Письма из двух кварталов, Письмо второе.оконч. Григорий Померанц.

Письма из двух кварталов. Письмо второе. оконч. Григорий Померанц.

Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса -
Чертогона, вихря свистопляса-
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах -дух самодержавья,
Взрывы революции - в царях.
Вздеть на вышку, выбить из подклетья
И швырнуть вперед через столетья,
Вопреки законам естества -
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль - все одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных канцелярий,
Пьяный гик осатанелых тварей,
Жгучий свист шпицрутенов и розг,
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов
И размах заплечных мастеров.
Сотни лет тупых и зверских пыток,
И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей:
Бред разведок, ужас чрезвычаек -
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нас в грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами -
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идем по ледяным пустыням...
Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
Иль найдем поруганный наш храм?
Нам ли весить замысел Господний?
Все поймем, все вынесем, любя -
Жгучий ветр полярной Преисподней,
Божий бич, приветствую тебя!

Я думаю, это апология русской истории во всей ее трагической цельности. И не случайно большевики, печатая «Двенадцать», этой апологии печатать не хотели. Я думаю это апология донкихотского меньшинства, оставшегося над схваткой. Апология, в которой есть и описание путей России (очень близкое к первой части Вашей статьи в «Новом мире»), и возвышенное отношение к ним, доведенное до последней строки (тогда как Вы в конце статьи переходите к черно-белому мышлению).

По-моему, прямолинейное «белое» освещение событий у историков, на которых Вы ссылаетесь, так же односторонне, как и прямолинейно «красное». Страстная односторонность имеет свое право в истории, но не в историографии. Здесь правда у пушкинского Пимена: он "спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева..."

Это не плюрализм. Это полет Святого Духа над буквами Партийных программ и лозунгов. И даже над буквами заповедей.

Вы упрощаете мое отношение к заповедям. Я безусловно признаю, что заповеди написаны Святым Духом. Но «то, что написано Святым духом, может быть прочитано только Святым Духом» (св. Силуан).

Эта мысль кажется парадоксальной .Однако она опирается на очень старые тексты: «буква мертва. Только дух животворит», - писал апостол Павел. В неявной форме что-то подобное можно прочесть в книге Иова. Друзья Иова строго верны закону, их рассуждения богословски безупречны, но они не смогли вывести Нова к Божьему, целостному взгляду на зло мира, и Бог заговорил не с ними, а с Иовом. В его тоске, в его открытых вопросах был порыв к целостной истине, превосходящей готовые ответы. Можно вспомнить и Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь...» Отдельная мысль только кружится вокруг тайны целого, не в силах схватить. В законах, в заповедях целостная истина любви дробится и может стать ложью. Без Святого Духа любое слово - Моисея и самого Христа - может стать искушением, соблазном. Как только мы рассекаем текст святого писания на фрагменты, истина прячется. «Если правый глаз соблазнит тебя, вырви его», сказал Христос (Матф. 5,29). И на эти слова опирались скопцы, опирались инквизиторы, вырывая из церкви еретиков.

Святой Дух парит над словами, читает между строк. Но, то что он прочел, нельзя передать людям без новых слов, без нового текста. Человек достигает истины, встречаясь со Святым духом. Но эта встреча никогда не лежит в кармане и благая весть, запечатленная в памяти и в слове, - не справочник с готовыми ответами, не катехизис. Ни одна заповедь не может быть применена механически, без Святого духа. Святой Дух обладает правом вето. Он может сказать «не виновен», хотя доказана вина, и «виновен» - фарисею, выполнившему все, что положено. Если человек видит мир Святым Духом, он видит Бога и отвечает любовью на любовь. Но если Дух оставил его, соблазн непреодолим.

Есть две «наибольшие» заповеди, и обе они - о любви. «Возлюби Бога твоего всем сердцем своим и всею душою твоей и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая подобная ей: возлюби ближнего своего как самого себя. На этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Матф. 22, 36-40). Остальные заповеди меньшие и могут быть нарушены во имя любви. Aвгустин (которого православные признают блаженным, а католики святым) выразил это коротко: "Полюби Бога и делай, что хочешь". Христос, любовь которого была совершенна, исцелял больных в субботу, и на упрек ответил: »Сын человеческий - господин субботы».

Здесь опять текст, способный ввести в соблазн: мы с вами люди грешные, очень далекие от полноты любви к Богу, и наши нарушения заповеди не так безупречны. Однако не нарушать их мы не можем. Есть множество случаев, когда заповеди сталкиваются (в праве это называется конфликтом законов), одна велит действовать, другая запрещает, и действие - грех, а бездействие, может быть, еще больший грех. Тогда мы принимаем решение, которое по совести кажется нам лучшим, но остается грешным. Оно требует сознания своего греха и усилия очиститься от привычки к греху. Например, убийство на войне. У некоторых племен индейцев есть правило: воин. убивший врага, не может запросто вернуться к мирной жизни. Он должен некоторое время жить один в лесу и освободить душу от следов убийства. Ранние христиане, возвращаясь с войны, проходили через обряды очищения. К сожалению, впоследствии церковь от этого отказалась. Видимо, «симфония» с государством требовала однозначного возвеличения подвига. И сегодня никто не требует от спецназовцев покаяния за их подвиги в Чечне.

