ЭЛЬВИРА ФИЛИПОВИЧ

(автор книги “От советской пионерки до челнока-пенсионерки”)

 

Окончила Тимирязевскую сельхозакадемию, работала по специальности (зоотехником) сначала в Чехии (по месту жительства мужа), потом на целине в степном совхозе Табуны Алтайского края.

Поступила в аспирантуру Всесоюзного НИИ животноводства и успешно защитила кандидатскую диссертацию по биохимии питания. Вела исследования в области витаминного и аминокислотного питания совместно с академическим институтом биохимии. Имеет более 120 научных трудов, 4 авторских свидетельства и патента, более 20 научно-популярных статей и очерков, две научно-популярные книги и более десятка рассказов и очерков, опубликованных в журналах: “Крестьянка”, “Работница”, “Сельская новь”, “Животновод”.

Имеет двух детей, старшая дочь Елена, кандидат наук, витаминолог, живет со своей семьей в Чехии. Сын – музыкант-композитор, учится и работает в Праге. Двое внуков…

Чтобы выжить, учить сына-музыканта, автор помимо основной работы в институте трудится на фермах (по договорам) и, наконец, обзаводится спасительной “челночной” сумкой и тележкой, и на славном Карловом мосту в центре Праги предлагает чудные павлово-посадские шали.

Дневник начала писать с 1944 года в возрасте 10 лет и ведет по сей день.

Семья русско-чешская, и автор обитает сразу в двух странах, нежно любя тихую сказочно красивую “странушечку” Чехию, и навеки предана сердцем своей горькой и великой России.

В дневнике отражены не только события и проблемы семейные, но и страны, даже двух стран. Книга-дневник читается как очень хороший детектив, хотя главное здесь не умелая авторская интрига, а само время, неудержимый ход его и зафиксированные автором “моменты жизни” ее семьи, друзей, знакомых, и просто жителей родных автору России и Чехии. Эта книга – замечательное свидетельство эпохи – будет интересной всем без исключения читателям.

Главы из книги

Сегодня я через много времени в Москве. Махаев отпустил за продуктами. А в библиотеку ВАСХНИЛовскую не разрешал, мол, по межбиблиотечному абонементу заказывай.

В магазинах всюду народищу! Очереди длиннющие и вообще все хвостами переплелись, сплошное месиво из живых людей. Впрочем, в очереди чувствуешь себя не совсем живой. Да и все какие-то с притупленными лицами, осоловевшими глазами. Привезла домой полную сумку: целый батон колбасы докторской, два кг мяса, правда, довольно костистого, майонезу, горошку зеленого, словом, всего-всего, чтобы Новый Год встретить.

Сегодня Мамочка с тетей Тасей поехали смотреть Москву фестивальную. Пошли в Парк культуры им. Горького. Полно иностранцев! А мама ужасно любит на негров смотреть. А их - тьмы. Так что вернулась довольная. И вообще, все было замечательно: таких интересных видали негров: шли в соломенных юбочках, фигуристые, темпераментно пританцовывали. Им вслед куча народу. А потом захотели есть. За пирожками стояли минут пятнадцать, да еще с полчаса за мороженым. А потом захотели в туалет. И стояли больше часа. Очередь, как огромный удав, обкручивала все это заведение с “М” и “Ж” и еще уходила хвостом в красивую аллейку, посыпанную красноватым песочком. А в “М” очереди никакой, потому что мужикам у любой стеночки “туалет”. И несколько женщин, раскрасневшись от борьбы со своим собственным организмом, влетели туда, где “М”, а за ними сразу же целая вереница тех, кому невмочь. А пришедший по нужде молодой человек, увидев у своего законного “М” толпу переступающих с ноги на ногу раскрасневшихся теток, аж побледнел от неожиданности и дунул в кусты. А тетя Тася из-за этой очередины опоздала на электричку и поехала аж к вечеру. И еще им пришлось разок поискать туалет.

Нашли в самой дали. Народу немного, но ругающая всех и вся тетка с метлой: “Убираешь за ними, убираешь, а они все с…т! Пришли на фестиваль, а сами только с…т да с…т!” Все равно вернулась мама радостно взбудораженная фестивалем, столько народу! Негров! Танцуют прямо на площадях, на аллейках. А главное, такие разные люди-то, а все, как родные.

 24 ноября 1985 г.

