодезь поправить, а? А то совсем оно... А уж я не обижу...”

Больше всех жалела Его бабка Татьяна, дом которой стоял в самом центре деревни. Работа у нее начиналась обычно с того, что она, не смотря на Его бурные протесты, обязательно еще раз кормила его завтраком, и уж только потом допускала к немудреной работе.

“Ешь, ешь, тебе говорят!” - понукала она Его. - “Рази ж я не знаю, каково оно сироте-то? Сама мыкалась, помню, да вот и сейчас-то, на старосте лет... А вы с Серегой-то, каки кошевары? Не стесняйся, ешь...”

После работы, отводя Его к Деду, она непременно тащила с собой кастрюлю с каким-нибудь варевом. Надо признать, что готовила она хорошо, и Дед с удовольствием в такие дни принимал ее подношения.

“Уж выручили вы меня, родимые, уж и не знаю, благодарить-то как”, - каждый раз кланялась она.

Дед отмахивался, дескать, пустое, сочтемся.

Дед тихо улыбался, покачивая головой...

Наверное, единственным, кто знал почти всё, был старик Алексий. Он, пока был жив, частенько заглядывал к ним, о чем-то неторопливо беседовал с Дедом, вспоминал прошлое, подолгу засиживался за самоваром, особенно в долгие зимние вечера. Именно он два года назад помог Ему вытащить израненного Деда из леса. Наверное, это и подорвало старика - к весне Алексий слег, а к началу лета его не стало. Да и сам Дед едва оправился, он очень сильно сдал, словно что-то, что поддерживало его много лет, перестало помогать - не действовали ни настои трав, ни отвары, которые Он готовил для Деда по его же рецептам. И чем дальше шло время, тем хуже и хуже становилось Деду. И тем чаще Семеныч затевал разговоры о больнице Сначала о больнице для старика, а потом и для Него...

Однажды Он напомнил Деду об их давней поездке в Москву, к другу старика. Тот, насколько Он запомнил и мог судить, был достаточно влиятельным человеком, к тому же врачом, и, как казалось Ему, мог бы помочь. Если и не в том, чтобы их с Дедом оставили в покое, так хотя бы снял все вопросы, касающиеся разных там больниц.

Дед пожал плечами.

“Писал я ему, не раз уж писал. Пашка бы что-нить придумал бы... Молчит он. Был бы жив, ответил. Помер, видно... А вдруг нет?.. Тебя бы к нему отправить, да не доберешься один, а я уже не ездок, прости меня, старого... Вот если Степаныч поможет?..”

Но Он испуганно замотал головой.

“Да и то верно...”, - покачал головой Дед. - “Он, может, и рад бы помочь, да как он тебе документы справит?.. А если Пашки нет, так вам потом обратно, а потом тебя ему куда девать?.. Вот то-то... Пашка бы помог...”

Эта история случилась давно. Однажды весной, когда едва-едва сошел снег, Дед снова стал собираться в дорогу. Поначалу Он решил, что они снова поедут в райцентр “улаживать дела“. Не любил Он этот небольшой пыльный городок, смердящий единственной крупной фабрикой. Впрочем, Он с удовольствием снова бы повозился в пыли с огромным одноухим псом, вожаком всех окрестных собак. Пса он любил, тот был грозен на вид, свиреп с чужаками, но мальчишку любил. Они с ним напару не раз кувыркались, притворно рыча и скаля зубы, приводя в ужас редких зрителей, которым казалось, что пес вот-вот загрызет этого чумазого, весело смеющегося, мальчишку. Но каждый раз клубок тел рассыпался, и мальчуган непременно оказывался наверху, вцепившись в единственное ухо собаки... Но это были только мечты - немногочисленные деревенские собаки почему-то вдруг стали Его сторониться, произошло это как-то вдруг, неожиданно, и это было особенно обидно, Он никак не мог понять, почему это происходит? Впрочем, одноухий вожак жил в городе, и, возможно, с ним удалось бы поиграть, но почему-то в глубине души Он знал, что это не так, и что прежней дружбы уже не восстановить...

