Есть два аспекта проблемы. Первый - то, что некоторые ветви мировой религиозной традиции стали национальными: иногда de jure (армяно-грегорианская церковь), чаще de facto. Догматически православие остается вселенским, но в народном сознании Христос становится русским богом, православие - русской верой. В Польше, втиснутой между православной Россией и протестантской Пруссией, католицизм в последние века приобрел черты национальной религии (это сказалось и в практике польской Солидарности). Шиизм - нечто вроде национальной религии Ирана (хотя шииты есть и среди арабов). Второй аспект - то, что мировые религии только претендуют на всемирность. Возникнув в имперских рамках (или создав свою империю, как ислам), они имеют характер духовных империй. Их догматы - своего рода пограничная стража. Тот, кто за чертой (еретик, иноверец), может оказаться вне круговой поруки добра. В Ливане, в Индии, отчасти и на Кавказе религия придает ненависти свое знамя.
Здесь вступают в игру иррациональные силы истории. Если дух свободен от зла, то его не смущает различие догматов и обрядов. Существует средневековая шиитская легенда о "скрытом имаме", который появится в конце веков и так истолкует все прежние пророчества, что исчезнет вражда между "народами Книги". О внутреннем единстве великих религий учили многие суфии. Есть христианский экуменизм, и делаются попытки навести мосты между христианством и индуизмом, христианством и исламом. Однако все эти начинания сталкиваются с традиционализмом (стремлением сохранить свою замкнутость, свой народный обычай) и с фундаментализмом.
Слово "фундаментализм" недостаточно точно. Оно перенесено с ограниченных религиозных групп в Соединенных Штатах на массовые революционные движения в странах ислама и в этом втором смысле приобрело совершенно новый смысл: революционного отрицания испорченной традиции во имя древней простоты. Отрицается не только современность, средневековая традиция тоже подлежит ломке.
Фундаменталистская революция может захватить народ, но источник ее - потрясенное сознание интеллигента. Фундаментализм протестует против нарушения пропорций культуры, против превращения разума из слуги целостного человеческого духа в господина, против затерянности в частностях, против деградации жизни в "скучную историю" чеховского профессора. Это реальная проблема, существующая достаточно давно (пожалуй, начиная с изобретения письменности), но современность ее до крайности обострила. И какую-то часть потрясенных интеллигентов начинает привлекать к себе варварство, "светлое прошлое", заменившее коммунистическое "светлое будущее".
Фундаменталисты - прямые наследники библейских пророков, клеймивших "вавилонскую блудницу". Они лишены варварской наивности, но наивность крестьянина и кочевника VII-VIII вв. становится их идеалом (как простота пролетария для революционных марксистов). Фундаментализм раскалывает интеллигенцию. Рациональное осознание мировых задач в духе Сахарова отодвигается в сторону романтическим бегством от разума. Здесь опять можно вспомнить революционных марксистов, слепо веривших Вождю и задним числом находивших в его решениях таинственную Диалектику. Революционные марксисты и революционные фундаменталисты сходятся в ненависти к Западу, к "чрезмерной" свободе - и ставят своей целью более интегрированное, менее плюралистическое общество. Роберт Белла ставит рядом романтический национализм и революционный социализм¹. Можно прибавить к этой паре и фундаментализм ислама.
Есть что-то общее во всех антизападных массовых движениях, и хочется свести их к одному типу. Иногда общим словом становится "фашизм" и говорят о коммунистическом фашизме. Иногда все зло связывают со словом "социализм" и подчеркивают, что Гитлер являлся национал-социалистом, в этом, дескать, корень его преступлений против человечества. Я попытался показать, что можно рассматривать и коммунизм и нацизм как разновидность фундаментализма. Тогда теряют свою парадоксальность марксистский догматизм, ортодоксальность, охота за ведьмами, расстрелы за неверие и т.п. Подчеркивается психологическая основа внешне противоположных учений: неспособность находить внутреннее равновесие и внутреннюю опору в непрерывном процессе перемен.
При обсуждении моего доклада на симпозиуме "Корни будущего" в Ферми 10 апреля 1992 года профессор Северино заметил, что я злоупотребляю термином "фундаментализм", и предложил пользоваться другим словом - "интеграционизм". Я не могу с этим согласиться. Есть истинный интеграционизм - стремление к равновесию культуры, не разрушая различий, а уравновешивая их (в системе Конфуция роль интегратора играла музыка; в христианском мире - литургия). Надо найти способ отделить этот доброкачественный интеграционизм от злокачественного, доброкачественный фундаментализм (стремление жить по Писанию) от злокачественного, доброкачественный социализм европейского стиля от ленинской диктатуры. После долгих размышлений я остановился на термине "агрессивный редукционизм". Общая черта коммунизма, нацизма и фундаментализма Хомейни - агрессивное насильственное упрощение жизни, втискивание развития в прокрустово ложе мифа. Какого именно мифа --вопрос второстепенный. Мы привыкли к уточнениям, основанным на мифе о рациональном будущем, и чуждый нам фундаментализм ислама воспринимаем как социалистический утопизм наизнанку. однако можно поменять местами термины сравнения и говорить о фундаментализме наизнанку. Такая же игра возможна с терминами "коммунизм" и "фашизм" (нацизм). Их общая черта - стремление насильственно упростить общество, освободить человека от тяжести выбора, дать всему народу одну идею.
