Мой дед родился в чувашской деревне через тридцать один год после отмены в России крепостного права. Дом, где он увидел свет - надежно срубленный из липы пятистенок - и поныне стоит на центральной улице, протянувшейся почти на километр от Князе-Владимирской церкви до недавно появившейся белоснежной часовни на окраине села. В архивах я розыскал церковную книгу, в ней запись: «Михаил Степанович Степанов родился 13 сентября 1892 г., в д. Шимкусы, крещен 20 сентября 1892 г. в с. Ст. Щигали. Отец – Степан Яковлев, мать – Агафья Николаева. Восприемник – той же деревни крестьянин из чуваш Захар Семенов. Таинство крещения совершил Николай Сухорецкий, псаломщик». Много лет спустя дед напишет, что родители были «чуваши, из бедных крестьян», несмотря на это его отец окончил школу с «похвальным листом», и даже учительствовал в родной деревне целых шесть лет. Потом, уже после рождения Маши, он подался на отхожие промыслы – на учительскую зарплату и тогда было не прожить. Пришлось сельскому учителю Степану Яковлеву валить лес, сплавлять плоты по Волге, стругать лодки (шлюпки) на реке Каме. На безымянной камской пристани он и преставился сорока девяти лет от роду.

Миша летом помогает отцу, рано освоив все деревенские профессии, остальное время прилежно учится. После окончания сельской школы и двухклассного «инородческого училища» при Министерстве просвещения, он поступает в Пензенское училище садоводства. Время неспокойное – между двумя революциями; он надолго запомнит злые глаза солдат, матерные частушки под гармошку и пропахшие водкой вагоны во время их краткой остановки на соседней железнодорожной станции Канаш - по дороге с японской, позорной для России войны. Но сегодня Революция представляется ему в виде соблазнительной француженки с флагом на баррикадах – картины, которую он однажды увидел в художественной галерее в Казани. Дед – тинэйджер очарован девицей и - вступает в подпольный кружок учащихся «6-й май». Дальше – обычное дело: их выдает «охранке» один из своих. Мишу в наказание лишают стипендии (!), и с планами об образовании приходится временно распрощаться

Первая мировая война бросает его вскоре из провинциального Поволжья в кипящий  столичный Петроград. Здесь, на о. Або, недалеко от Гельсингфорса, он обучается азам радиоперехвата и получает военную специальность «слухач по немецкому и шведскому языку». Потом – охота за немецкими подлодками на Балтике, участие в боях в составе дружин Красной Гвардии на Кронштадтской стороне после Октябрьского Переворота (так он называет «Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию» до конца дней).

Но еще накануне призыва на военную службу дед совершает странный, труднообъяснимый поступок, которому суждено решительно изменить его дальнейшую судьбу. Летом 1913 года он подает ходатайство в Казанскую Казенную Палату с просьбой о перемене фамилии, и 24 декабря 1913 года его прошение удовлетворяют.

***

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
                                           

                                                 А. Ахматова

Отчего люди меняют фамилии? – Кто заметает следы, уходя от погони. Другой пытается скрыть национальность, религию. А кому-то фамилию заменяет псевдоним, и маска срастается с лицом. Что толкнуло Деда на этот необычный шаг?

Ни одно из сохранившихся письменных воспоминаний не дает ответа. Можно только гадать, о чем думал Дед, когда аккуратным почерком выводил фамилию СЛЮБКИН, дожидаясь своей очереди в Казенной палате. И вот я вижу – его глазами! – стремительный бег шлюпок, которые он мальчишкой мастерил вместе с отцом на Каме. Вижу его мечту - деревенский дом, накрытый праздничный стол, хозяйку и много русых детских головок – это его дети, которые понесут дальше эту замечательную фамилию. Ведь недаром в старину говорили – слюбился с кем-нибудь, то есть полюбил.

А однажды Дед увидел ее - свою новую фамилию - во сне в виде сероглазой, с распущенными волосами девушки, которая смеялась и звала за собой, в новую прекрасную жизнь.

Десять лет спустя Павел Флоренский напишет, что «имена действительно направляют жизнь человека по известному руслу и не дают потоку жизненных процессов протекать где попало». Думаю, это относится и к фамилиям.