Непрерывающийся “московский” звонок: “Виктор Васильевич вас беспокоит…” Это Ефремов, один из первых витаминологов страны, можно сказать, основоположник. Голос звучный, молодой, хотя самому уже за 90 лет. Познакомилась я с ним недавно, когда заканчивала писать свою книгу о витаминах. Виктор Васильевич меня поразил не только своей работоспособностью (сотни оригинальных статей!), эрудицией, феноменальной памятью, знанием языков (европейских и восточных), но и совершенным отсутствием великорусской гордыни, присущей столь многим, и которую, почему-то, принято считать патриотизмом и уважать за это. Виктор Васильевич – человек мира. А когда он успешно защищал приоритет открытия витаминов Луниным Николаем Ивановичем, то делал это, по его же словам, не из-за того, что Лунин – русский, а ради высшей справедливости. Англичане, а за ними и весь мир, присваивали первенство открытия витаминов, хотя Лунин (и это Ефремов доказал!) опередил их почти на десять лет.

О Ефремове можно было бы написать интереснейшую книгу. Я же пока только очерк (появится в ближайшее время в “Крестьянке”), из которого убрали всю романтику, с приключениями, т.е. все, выходящее за рамки нашей советской “добропорядочности”. Например, душманы у Ефремова – справедливые, хоть и весьма отчаянные люди, энкавэдэшное начальство – сифилитики (не все, конечно), которых он успешно “пользовал”, обитатели гулагов, зэки, умирающие от якобы эпидемии, пеллагры, которые, как он доказал, страдали всего-навсего авитаминозом и который излечивается полноценным питанием. Ефремов необычайно эрудирован, правдив и добр. Судьба “врагов народа” его не коснулась, но и в академики, или даже в членкорры, он не вышел, а так и остался “обыкновенным” профессором, с обыкновенной пенсией. А сегодня он звонил вот по какому поводу: во-первых, ему очень понравился реферат диссертации, который Ленусь моя ему подарила, во-вторых, видимо, и сама Лена произвела на него впечатление. Не зря же читал он ей стихи на фарси и плясал лезгинку. “… Если бы я не был связан браком, то просил бы у вас руки вашей дочери!” – вдохновенным голосом признался девяностолетний профессор. “Старость меня подождет”, так называется мой о нем очерк, принятый уже “Крестьянкой” и подготовленный к печати.

 15 января 1989 г.

Со вчерашнего дня я в Праге у Оленьки. Допоздна смотрели ТВ (повторяли новогоднюю программу). Шутки, смех, однако, ничего “острого”, т.е. такого, как на наших КВН. А сегодня иду в “чедок”, т.е. турагенство, покупать билет в Москву. А там народищу! Заняла очередь и пошла погулять на Вацлавак, шпекачков поесть. Их завсегда там поджаривают. И такой аромат, что любого, самого строгого любителя диеты, слюна прошибет. А сегодня здесь молодежи полно, видимо, студенты. У статуи святого Вацлава, что на коне бронзовом, их толпа целая, как будто на митинг собрались. Но нет, просто группками беседуют о чем-то оживленно, смеются, словом, тусуются (модное словечко у молодежи).