Редукционизм может маскироваться научной теорией (классовой или расовой борьбы), но по сути он глубоко иррационален. Торжество редукционизма всегда связано с господством страстей над разумом. Время от времени народы превращаются в панургово стадо и бросаются вслед за вождем, уверенным в своей миссии. Очередной вихрь таких движений начался в России, перебросился в Германию, в Китай и сейчас бушует в странах ислама. Он связан, по-видимому, со смутным сознанием, что мир созрел для объединения, но объединить его можно только силой. После создания атомной бомбы разум, вопреки опыту нескольких тысяч лет, вынужден был признать войну негодным средством большой политики. Это перечеркнуло идею мировой империи, созданной в борьбе классов, рас и религий. Но страсти продолжают бушевать, и попытки мирной интеграции наталкиваются на новые взрывы ненависти.
Мне показалось странным убеждение Фукуямы, что развал коммунистической утопии в России означает конец истории. Развитие по-прежнему несет в себе неизбежность кризисов. Духовный кризис переплелся с экологическим кризисом и ведет к культуре, возвысившей роль созерцания. Но к этому же ведет и само развитие производства. Важнейшим из дел становится дело, наиболее удаленное от непосредственного собирания и приготовления пищи. Сельское хозяйство отодвинуло в тень охоту и рыболовство, промышленность - сельское хозяйство, производство научной информации определяет сегодня характер промышленности. А эффективность научной мысли зависит от творческого состояния ученого; и если наша цивилизация сохранит равновесие, то главным делом будущего станет производство творческого состояния. Это означает выход за рамки фаустовской цивилизации в целом, означает новое, более глубокое понимание роли созерцания в культуре, новое возвышение Марии над Марфой, заботящейся о многом. Все эти проблемы остаются, как бы ни сложилась судьба России.
Отказ России от коммунистической империи остается, однако, великим событием. Союз северных стран, включая Россию, был бы достаточно сильным, чтобы сдерживать истерики диктаторских режимов. И очень важно - не только для России, чтобы наши реформы продолжались и дали ощутимые среднему человеку результаты. Это дело трудное и долгое. Пока что мы лежим на операционном столе. Живот разрезан - и хирурги спорят, что делать дальше, что выгоднее той или иной группе. Наркоз слабый, все ноет. Если встать - кишки вывалятся. Но становится невмоготу терпеть… Случай уникальный, и готовые шаблоны только сбивают с толку.
Допустим, через несколько лет удастся задержать и остановить экономический распад. Но от этого духовный кризис не исчезнет. Духовное состояние России напоминает падение в бездну. И я вспоминаю сказку Михаэля Энде о человеке, жившем в разваливающейся кукольной вселенной. Сквозь трещины в стене он видит закутанную фигуру, стоящую в пустоте, и закутанный зовет его: "Иди ко мне! Учись падать и держаться ни на чем!"
Кризис заставляет искать опору в самом себе и стать опорой для других. Только так - опираясь на внутреннюю крепость - могут быть восстановлены внешние устои. Если творческое меньшинство сложится, оно повлечет за собой других. Это движение невозможно создать по приказу, можно только помочь ему. И можно помешать.
Идеей или принципом российской политики должно стать достоинство личности, защита прав личности, защита от произвола администрации и буйства толпы. Только человек, уверенный в своем достоинстве, может стать добросовестным работником и создателем рациональной экономики. Эти соображения, сами по себе достаточные, можно подкрепить другими: в многонациональном государстве нельзя ставить на вершину иерархии ценностей народ, этнос. Племенные страсти рвут единство в клочки. Общей вершиной иерархии может быть только личность, с осознанным идеалом личности сильно развитой, сознающей глобальные интересы человечества как свои собственные. Перевес вселенского духа над национальными страстями, как это было у Сахарова, - непременное условие победы здравого смысла в экономике и политике. Национальная озабоченность (или, как выразился мой коллега А. Зубов, этнопаранойя) не принесет ничего хорошего и в Эстонии, в России она толкнет к катастрофе. Демократическое Российское государство возможно только как патрон национальных меньшинств - и у себя "дома", и в зарубежье, где меньшинством оказались русские. Опираясь на последовательную правовую защиту меньшинств в России, можно приобрести поддержку в ООН и помочь правовому прогрессу в бывшей русской Азии. Судьба России как великой державы - действовать в глобальных масштабах, рассматривать глобальные интересы человечества как свои собственные и не противопоставлять национальное вселенскому; напротив, национальное должно быть понято как особенная форма вселенской культуры, как участник вселенского диалога.