Об этом Вы не жалеете. Вас больше заботит наказание нарушителей заповеди («не прелюби и твори»? И Вы предполагаете, что Бог этих грешников непременно накажет, не только в посмертии, но в земной жизни, и ищете подходящих примеров, даже в жизни Колчака. Гораздо легче найти противоположные примеры. Сколько примеров никак не наказанного греха в книге Иова! Впрочем, оставим Нова! Вспомним лучше Христа. Он усилил заповедь Моисея: «тот, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем». Но он же сказал: «Кто из вас без греха, бросьте в нее камень.» Оба эти стиха глубоко связаны. Прелюбодеяние перестает быть действием, нарушением права, оно становится состоянием души. Муж, глядящий на жену как на средство получить удовольствие, тоже прелюбодей. Освобождение от этого греха - дело нравственного развития и иногда даже попросту хорошего вкуса, любви к высокой любовной лирике и равнодушия к пошлым анекдотам. Помыслы фарисеев бывают несравненно грязнее, чем у грешников, свободно отдающихся влечению сердца.

Здесь пора вернуться к Анне Карениной, с которой начался наш спор. Я поставил перед Вами вопрос о многовековом споре между Поэтом и священником. Вы не ответили. Позвольте мне прибавить к сказанному, что в самой Библии есть еще жизненные примеры, когда человеческое поведение не укладывается в заповедь. Фамарь, сноха Иуды, сына Иакова, пошла на хитрость, чтобы продлить род умершего мужа, соблазнила своего свекра, и была прощена. А в книге Руфь поведение героини даже не рассматривается как грех. Нам трудно понять женщин, живших три тысячи лет тому назад и любивших род мужа, а не только его лично, но тогда так было. Руфь пошла к родственнику умершего и попросила возлечь с ней, чтобы дать внука ее свекрови, и от этого добродетельного нарушения брачных правил родилось достойное потомство (потомком Руфи был царь Давид).

С тех нор многое переменилось. Мы сочувствуем Ромео и Джульетте, которые пренебрегли традициями своих семей. Мы считаем преступными сами традиции кровной мести (бывшей когда-то нормой родового общества). Характер любви изменился. Но остается разница между прихотью и глубоким чувством. И сегодня, как и в древности, подлинная любовь дает нарушителям заповеди надежду на оправдание в глазах Бога, несмотря на Его же незыблемое слово.

Вопрос остается вечно открытым, и невозможно закрыть его, дать решение на все возможные случаи. Если отбросить религию со всеми ее заповедями, рушится вершина любви, где мужчина для женщины и женщина для мужчины - живая икона и живое причастие. И Беатриче становится проводницей по раю. А вслед за разрушением неба, к которому тянется любовь, рушится и земля любви, сползает в то, что сегодня зовут сексом. Но нет добра и в аде общественного мнения, которого Анна не выдержала и бросилась под поезд. Вопреки тяжелому впечатлению от истерики последних дней, кончившихся катастрофой, образ Анны остается в моем сердце. Я но думаю, что в истерике открылась ее суть; скорее это болезнь, затмившая суть, и состояние Федры, в которой она оговорила Ипполита, а потом повесилась, не затмила ее образа. Он сохраняет обаяние много веков, и Мандельштам вспоминает ее, когда рисует словесный портрет Ахматовой:

Глубокий голос, горький хмель,
Души расковывает недра.
Так, негодующая Федра,
Глядела некогда Рашель.

Переступая через барьер заповеди, мы расшатываем запрет, который должен сохраниться, чтобы каждый раз нарушение заповеди было глубоко выстрадано и шло из глубины сердца, а не от прихоти. Наша внутренняя убежденность, что грех в данном случае служит добру больше, чем злу, не освобождает нас от вины, от тяжести греха, которую мы берем на свои плечи, искушая других соблазном жить без всяких правил, кроме «так я хочу».

Примерно то же относится к другим заповедям. Если бы мы не нарушали заповедь «не убий», кто защитил бы нас от Гитлера? Но с великой воины пришла великая волна преступности, и новые волны - из Афганистана и Чечни. Если бы крестьяне не крали колхозное добро, они не пережили бы Сталина, просто бы вымерли. Но привычка к воровству - одна из самых тяжелых бед наших дней. Если бы мы не лгали на допросах, мы да нарушили бы нигде не записанную, кроме сердца, заповедь «не предай». Но без честности в отношениях с государством и государство никогда не станет честным. Наши знакомые, выехавшие в Америку, в один голос говорят, что американцы кажутся им стукачами. Они не смотрят на государство, на полицию как на своего наследственного врага.

Я не думаю, что все это можно просто и прямо исправить. Я совершенно согласен с Вами, что нужно покаяние, нужно освобождение от инерции греха, но я не знаю, как это сделать, и я боюсь людей, которые «знают как надо». Есть простота, которая хуже воровства, и я. боюсь этой простоты. Я больше надеюсь на медленное влияние хороших примеров, на развитие способности находить неповторимый выход из лабиринта жизни, из конфликтов Монтекки и Капулетти, гвельфов и гибелинов, якобинцев и шуанов, красных и белых.