Последний герой |
Из
моей детской шкатулки… Лето. Солнечный
день. Я шагаю в новеньких ботинках по
аллее Тимирязевского парка, удобно
ухватив отца за палец. Мама, как обычно,
собирает неподалеку букетик из лесных
фиалок. Позади остался заросший пруд,
полуразрушенный грот, пара вековых
дубов. Неожиданно с соседней поляны потянуло
скошенной травой и недавним грибным
дождичком. Мне хорошо и спокойно. Вдруг
я взлетаю вверх и оказываюсь сидящим у
отца на шее. Он издает странный звук –
между конским ржанием и боевым кличем
индейцев – и пускается вскачь. Я
задыхаюсь от ужаса, пытаясь ухватиться
за пару подпрыгивающих передо мной
розовых ушей. Но страх быстро проходит.
Его сменяет азарт движения и восторг от
внезапно открывшегося огромного мира
– и поселяется в душе навсегда. Мама
смотрит на нас озабоченно, но быстро
успокаивается, увидев как надежно
держат меня отцовские руки. Многие
вещи в нашем доме были сделаны этими
руками, крупными руками мастерового
человека. Отец и нас с братом пытался
приохотить в ручной работе. «Смена
видов деятельности – лучший вид отдыха»,
- не уставал повторять он вслед за
Основоположником, когда мы пытались
увильнуть от домашних дел под
предлогом школьных заданий. Зато
радостно тянулись за отцом в гараж, где
скучала старенькая бежевая «Победа» и
куда нас иногда брали на «подхват».
Пробежав по московским улицам с
шашечками и «зеленым огоньком»
четверть миллиона верст, она и нам еще
честно прослужила с десяток лет. Именно
ей я обязан ранним знакомством с Черным
морем и его обитателями, тихой рыбалкой
на карасей и своенравным Днепром, где
мы однажды чуть не утонули в бурю под
Запорожьем. «На юга» мы выбирались всей
семьей в летние автопоходы, совмещая их
со служебными командировками отца. До
сих пор я вспоминаю с благодарностью
нашу «Победу», ее надежные округлые
формы и даже «имя» - «ЭО-8058». И сегодня
оно звучит для меня посланием из
детства, странным отголоском греческих
мифов и пылкой богини Эос.
Вспоминаю
наши воскресные вылазки на малую
родину отца в подмосковный Ногинск.
Загадочная, вся в заводях и омутах,
речка Клязьма, усыпанная желтыми
кувшинками; детская вольница – игры в
казаки-разбойники, штандер, охота на
разноцветных кузнечиков с
обязательным желтым сачком. В старом
деревянном доме, с покосившимся сараем
и сеновалом, всем заправляла бабушка. «Ищи
работу как хлеб ищут!» - наставляла она
отца и его трех сестер еще в голодные
предвоенные годы. К нам с братом она
проявляла снисходительность, называя
нежно, по-женски – сыночка. О
той страшной войне я узнал позже. Тогда
же понял, откуда у отца сноровка в
работе с железом. «Сапер ошибается
только раз в жизни» - любил он повторять,
вспоминая недобрым словом минные поля,
обезвреженные им в Украине, Польше,
Германии и Чехословакии в последние
два года войны. Оказалось, что эти
родные, знакомые до мельчайших
морщинок, руки, когда было нужно,
возводили за ночь многотонные
переправы. Утром советские танки шли по
ним на Запад. А перед тем, как первая
колонна машин выезжала на мост, взвод
саперов-строителей во главе со своим
бравым 19-летним командиром Борисом
Руновым, молясь и матерясь, лез под
мостовые опоры – единственный и
безотказный контроль качества на войне. Фронтовые
1943-1945 годы вместили в себе вечность –
ратный труд, ранения, награды, взятие
Берлина (сохранилась его фотография на
белом коне) - здесь, за несколько дней до
окончания войны, он одним из последних
был удостоен звания Героя Советского
Союза, и, наконец, Прага. Это
были два победных года и они выковали
характер победителя и задали
траекторию жизни. Один из главных
принципов гласил: любому делу (а
жизнь – это просто одно большое ДЕЛО)
должен предшествовать хорошо
продуманный план. И его исполнение надо
начинать непременно с самых трудных,
неприятных работ – дальше будет легче.
И он увлеченно мечтал и планировал – на
неделю, месяц, год – чтобы потом
мгновенно раствориться в действии, на
удивление и зависть окружающим.
Демобилизация, переезд в Москву,
поступление в институт, женитьба,
аспирантура, Тимирязевская академия (со
временем – звание Академика), два
десятилетия на высших государственных
постах. Зарубежный
опыт – годовая учебная стажировка в
США и работа советником Посольства
СССР в Канаде в 60-х – часть большого
жизненного плана. Дипломатический опыт
расширял горизонты, развивал навыки
общения (от фермера до президента) и
сглаживал норовистый характер. Все это
помогло потом существовать и
добиваться целей в византийский по
сути, советской номенклатурной
реальности. О
войне в семье почти не говорилось. Она
существовала для нас словно в двух
несовпадающих измерениях. Была
война «праздничная», случавшаяся раз в
году, в мае, когда по Красной площади
проходил маршем военный парад, в Кремле
звучали торжественные речи, за столом
– тосты «За Победу!», а вечером гремел
праздничный салют. В эти дни отец
надевал пиджак с орденами (в другое
время он делал это неохотно) и шел на
встречу однополчан 4 танковой армии 1-го
Украинского фронта. Эта парадная «война»
заканчивалась так же неожиданно, как и
начиналась. Военные награды
возвращались в пыльные коробки еще на
год. С ними исчезали до следующего мая и
толпы журналистов, которые накануне
осаждали в нашу квартиру на
Кропоткинской улице, чтобы взять
интервью у «живого героя»! Но
была и другая война, о которой я
поначалу только догадывался. Она не
имела ничего общего с проявлениями
казенного патриотизма и о ней не
принять было говорить вслух – как
стараются не вспоминать что-то
тягостное, трагичное. Думаю, неслучайно
прошло почти тридцать лет, пока
отец вновь решился приехать в
Германию. Та,
другая , война вошла в меня, когда я
впервые увидел глубокие, уродливые
шрамы на теле отца. Мне показалось
тогда, что война вовсе не закончилась.
