ТРИ СЛОВА

Невзначай они слетели однажды с полудетских расцелованных губ, окрыляя и обезоруживая, и навсегда поселились в памяти, где-то по соседству с майским птичьим гомоном, шепотом морской волны и ворчанием старенького лифта – в зависимости от обстоятельств времени и места. От неумеренного использования другие слова со временем изнашивались, стирались, как старые монеты, а эти продолжали жить, радуя его первозданным смыслом, а то и просто своим звучанием.

С годами детскую непосредственность сменили более зрелые проявления женской натуры, и он, как опытный сомелье, учился распознавать все новые тона и оттенки, которыми наливались древние как мир слова.

 И когда они зазвучали на чужих языках, мелодичных или мучительно-гортанных, он безошибочно угадывал в них вечные темы – от целомудренного обожания до досады от наспех утоленной страсти. Однажды они вспыхнули губной помадой на треснутом гостиничном зеркале – неразгаданным посланием из ближнего зазеркалья.

Пролетел – будто приснился! – бездарный ХХ век. Отжужжал веселый улей. Он в одночасье постарел, окуклился, и стал жить механически, как все вокруг, решив однажды, что это самый удобный способ существования во времена перемен. Его большой дом опустел, не будила по утрам перекличка детских голосов, не замирало сердце от звука торопливых женских шагов. Им на смену пришли бодрые голоса телезазывал и унылые звуки его собственной однообразной жизни. В постели поселилась бессонница, завершая картину его жизни в серо-фиолетовых тонах.

И тут он затосковал – по тем недавним временам, где, казалось, еще бурлит его бесшабашная юность. Он закружил по забытым аллеям, часами курил в знакомых подъездах, мечтая уловить эхо заветных слов, что когда-то звучали здесь для него, но которые сам он так и не смог повторить, поверив старой цыганской поговорке – проигрывает тот, кто признается первым.

***

В свои неполные четыре года малыш не понимал точного значения подслушанных в случайном разговоре слов, но по-детски чутко уловил, как при их звучании менялось привычно невозмутимое лицо отца. Наконец-то удалось его рассмешить, решил он, и теперь этой веселой игрой заканчивались их воскресные походы в зоопарк или парк Горького. Вот и на этот раз, чмокнув наспех небритую щеку, он крикнул вслед уползающему вниз лифту – я люблю тебя! Эхо весело поскакало по лестничным пролетам, обгоняя кабину лифта, где, неловко прислонившись к стенке, застыл немолодой, щеголевато одетый мужчина. Уставив в стену, будто для равновесия, невидящий взгляд, он старательно, раз за разом, пытался вывести пальцем на облезлой дверце лифта три коротких слова.

И.Б. Рунов