Вот и в этот раз Он решил, что их дорога закончится возле невзрачного трехэтажного ядовито желтого здания с несколькими стеклянными табличками перед входом (некоторые из них были залиты водой, и мутные следы вкривь и вкось пересекали буквы). Но все оказалось не так, и путь их оказался гораздо длиннее, чем Он сначала предполагал.

Еще в дороге Дед объяснил Ему, что на этот раз они поедут совсем далеко, но насколько это будет “совсем”, Он даже не мог предположить. Сначала они действительно прибыли в райцентр, но, проехав мимо желтого дома, прибыли к целой группе зданий, одно из которых было увенчано башенкой с часами. Это, как объяснил ему Дед, был “вокзал”. Там он впервые увидел “поезд” и “вагоны”, испугавшие его в первый момент обилием металла и целым ворохом странных запахов.

В целом же вокзал произвел на Него гнетущее впечатление. Здесь было еще больше суеты, чем в том приметном желтом здании. Здесь все еще больше спешили, кричали и толкались. Вцепившись Деду в руку, Он не отпускал ее ни на минуту. Какая-то сердобольная женщина с большой тяжелой корзиной в руках, попыталась угостить его горстью приторно пахнущих шариков, завернутых в разноцветные бумажки. Он испуганно спрятался за Деда, Он еще не знал, что это были конфеты...

Они ехали три дня, за окном мелькали леса и поля, несколько раз они переезжали реки по огромным решетчатым грохочущим мостам, потом снова тянулись поля, мелькали дома и деревья. Время от времени вагон приезжал в места, где стояли огромные дома в несколько этажей, а иногда притормаживал на ничем непримечательных полустанках...

На четвертый день путешествие их подошло к концу. За окнами вагона раскинулся гигантский город, поразивший Его - столько домов, людей, машин и суеты он не видел за всю дорогу. Грохот, лязг, скрип, рев, металл и стекло, толпы людей, их говор, запахи, звуки - все это в одну секунду обрушилось на Него, едва они с Дедом вышли из дверей вокзала. Это был свой мир, своя вселенная со своими законами, традициями и порядками. Это надо было либо принимать, либо бежать. Бежать Он не мог. Но и приспособиться, казалось, было невозможно...

Дед, прижимая Его к себе, пробирался сквозь эту людскую толпу к одному ему известной цели. И вскоре какой-то человек радостно окликнул их. Это был среднего роста невзрачный человек в сером костюмчике, с заметным брюшком, небольшими залысинами и с огромными очками на крючковатом носу. Дед всплеснул руками и радостно заулыбался. Человек, расталкивая народ, наконец-то пробрался к Деду, и они горячо обнялись...

Это оказался старый приятель Деда, еще с фронта. В то время Он еще плохо понимал значения всех этих странных и замысловатых слов - профессор, светило, биология, медицина - но понял одно, его Дед очень высоко ценит способности своего друга. А тот, в свою очередь, готов помочь Деду разобраться с какой-то сложной и давней историей...

А вечерами друг Деда приезжал за ними на длинной черной машине, и они все втроем ехали в какое-то гигантское белое здание со множеством комнат. Ему казалось, что в одном этом здании запросто поместится весь “райцентр”, который раньше казался ему невероятных размеров.

Там, в одной из комнат, набитой непонятными машинами, колбами и какими-то другими вещами, они проводили по несколько часов. Он не любил вспоминать это. Иногда не случалось ничего особенного, и Он просто сидел на табурете, пока в глаза ему светили фонариком. Или Его опутывали проводами с холодными металлическими пластинами на концах, ему было смешно и щекотно, но он терпел. А иногда его кололи иголками, чтобы взять немного крови, это уже было совсем неприятно, но он все равно терпел.

А однажды друг Деда приехать не смог, и она вдвоем поехали на метро...