Она хищно затаилась где-то в складках
человеческой плоти и просто ждет
своего часа, чтобы вырваться опять на
свободу. Я не мог заставить себя
прикоснуться к этим - потянутым тонкой
пульсирующей пленкой – ранам,
притягивающим и отталкивающим
одновременно. Похожее чувство я
испытывал, когда встречал и безногих
калек - ветеранов войны, просящих
подаяние на вокзалах. Еще более
страшное порождение войны, прозванные
в народе «самовары» (лишившиеся и рук, и
ног одновременно) уже были вывезены
заботливым правительством на Соловки,
подальше от людских глаз. Непарадная
война, война-работа, оживала в
рассказах наезжавшего изредка к нам в
гости дяди Вани Кокорева –
однополчанина , великана и добряка («Ох,
Игорек, забодай тебя комар!»). В отличие
от отца он прошел всю войну без единой
царапины и по его убеждению – из-за
того, что в
отличие от большинства, не прикасался к
рюмке. Такую клятву он дал когда в
начале войны его родной взвод
поголовно ослеп и полег, по ошибке
напившись отбитого у фрицев метилового
спирта. Сапер от Бога, сам он на войне «подсел»
на огненную работу, да так и проработал
всю жизнь подрывником на горных
разработках где-то на юге России. В
последний раз я видел отголоски той
страшной войны в глазах отца, когда он
смотрел – не отрываясь, будто силясь
что-то вспомнить – на Бранденбургские
ворота в Берлине. Этот взгляд поймала
камера во время его поездки по следам
сражений пару лет назад. И
все-таки, отставив в сторону личные
эмоции и воспоминания, какова же была в
действительности та война,
самая кровавая в истории
человечества? Ведь скоро уйдут из жизни
ее последние участники – а с ними и
живая память, которая только и вправе,
по-моему, называться правдой о войне. О
той войне, где героизм и
самопожертвование соседствовали с
трусостью и предательством, а
объединяло все это нечеловеческое
страдание и гибель миллионов
человеческих существ - во имя ложных
или преступных идей. Волнует
и то, что чем меньше остается живых
свидетелей той бойни, тем заметнее
желание поспекулировать на этой теме,
погреть руки на Вечном огне. Убежден,
что масштаб и последствия этой
катастрофы для страны до сих пор не
получили объективной оценки и не
осознаны обществом. Не могу не
вспомнить и гробовое молчание
российского общества, сострадательной
российской интеллигенции в ответ на
опубликованные прошлой весной «новые»
данные о погибших в войне - 42 млн
человек. Два раздавшихся голоса –
писателя-фронтовика Даниила Гранина и
Виктора Ерофеева только подчеркнули их
полное одиночество. И где гарантии того,
что государство не продолжает скрывать
другие страшные тайны о войне? Характер
отца был чужд сентиментов. Он не любил
оглядываться назад. «Если сегодня я не
узнаю ничего нового, то зачем мне жить
завтра?» - любил он повторять и жил
жадно, азартно. На ночной сон ему
хватало 4-5 часов - словно боялся
упустить что-то важное. И так на
протяжении девяти десятков лет! Почти
шестьдесят из них с ним рядом шла наша
мама, ставшая женой, матерью троих
детей, другом, советчиком, редактором
его книг –добрым, терпеливым
всепрощающим ангелом. Многие
годы я пытался понять источник энергии
и природного магнетизма, который
отмечали все, кто сталкивался с отцом
по работе или в жизни. И лишь недавно,
мне пришла в голову разгадка –
достаточно фантастическая, чтобы
оказаться правдой. Думаю, многие помнят
нашумевший в начале нулевых телесериал
«Горец». Мне кажется, что подобно герою
этого фильма отцу выпала судьба
соединить в своей судьбе жизненную
силу тех 18-летних ребят, его ровесников,
которые вместе с ним ушли на фронт,
чтобы никогда оттуда не вернуться. Отец
стал их посланцем в мире живых, его
глазами они смотрели – с другого
берега – и постигали этот прекрасный,
рано лишившийся их мир. Вместе с ним они
смеялись, радовались, страдали, любили… Вспоминаю, как на своей «золотой» свадьбе родители – будто и не было позади пятидесяти лет – прошлись в вальсе и под аплодисменты исполнили знаменитую послевоенную Рио-Риту. И вот за месяц до своего ухода отец, услышав по радио эту музыку, отставил в сторону трость и пригласил на танец 6-летнюю внучку, которой родители дали имя нашей мамы. Надо было видеть в этот момент выражение восторга, гордости и смущения на лице юной Лидии Михайловны. Тогда же, прощаясь со мной и будто предвидя, что это наша последняя встреча, он крепко, как когда-то в детстве, сжал мою руку и спокойно сказал: «Все хорошо, сынок, мы еще повоюем!». Таким он и останется в моей памяти – мой папа, мой первый и последний герой. Игорь Рунов niw 20/01/2018 |