Первые годы новая фамилия привыкала к своему хозяину, и жизнь Деда, как и миллионов простых русских людей, неслась в потоке разнузданной российской действительности. Все изменилось в конце 1917 года, когда Дед, будто очнувшись, видит первые кровавые плоды Революции и ее безжалостное лицо. Она уже не похожа на прекрасную француженку на баррикадах с картины Делакруа. Дед бежит из Петрограда и возвращается в родные места, заканчивает в Казани «общеобразовательные курсы мелких народностей Поволжья» и начинает учительствовать в родном селе – по примеру отца.

Сероглазая красавица с распущенными волосами все чаще приходит к нему во сне – ее маленькая крепкая рука уверенно ведет Деда по жизни. После одного из таких снов, он едет в Казань и встречает 18-летнюю русскую барышню – Ниночку Торопову – которой суждено стать его единственной любовью и матерью семерых детей.

Их обвенчают в феврале 1918 г. в Князе-Владимирской церкви в родном селе, а вскоре на свет появится первая дочка – Людмила, вслед за ней - Лидия. Дед окончательно решает, что его призвание не воевать, а строить, создавать, творить. Для этого нужны знания.

20-е годы. Страну сотрясают судороги НЭПа, коллективизации, голода, а Михаил Слюбкин начинает – вопреки всему – упрямо строить новую жизнь. Два высших образования, в Москве и Ленинграде, даются нелегко, когда любимая и дети находятся за тысячу верст. Жена подарила ему шестерых детей – его ангелочков! - но четыре дочки оказываются выносливее мальчиков, не выдержавших разоренной деревенской жизни. В память о тех страшных днях остался пронзительный карандашный рисунок Деда - он никогда не учился рисованию! – почерневшее от горя лицо матери, склонившейся над умирающим ребенком.

Потом, в начале 30-х, будет переезд в Москву, рождение пятой «доченьки» (он любил эту песню Александра Вертинского) и двадцать пять лет работы «на стройках коммунизма». И все эти годы кудрявая сероглазая красавица была рядом – направляла, утешала, оберегала от ошибок. Многое удалось Деду построить за эти годы – от первого целлюлозно-бумажного комбината в Чувашии до десятков военных объектов во время Великой Отечественной. Только тогда, накануне войны, в возрасте 49 лет он вступит в ряды ВКП (б) – этого требовали законы военного времени – но называл он себя до конца дней социал-демократом.

***

Familia (лат.) – семейная хозяйственно-юридическая единица в Древнем Риме, в которую помимо родственников входили и рабы.
                                                                     

                                                            - Словарь русского языка

Мои первые воспоминания о Деде относятся к середине 50-х годов, когда большая семья инженера-полковника в отставке Слюбкина еще населяла барак возле Тимирязевской (бывш. Петровской) сельхозакадемии, на севере Москвы. Жили весело и дружно, несмотря на тесноту – 2,5 кв. м. на одну слюбкинскую душу! В семью также входили два черных кота – Мальчик и Белонос - и крупный черный пудель по кличке Чили.

Дом, по деревенскому обычаю, утопал в зелени, и мы с братом, наперегонки с котами прятались в зарослях «золотых шаров» в крохотном палисаднике. В летнюю жару бегали купаться на «опытные» пруды соседнего Водного Института, а по выходным – «мыться» в соседние городские бани. Наэлектризованность от сотни намыленных женских тел всех возрастов и комплекций – одно из ярких озорных детских воспоминаний, когда тетушка взяла меня по неосторожности в женское отделение в расчете на нежный возраст и недооценив природное любопытство и мужское начало.

Сегодня на месте бараков самодовольно выстроились в ряд кирпичные гаражи, а общественные тимирязевские «Бани» превратились в «Банк» (интересно, что теперь отмывают в этих стенах?). Люди постарше помнят, что объекты «общественного пользования», в послевоенной Москве - дома культуры, клубы и бани - грешили сталинскими «архитектурными излишествами». Массивные общественные туалеты, с колоннами и портиками, разбросанные по центру Москвы, стали таким же символом эпохи, как сталинские «высотки» и скульптуры многочисленных «девушек с веслом». Недаром, в постперестроечное время многие из них превратились в дорогие ретро-рестораны, а некоторые (у м. Кропоткинская) даже в ювелирные магазины.