Единство логически разных принципов трудно дается интеллектуалам, воспитанным советской школой. Господствуют упрощенные модели в духе известных лозунгов: "техника решает все", "кадры решают все". Сейчас для многих умов "рынок решает все". Но на Западе иначе. Там - например, в Германии - "социальное рыночное хозяйство", т.е. "социалистический капитализм" или "капиталистический социализм", соединение в одном понятии противоположных терминов. И именно эта непростая модель хорошо работает.
Одна из ошибок нашей перестройки - сфера ценностей и целей. На первых порах ее просто забросили. Но и сейчас внимание к ней совершенно недостаточно. Цивилизованный рынок невозможен без известного типа культуры. Наука не может развиваться вне культуры. Без эстетической и этической культуры рушится школа. Представление о том, что все это может подождать, нелепо: период реформ может растянуться на десятки лет. Культуру так же нельзя откладывать, как дыхание. Начались попытки выработать русскую идею. Но в канцеляриях рождаются только уроды вроде морального кодекса строителя коммунизма.
Положение усложняется революцией в информатике. Все мировые религии - религии Книги, покорившей устные племенные традиции. Амальгама христианства и гуманизма, сложившаяся в новое время, тоже держалась на книге. Телевизор вытесняет все книги с авансцены. Это наносит огромный ущерб всей сфере ценностей и целей, и электронные СМИ должны этот ущерб возместить, создать новые формы передачи духовной традиции. Новые средства информации должны стать тем, чем была сельская церковь в жизни старого села. Не копируя церковь, но дав простор свободным веяниям высокого духа в искусстве, литературе, публицистике. Я надеюсь не на громкие политические битвы, а на тихие движения любви, которые надо увидеть, записать - и послать как подарок в каждый дом.
Во всех больших городах сложились кучки людей, впитывающих мысли, родившиеся в тишине, стихи и музыку, несущие опыт насыщенного жизнью покоя. Только к нам двоим (ко мне и к Зинаиде Миркиной) приезжали из Челябинска, Новосибирска, Костромы, Нижнего Новгорода, Ногинска, Харькова, Киева, Запорожья, Алма-Аты… Наш друг писатель и режиссер Армен Зурабов рассказывал, что фильм "Песня песней" (средневековые стихи на фоне армянских гор) слушали в Сибири по десять раз подряд вместе с заснятым на видео вступительным словом, где объяснялся смысл такого искусства. Я решусь сказать, что аудитория гораздо шире, чем мы знаем, чем мы можем подтвердить разрозненными фактами. Но эта аудитория очень мало получает от центрального радио и телевидения. И очень много льется в эфир пошлости, особенно телевизионной. Не хватает сознательной установки на счастливое меньшинство, живущее внутренней жизнью и нашедшее в этой жизни силу противостоять хаосу.
Говорят об упадке духовной жизни; но что, собственно, упало? Упал интерес к запретным общим местам, очевидным всякому грамотному человеку. Их выкрикнули, на миг упились своей свободой - и почувствовали пустоту. Упал интерес к дыркам в официальном макете Истины: макет разорван сверху донизу, но то, что за ним, не радует. Упал вкус к духовному комфорту, к чтению умных и изысканных книг: некогда читать, досуг - только в метро, надо подсуетиться и заработать денег. Так живет большинство, и Бог с ним - оно никогда не выдумывало пороха. Но есть не только оно.
Для меньшинства - я не берусь оценить его количественно, но для какого-то меньшинства --хаос всегда был вызовом. Самое духовное создание китайского гения - буддизм дзэн - расцветал в эпохи хаоса, войны всех против всех, разрухи и голода. То же в Японии. Я думаю, это общий закон. Если бы Августин жил в эпоху величия Рима, он никогда не написал бы "О граде Божием".
Вдруг пробуждается сознание, что ничего не решится без внутренней тишины, без успокоившегося духа. Только тогда в нас войдет и заговорит в нас, нашими устами, что-то большее, чем мы, что-то истиннее нас.

	Не действуй. Действуешь не ты. Косой дымок повис над крышей. Пространства чистые листы Лишь ждут, что луч на них напишет. Леса дремотные стоят… Кто быть простым стволом захочет, Чтобы на нем писал закат Пурпурный жар своих пророчеств?
	З.Миркина

Здесь нет ничего нового. Лао-цзы назвал это у-вэй - действие через бездействие. Такое же накопление силы было в византийской исихии, в безмолвии. Сейчас снова наступило время, когда надо намолчаться до великой силы. И когда мы намолчимся, сила придет
1993

1. Bellah R. Beyond belief. N.Y., 1970. Ср. также: Лобковиц Н. Христианство и культура. - "Вопросы философии", 1993, № 3, с. 72: "Марксизм есть одно из порождений христианства".