Подземный мир поразил Его... Подземные переходы Он к тому времени видел и даже ходил по ним, но это было совсем другое дело. Гигантская, движущаяся само по себе лестница увлекала их с Дедом все ниже и ниже, в недра земли. Но становилось не темнее, а наоборот - света прибавлялось. Внизу оказалась длинная, вымощенная камнем платформа со множеством людей. По краям платформы были два туннеля, уходящих черными зевами в пустоту. Вдруг из одного из них толчками выплеснулась волна теплого воздуха, потом вмсесте со свистом, лязгом и ревом из туннеля вылетел поезд, наподобие того, который привез их с Дедом в город. И в этот момент Он перестал бояться. Увидев Его глаза, Дед ухмыльнулся. Они не сразу поехали на работу к приятелю Деда. Сначала старик просто провез Его по нескольким подземным веткам.

Метро ошеломило Его. Он просто не мог представить, что под землей, где в его лесном мире жили одни насекомые и кроты, может быть построен целый город, целый мир, населенный людьми и диковинными механизмами. Толпы людей перемещались в нем, длинные составы под стать тому, на котором они с Дедом прибыли в город, скрывались и выползали из каменных туннелей, опутанных проводами. Некоторые станции были незамысловатыми и низенькими, другие - наоборот - пышно и витиевато оформленными. На стенах некоторых станций расцветали диковинные цветы и деревья, представить в жизни которые Он просто не мог. Стены других были гораздо строже, но высоко взметнувшиеся потолки поддерживались огромными колоннами, словно небо в лесу, поддерживаемое стволами деревьев...

К сожалению, времени у них было мало. Дед с нежностью смотрел на внука, на застывший восторг в его глазах, но... Но сказку пришлось прервать - они снова вышли в город, чтобы добраться до белых кабинетов, где их уже ждали...

За пару дней до отъезда, Дед долго разговаривал со своим другом. Перед разговором Его выпроводили в соседнюю комнату и уложили спать, но какие-то обрывки Он все же слышал. А иногда и видел. И не только в полуприкрытую дверь, а и так, как это умел только Он - не открывая глаз, но видя всю картину происходящего. Дед тогда не знал этой его особенности, а потому не очень-то и таился.

Забавные часы, стоявшие на полке в комнате, ни один раз уже оттренькали свою мелодию, а старики все говорили. Голос друга старика звучал резко и виновато:

“Прости, Сергей, я ничего не могу сделать. Я вижу, но я ничего не понимаю. А, значит, и не могу... Мальчишка меняется, я вижу. Но почему это происходит?.. Не знаю. И не могу понять... Прости...”

Дед сидел за столом, уперевшись локтями в край и положив голову щекой на сжатые кулаки.

“Значит, и ему тянуть эту лямку... Жаль... Я очень надеялся на тебя, Паша...”

Он не спрашивал, не обвинял - он просто подводил итог.

Тот, которого он называл Павлом, не выдержал, встал и заходил по комнате.

“Все, что будет в моих силах, я сделаю. Я не могу даже представить, почему все это происходит, веришь ты мне?.. Может еще останетесь, а?..”

“Да я же понимаю...”, - голос Деда звучал устало. - “Судьба это, Паш... Мы вернемся. Парню тут не выдюжить, чужие мы тут, только хуже будет. Там его дом, да и мой тоже. Меня еще надолго хватит, а там, глядишь, что и придумается...”

Кто-то из стариков (Он не успел заметить, кто) подошел к двери и плотнее прикрыл ее. Теперь голоса были Ему почти не слышны, и Он мог только “видеть”. Старики еще долго сидели за столом и о чем-то разговаривали. Вероятно, вспоминали свое прошлое, фронт, войну...

А через пару дней они с Дедом уехали обратно в тайгу. А вскоре Дед показал Ему, как Он еще может жить в лесу...

Так что, пожалуй, единственным, что серьезно беспокоило Деда, а Его иногда даже и пугало, было именно рвение Степаныча, имевшее исключительно добрые мотивы. Участковый не мог и представить, как этот парнишка, не умеющий внятно произнести вслух и пары слов, не знающий ни грамоты, ни счета, сможет заботится о себе, когда старика не станет. Он видел его еще грудным, сидящим на руках у Деда, видел, как парень рос, как мужал, становясь крепким, здоровым, сильным и выносливым. Но видел он и то, что парнишка начисто лишенным “взрослого” разума, что по сути он - ребенок, не умеющий ни говорить, ни думать, ни постоять за себя...