Вернулась в очередь. Там долго убеждала своих же соотечестенниц, что ведь я стояла. Наконец, одна женщина вспомнила, пустили. Когда шла с билетом, уже смеркалось, а может быть, казалось так потому, что небо тяжелым было, серым. А на Вацлавской (мне к Оленьке через эту площадь надо переходить) полно люду всякого, но больше молодежи. А возле святого Вацлава целая толпища и транспарант огромными буквами “Якеш е вул”, что буквально значит: “Янеш (генсек Чехословакии) – вол”. По- русски это, конечно же, не так ругательно, как у чехов, не звучит, наверное, потому что волы у нас были всегда покладистой рабочей скотиной. А у домов, вдоль площади всей, полно людей, таких же прохожих зевак. И блестят мутно прозрачные щиты здешних спецполицайтов. Они стоят недвижной шеренгой, деля Вацлавак на две половины, ту часть, где через площадь проходит улица – проспект Народна (по которой и я возвращалась из чедока) и где не совершалось ничего особенного, и ту, где клубилась молодежь и, казалось, было весьма интересно. Я, конечно же, устремилась туда, где вдохновенно орали юные ораторы, и вдруг увидела, что народ, т.е. любопытные, вроде меня, прохожие, заметались, побежали. Что такое? И тупой удар холоднющей струей по голове. Хорошо была ушанка. Скорей бежать. Куда люди, туда и я. В какой то двор попали, вернее, не двор, а настоящий каменный мешок: каменные стены домов и один узкий проход меж стен, по которому бежали. А может не мы, а гнали нас? Только я ничего не поняла. А полицейские уже людей вовсю трясли. Кто сухой – сразу отпускали, а подмоченных в отдельную сторону. А у меня ушанка, будто вылитый суслик. Тоже скис и воротник из норки. А все остальное сухо, так что не замерзла. А были некоторые бедняги, зубами стучали от холода, пролили на них всю одежду. У всех мокрых и подмоченных документы смотрели. Одних сразу отпускали, других в сторонку лицом к стеночке. Мой паспорт как увидали: “Ах ты, курва горбачевская, мало вам бардака вашего…” Стала оправдываться. Мой чешский немного успокоил их. “Где живешь, к кому приехала?” – “К мужу!” – И называю адрес, тот, по которому когда-то в Либерце жила: Павловицка, 8. А теперешний адрес Ивы называть побоялась… И уж абсолютно успокоились, когда увидели до Москвы билет. “Вот ведь доказательство, что в Прагу я за билетом”. - “Ладно, поедешь!” – и послали меня тоже стать к стеночке. А потом всех нас пролитых посадили в автобусы. Тепло! Шофера затопили. Повеселели все. – И куда нас теперь? – В тюрьму? – Нужны мы там! - Молчать! – рявкает дюжий полицай, - и руки перед собой вытянуть всем. И едем. И примерно на сороковом километре от Праги начали высаживать, но строго по одному. А уже темнотища. Меня почти последней. Сошла на шоссе, а впереди огни города большого. Стопнула машину: Где мы? – рядом с городом Колином! Ура! Так они ж меня домой везли! Как будто знали, куда мне требуется. А потом вспомнилось: я-то сказала, что в Либерце живу, а это северо-запад от Праги, т.е. в обратную сторону. Иве ничего не стала рассказывать, ему и так забот хватает: работает по две смены.

За окном снег, метелит, а в вагоне жарко, топят как на морозище. Разговорилась с женщиной. Зовут ее Нина, и работает у Стародубцева редактором их газеты раповской. А раньше была в областной, в Таджикистане. Потом стало там россиянам неуютно, и подалась в Россию. “Мест предлагали много, а вот квартиру только Вася пообещал. И посулы все исполнил. Его, Василия Александровича С-ва, все промеж собой так и называют, Вася, будто родной он всем. Вася не просто знает сельчан своих в лицо и как зовут, но и детей имена и внуков даже, и все болячки их. Встанет, эдак, рядышком, приобнимет – женщина, будь у нее хоть ишиас, враз засияет. Женщины Васю любят. А ведь на внешность неказистенький, мужичок самый заурядный, деревенский. А в него все бабы влюблены, все! Похвалит Вася – лучше всяких наград. Женщин никому и никогда в обиду не даст. А слово у него покрепче любой бумажки с печатями. Скажет и все, и попробуй не сделать. Сейчас Таскаев за него. Разрывается мужик, из кожи лезет, а не слушают его. И уже не работают, как при Васе. С виду простецкий, а науку любил. И ученых, вижевских тоже, привечал. На ферме у него компьютеры корма отмеряют. По шесть тысяч удои. И не привязаны коровы. Ни у кого не получилось, чтобы на беспривязном такие удои получать, а у него вышло. Не он, конечно, делает, люди. Но его слушают, считают своим. Наш Вася и все, и не отдадим его никому. Он, правда, последние месяцы в колхозе почти не бывал, а в столице все больше. Ему власть малость головку закружила. Светился Вася на всю страну. Однако ж, не дипломат он совсем, в интригах не смыслит. Рубит прямо. Поэтому у него и с Горбачевым не гладко было, и с Ельциным тоже. Вася был за Рыжкова. А Ельцина не любил. На выборах он все за этого Рыжкова стоял. А люди, наверное, в первый раз не то сделали, что Вася просил, проголосовали против: “Вас бы, Василий Александрович, мы б с удовольствием на премьера, а Рыжкова не хотим”. Половина, даже больше, против были. Да-а…

А уж как он влип в это ГКЧП! Они уже объявились, а Вася у себя был. Тихо сидел. Так ведь позвали. Уж потом. Вертолет прислали, мол, премьер Павлов вызывает. Он и полетел, голубчик. А потом, когда эти танки в Москву насунулись, Вася к себе в Спасское вернулся. Интересно, что все в Новомосковске и в Туле это село называют Стародубцево. А что Спасское, не все и знают. Так вот, когда провозглашали по радио, что Стародубцев, мол, скрылся куда-то и что найти его не могут, он у себя в деревне был, меж людей, нигде не скрывался. Тихо-мирно дожидал, когда его забирать приедут. Обидно за него, что у следствия как-то мямлит, оправдывается. Сказал бы прямо: хотел как лучше для людей. Это ж правда! А то: не знал, не думал. Будто какой дурачок деревенский там выглядит.