В доме Слюбкиных царил морской порядок. Дед, шумно дыша, шлепал по дому в черных казенных брюках, подпоясанный флотским ремнем с «крабом». «Все, что выше ремня – это грудь» - улыбался он нам с братом, позволяя внукам трогать нависшую над «крабом» настоящую морскую «грудь».

Особенно веселились мы, дети, когда Дед чихал. В этот момент в доме нависала жутковатая тишина, за которой следовал оглушительный залп (чисто крейсер «Аврора»!). Жалобно звенели стеклянные трубочки дореволюционной зеленой люстры, котов взрывной волной выносило на улицу, а пудель Чили пытался загнать крупное кудрявое тело под бабушкину швейную машину «Зингер». Довольный произведенным эффектом, Дед оглядывался по сторонам и командовал: «Спокойно!».

В послевоенные годы семья Слюбкиных разрослась. Повыходили замуж дочки – кто за бульдозериста из колымской артели золотодобытчиков, кто за блестящего журналиста – международника с дворянскими корнями – но все были равны в доме отставного балтийского моряка Михаила Слюбкина. Часто собирались за большим, семейным столом в трехкомнатной «хрущевке» в Серебряном Бору, куда, наконец-то, перебрались в начале 60-х. Среди праздников выделялся Новый год. Спозаранку вся женская половина и дети по крестьянской традиции лепили пельмени – до трех тысяч штук за день – а вечером устраивали маскарад, танцевали, разыгрывали призы, играли в лото.

Жизнь постепенно налаживалась и, казалось, заложенная в фамилии созидательная пружина продолжает работать и во втором поколении. С гордостью выдавая замуж дочек - ставших Васильевой, Белозеровой, Руновой - он часто вспоминал своих безвременно ушедших сыновей и горевал о том, что некому будет унаследовать  эту замечательную фамилию.

Дед скончался в год 50-летия «Октябрьского переворота», не дожив двух дней до нового 1968 года. Последнее, что он увидел – уже закрыв глаза и приготовившись к Встрече – это знакомые серые глаза: они впервые не смеялись, а излучали удивительный покой и свет. Дед сразу успокоился в ожидании нового увлекательного путешествия, в котором у него будет проверенный проводник.

Нина Александровна Слюбкина (урожд. Торопова) – наша обожаемая «бабуся» - пережила мужа ровно на 25 лет, сохранив до последних дней ясность ума и непререкаемый авторитет в семье. Когда она тихо ушла в окружении близких людей, закончилась земная история фамилии Слюбкин. Вместе со своими хозяевами Фамилия прожила 79 лет и 5 дней. Сегодня она сохранилась в памяти родных, семейных архивах и на скромной табличке в колумбарии Даниловского кладбища в Москве.

***

Нам остается только имя,
Чудесный звук – на долгий срок.

                                       О. Мандельштам

Фамилия ушла, как уходит человек с сознанием выполненного земного предназначения. Осталась загадка, не дающая мне покоя. Что заставило Деда изменить фамилию – и судьбу? Был ли в его жизни ангел-хранитель в образе сероглазой красавицы или это – продукт моего воображения?

Вопросы теснятся в голове. Как влияет имя человека на его судьбу? Есть ли тут сокровенная связь? Имя, отчество, фамилия – это случайное сочетание букв и звуков или отражение триединой божественной формулы (отец – сын – святой дух), каждая часть которой имеет свою меру воздействия на судьбу человека? Быть может это неразгаданный духовный код, который – наравне с генетическим кодом, определяющим физическую сущность человека – несет духовную наследственность, отражает богоподобие человека?

Мне нравится моя фамилия. Пружинистая, как овечий завиток, и раскатистая, будто выстрел танка, на котором мой отец въезжал в мае 1945 г. в поверженный Берлин. Унаследовав от мамы, Лидии Михайловны Руновой (Слюбкиной), многие черты характера и склонности, я часто слышу зов отцовской крови и моей фамилии. Два православных рода сошлись во мне: один «раскосыми и жадными глазами» смотрит на Восток, откуда он пришел когда-то и осел в Волжской Булгарии. Другой, с подмосковной историей, уже пятьсот лет недоверчиво косит на Запад («одна беда от них! – то поляки, то французы, то немцы!» – Свои-то грехи мы не любим вспоминать!»). Оттого, наверное, во мне живет – как и во всех русских людях – вечная (благословенная?) раздвоенность, заставляющая во всем сомневаться, задавать «проклятые вопросы», казнить себя, «долго запрягать», а потом, вдруг, нестись во весь опор – в никуда! Какой русский не любит такой езды!