Однако, в конце концов то, что должно было случиться, все же произошло...

Волков было пятеро, и все - чужаки. Они знали, кто он, и не боялись Его. Будь на его месте Дед, непрошенных гостей давно бы простыл и след, но до славы Деда Ему было еще, ох, как далеко. Он попросил их оставить зайца и уходить из леса. Вожак зло ощерился, остальные его поддержали - их было пятеро, он один. Стая взяла Его в круг. У Него не было выбора, теперь речь шла не только о жизни Косого, но и о его собственной жизни. Кольцо вокруг него стало быстро сжиматься...

Он убил их. Всех. Вожака - первым. Так его учил еще Дед - убьешь самого сильного, остальные сами уйдут. Но он не дал уйти никому. Двух самых молодых из стаи убивать было не обязательно, они, увидев, что стало с их предводителем и двумя другими старыми зверями, уже просили пощады. Но Он просто не стал сдерживаться, почувствовав на языке вкус чужой крови. Кроме того, это служило доказательством его силы, его заявкой на право именоваться хозяином этого леса. Он убил всех...

В этот момент Он почувствовал, что реально стал хозяином здешних мест. Лес безмолствовал. Вой и рычание, недавно оглашавшие окрестности, казалось убили все остальные звуки. Не было слышно ни птичьих криков, ни шороха зверей - ничего. Стих даже ветер. Замерло всё. Какое-то время Он стоял, прислушиваясь, а потом, осторожно взяв обеспамятевшего Косого на руки, тихо побрел домой...

Азарт драки прошел, и вот тут медленно, одна за другой, стали ощущаться все полученные только что раны, особой боли они не причиняли, просто вспышка ярости прошла, и наступила какая-то страшная усталость. Он медленно брел среди деревьев по своему следу, еще не успевшему засыпаться колючим снегом, а лес между тем начинал оживать, разнося весть о новом Хозяине...

Бредя к избе, вспоминая только что закончившуюся драку, Он вдруг понял, что ему был приятен вкус крови. Это его и озадачило, и испугало. Он понял, что ему понравилось чувствовать, как чужая плоть рвется под его зубами, как с хрустом расщепляются чужие кости, и как рот наполняется свежей пульсирующей кровью, бьющей фонтаном из разорванных жил... Дед говорил Ему о чем-то подобном, но это было давно, слишком давно, чтобы сейчас вспоминать об этом. Да и холод ощущался все сильнее. Он прибавил шаг, заставив себя перейти на легкий бег. Замерзнуть Он не боялся, ему было не привыкать к морозам и ночевкам в лесу, но вот Косого было жалко.

Дед уже ждал его на пороге. Стоя в накинутом на плечи тулупе, он всматривался в лес, выдыхая в звенящий от мороза воздух клубы пара. Он молчком пропустил внука в сени и первым делом осмотрел Косого. Заяц был цел, просто сильно помят. Пока Дед укладывал зверька возле печи, Он, прислонясь к косяку, тяжело дышал, приходя в себя и постепенно согреваясь, чувствуя, как с тела на пол стекает вода, несколько минут назад бывшая снегом.

На следующее утро, когда Он пришел в себя, Косой, сидя под лавкой, азартно хрустел хлебной коркой. А Дед выставлял из печи на стол горшок, распространявший умопомрачительно вкусные запахи.

После завтрака Дед снова поставил Его у окна, внимательно разглядывая вчерашние раны. Что и как произошло в лесу, он уже знал. Уже не так осторожно, как накануне, старик вертел его у окна, довольно ухмыляясь в усы.

“Вот этого могло и не быть”, - больно тыкал Дед в какую-то глубокую ссадину на спине. - “Сколь раз напоминал тебе, КАК надо нагибаться?”

“Да поскользнулся я!” - оправдывался Он и тут же получал очередной болезненный тычок.

“Ноги тебе ходить даны, а не оскальзываться. Корова и та дорогу смотрит.”

Он шипел от коротких уколов боли, но терпел - Дед был прав.

“Ладно”, - Дед шлепнул его пониже спины, - “Одевайся... Я поесть сготовил, садись.”