Он ведь, Вася, шахтером в молодости работал. Потом в сельхоз поступил. Когда в Спасское приехал, колхоз этот “лежачий” был. А сейчас, при нем, даже и пьяницы перевелись. Если кто и пьет – втихаря. Сначала он был председателем только колхоза, потом – целого объединения, РАПО. Взял цех со швеями, взял зверосовхоз (который погибал). Вася вывел дело на валюту. Из шкурок лис и норок сами, в своем же цехе, стали шапки меховые шить, воротники. Раз как-то было собрание этих швей. Вася их похвалил: молодцы бабоньки. А они: нам бы вот всем да по воротнику песцовому! – “Ладно, так и быть, будет вам каждой, пошейте шубы себе!” - А женщины: “Нам бы модные шубы-то. А их в люксе шьют”. – “Ладно, говорит, - мои ненаглядные, закажем в люксе и на примерку автобусом отвезем”. Все это записываю я со слов Нины. У нее и у самой лицо светится, когда про Василия А. говорит. А едет она в Австрию, вернее, хочет попасть туда (кто-то из близкой родни в Австрии). У нее австрийская въездная виза есть, а советской выездной нет. Чтобы ее получить – долгая песня. Она купила приглашение в Польшу и едет, якобы туда, транзитом через Чехословакию. Удастся ли?

Перед границей, как всегда, мандраж. Сначала пограничник заходит. Берет паспорта, потом таможня – черноволосая, чернобровая девица со стервозными ухватками. “А это что? А это?” – и роет. А потом, что ей глянется, в сторону отшвыривает: “Сдать в камеру хранения! И это, и это, и это…” – “Так это ж рубашки нательные! Мои!” - А она: “Две оставить, а две сдать!” Целую гору наложила сдавать. “Так ведь в камере хранения всего два дня это будет лежать, а я на месяц еду”. - “Тогда продавайте”. Выхожу из вагона с полной почти сумкой. Из темноты двое мужиков выныривают. “Продаете?” - “Да”. А они в сумку руками шнырь и уже что-то вытащили. Однако даже не усекла, что, а уже набежали еще четверо. И все лезут в сумку. Чувствую, как она в руках моих ходуном ходит. Все почти из нее выдрали мигом. Я успела только ухватить шнур настольной лампы, которую везу Янику. Такое зло взяло. “А ну, отдайте лампу! Отдайте! Счас всех поубиваю! Ни одной рожи целой не оставлю!” Ор мой возымел действие, мужички откатились, а я скорей на подножку и в тамбур. Стою пережидаю. В вагоне таможня еще шурует. И кто-то аж до визгу с ней спорит. “Тогда совсем не поедете. Счас вам билеты вернут и выходите!” - кричит чернобровая на кого-то. А в тамбур из вагона заходит ее коллега, мужик с широкой и незлой мордой. “Чего ждете, идите с вещами в камеру”. – “У меня поворовали почти все”, - отвечаю уныло. Разрешил в купе идти. Сижу, понуро подсчитываю потери: две рубашки, пять коробок с индикаторами, отвертки, садовые ножницы… А стервоза чернобровая, победно блеснув карим глазком, прошла с полной сумкой вещей и за нею пассажиры, несколько человек, тоже полные руки вещей и полные уста проклятий в адрес таможни.

Наконец, пограничники паспорта раздают. И вот, последний ритуал: все выходят из купе, а они откидывают сидения (нет ли шпионов). И … отчаливаем. – “Ф-ф-у-у! Вырвались!” – радостно восклицает Нина. – В Братиславе ее встретит сын! Он диссидент. Работает на фирме, хорошо получает, квартира в центре Вены.

В Чиерне все происходит без осложнений. И уже катим по Словакии. И, наконец-то, можно поспать.

ОТ СОВЕТСКОЙ ПИОНЕРКИ ДО ЧЕЛНОКА-ПЕНСИОНЕРКИ

“От советской пионерки до челнока-пенсионерки”, - книга, 37,5 уч.изд.л., тираж 500 экз., вышла в 2003 г., в Москве, издательское содружество А.Богатых и Э. Ракитской, представляет собой дневник (за 1973-1994 гг.).

niw 02.04.03