Я люблю ставшее родным чувашское село, старый липовый дом, поросший диким виноградом и обрамленный двумя вековыми березами. Время в нем остановилось. Тикают на стене древние «ходики», двери утепляют полинявшие телячьи шкуры, а из потолка торчит железный крюк – на него вешали, ближе к теплой русской печке, детскую люльку. Я закрываю глаза и ко мне приходят картины минувших дней. Вижу на деревянной скамье молодую женщину, медленно раскачивающую колыбель и поющую на непонятном языке. Это моя прабабушка Агафья Николаевна, а в люльке надрывается Миша Степанов, будущий балтийский моряк. Еще мгновение и в комнате миниатюрная кудрявая девушка – это уже моя бабушка Нина Торопова (Слюбкина), а в люльке засыпает моя – трехмесячная! – мама.

В старом доме в блаженном утреннем безвременье между сном и явью, когда все вдруг становится ясным и на краткий миг знаешь, зачем ты явился на этот свет, я слышу голоса. И вдруг понимаю, что всякая фамилия, произнесенная многократно на протяжении годов-десятилетий-веков, впитывает, словно губка, те чувства - радости, гнева, удивления - которые она вызывает у окружающих людей. Поэтому каждый из нас несет ответственность за то, что лично добавит на эти фамильные весы добра и зла. Я задаю себе вопрос: что случилось бы со мной (и в мире – как в том рассказе Р. Брэдбэрри о путешествии во времени и задавленной бабочке), если бы сын чувашского крестьянина Михаил Степанов сто лет назад не решился изменить свою фамилию, а сероглазый ангел не взял его под свое крыло? - Вероятнее всего он продолжил бы морскую службу и со временем Военно-Морской Флот СССР пополнился еще одним адмиралом - Михаилом Степановичем Степановым. Мог бы из него получиться, учитывая безупречные «классовые корни» и командные способности, и партийный руководитель союзного, как раньше говорили, масштаба, если бы, его до этого не обвинили немецко-шведским шпионом и не сослали в ГУЛАГ. И тогда, конечно, не состоялась бы встреча Деда в Казани с Ниночкой Тороповой, не родились бы их «доченьки» и не встретилась бы одна из них – Лида – на институтском комсомольском собрании в послевоенном 1946 году с синеглазым Героем Советского Союза Борисом Руновым. И не появился бы на свет шесть лет спустя автор этих строк.

К счастью для меня все произошло именно так, а не иначе. История, как известно, не терпит сослагательности – по крайней мере, в этом лучшем из миров! И как хорошо, что находятся в нем люди, готовые однажды, услышав колокола в своей душе, подняться над сиюминутным, и, перекрестившись по-русски, пойти дорогой новой жизни.

***

В солнечный сентябрьский день 2007 года на высоком месте при въезде в с. Шимкусы состоялось освящение часовни «Лика». Выложенный из белоснежного песчаника, украшенный мозаикой с четырех сторон, храм, словно горящая свеча, плыл над окрестными холмами и оврагами. На памятной доске можно было прочесть: «Сия Часовня сооружена в память об уроженке с. Шимкусы Лидии Михайловне Руновой (Слюбкиной)».

Ясными осенними вечерами, когда в предчувствии скорой зимы так хорошо и грустно думается и вспоминаются недавние теплые дни, я прихожу сюда один. В потемневшем золоте купола отражается ноябрьский закат, пробегают тени облаков. Иногда в затихающей игре тени и света, в зеркале маковки вдруг появляется – словно в окне деревенского дома – озорное девичье лицо. Сероглазый ангел улыбается мне с высоты – ангел по имени Лика.

Браво, балтийский моряк Михаил Слюбкин!

Здравствуй, Дед!