“Так как я?” - наконец не выдержал Он.

Дед, ковыряя ложкой в горшке, ухмыльнулся и молчал, пока Он не оделся и не сел за стол, потрепав по дороге Косого по ушам.

“Хорошо, малыш... Ты всему научился. А я-то уж думал мне тебя тащить обратно придется, когда узнал, что с ними Седой был. Вот теперь я спокоен. Коль сразу с пятью справился...”

“Седой?!” - Он был поражен. - “Это был Седой?! Я не знал...”

Дед рассмеялся, кашляя и утирая бороду.

“А знал бы? И связываться не стал бы?”

“Седой...” - повторил Он.

Теперь Он и в самом деле вспомнил широкую белую полосу, шедшую вдоль холки убитого им вожака. В момент драки Он этого не заметил, вернее, не обратил внимания, смотрел и не видел. Сейчас, спустя сутки, Он начинал вспоминать все то, на что во время драки не обратил особого внимания - на необычность манеры ведения боя пришлого волка, на его силу и ловкость, скорость, не доступную другим в его стае, и даже более длинные и острые, чем у остальных, клыки...

“Седой”, - повторил Дед. - “И первым ты его правильно положил. Это тебе еще не раз пригодится. Считай, лет на пять, а то и на все шесть, тихо будет, как никогда...”

Седой был почти легендой - Дед рассказывал о нем неоднократно. Но было это давно и превратилось без малого в сказку. Седой как раз и был одним из тех “чужих”, о которых предупреждал Дед. Правда, это был лесной “чужой”. Но в любом случае, “чужих” теперь стало на одного меньше...

Вот и сейчас Он сидел на скамеечке, разомлев в тепле заходящего солнца, и мимоходом прислушивался ко всем долетающим до Него звукам. Ему было хорошо и спокойно. Можно было помечтать. А мечта у него было. Он любил думать об этом. Прошло много лет, но Он помнил ту чудесную и таинственную поездку в метро...

...Ему хотелось еще раз проехаться в этих сказочных подземных лабиринтах. Но не так, как это было много лет назад - наскоро, почти бегом, не останавливаясь, не давая себе времени осмотреться, постоять, запрокинув голову, разглядывая удивительные своды.

Ему хотелось пройтись по станциям неспешно, останавливаясь, где захочется, возвращаясь на старые, уже виденные, места, принюхиваясь к странным и необычным запахам, которых не встретишь в лесу. Ему хотелось еще раз побродить по удивительным переходам со множеством лестниц и коридоров. Пробежаться по эскалаторам вверх и вниз, не обращая внимания на то, куда на самом деле они двигаются. Хотелось попетлять по платформам, мелькая меж колонн. Безумно хотелось, разбежавшись, проехаться, скользя, по чуть ли не зеркальному полу...

Он мечтал об этом с того самого дня, когда Дед впервые вез его в метро. Об этом больше не знал никто. Может быть, только Косой, с которым Он не раз говорил об этом. Но заяц не умел разговаривать. И не мог так достоверно все представить себе, чтобы эти мысли мог узнать Дед. Но Он так мечтал обо всем этом. И понимал, что мечта эта, наверное, так и останется мечтой. Например, Он не мог бросить Косого - оставшись без покровителя, тот и дня не протянул бы в лесу. А самое главное, Он не мог бросить больного Деда. И это было и во-первых, и во-вторых, и во всех остальных причинах. Мечта так и оставалась мечтой.

Но Он продолжал мечтать, как однажды все-таки доберется до этого далекого и таинственного города, и войдет в вестибюль станции, и спустится туда, вниз, под землю. И будет идти не просто так, уворачиваясь от толп людей, бестолково снующих вокруг тебя, нет.

Ему хотелось пройтись среди всей этой толпы горожан в том виде, в котором он обожал уходить в лес - огромным волкоподобным матерым зверем, не боящимся ничего и никого.

Любил Он вот так, на вечерней зорьке, мечтая, посидеть на лавке возле крыльца, вдыхая ароматы леса и слушая, как природа готовится к ночи…

июнь-сентябрь, 2000
niw 12.07.01 15:40:13 +0400