СУДЬБА ЛАНДШАФТА ВРЕМЕНИ

В.А.Кругликов

Что за несчастная мысль пришла экспертам по эссеистике задать такой нелепый, утопический и двусмысленный вопрос? По его формулировке видно, что он и рядом не лежал со знаменитым вопросом Дижонской академии, когда на пару веков Руссо дал свой не менее знаменитый ответ. Так и видишь как сочинялся ваш вопрос: он родился не спонтанно, не от отчаяния "мыслящего тростника", не потому что в нем сконцентрировались основные беды и горе эпохи, не в озарении какого-либо парадоксально мыслящего философа, художника или писателя. За вашим вопросом угадывается чувство, удивительно напоминающее ужас христианина-обывателя, мечущегося в конце первого тысячелетия. "Послушайте! Ведь скоро конец века и начало третьего тысячелетия. А давайте-ка как-нибудь возродим Дижон! Но для этого нужно придумать вопрос. Вопрос всех времен и народов". И вот мужи собрались, сели, каждый стал вымучивать (пардон! - предлагать) нечто вопросительное. И это нечто либо сразу отвергалось, либо начинало обсуждаться, то есть осредняться (ведь все мы толерантны и давайте срежем острые углы, в которых ум всегда выглядит как-то глупо - глупо-то глупо, но только в крайностях вопрос и умен, и остер, и точен), обмусоливаться, пока не разрешилось вот такой двусмыслицей, в которой утопическая надежда получила столь оксюморонное и софистическое звучание. То есть за контекстом вопроса звучит XVIII век, его подпирает все Просвещение. Неужто не было революции мысли Киркегора, Ницше, Вас. Розанова, неужто не было рефлексивной реакции на Ницше, не было Хайдеггера, Борхеса, Делеза и многих других в XX веке, неужто чувственность в наше время в своем материальном воплощении - телесности - не прорвала ценностные путы просвещенческих иллюзий и упований? Неужто чувственность сознания, его крайняя эстетизованность не заменила в XX веке волю к истине? И что удивительно - мудро-интеллектуальные мужи, придумавшие вопрос, все это знают прекрасно и во много раз лучше меня. Так что же?
Вот повторю вопрос: освободить будущее от прошлого? освободить прошлое от будущего?
Разве это один вопрос? И требует ли он размышления? Разумеется, нет. Он просит присоединить к нему рекламный слоган ширпотреба, но с вопросительным знаком: "изменим жизнь к лучшему!"(?).
Боже мой! Да разве не видно, что это ирония? Не просто ирония, а провокация. Речевое издевательство в стиле постмодерна. Речевое - потому, что нет и не может быть реальной онтологии, которая могла бы быть означаемым для подлинного и эвристичного ответа. Реальная историческая действительность не может быть подложена под вербальное воображаемое, что сочинилось в форме вопроса. История не только противостоит ему, но и отстоит от него. Поэтому ответ на предложенный вопрос(ы?) в силу самой его формулировки вынужден быть спекуляцией: рационально-схематической, логико-конструирующей или мистико-историософской.
Да простят меня эксперты за спекуляцию ассоциативно-вариационного порядка.

Так поставленный вопрос(ы?) провоцирует недоумение, которое само по себе является вопросом: А зачем? И для чего?
И если ожидатели (то есть эксперты по эссеистике) придут в восторг от некоего "неожиданного" ответа типа: "чтобы спасти культуру", "обозначить путь гармоничного развития", "обнаружить болевые точки культурного неблагополучия", "обрисовать рецепт создания цивилизации всеобщего благоденствия", "показать выход из перманентного катастрофизма", "что-то сказать о конце истории или попадания в мировую историю", то они могут получить еще один образец культурного мифа.
Упомянутый рекламный слоган является выразительной структурой бессознательных ожиданий, обусловленных человеческими машинами желания, работающих на холостом ходу. Такая вот работа Разума в режиме мастурбации, поскольку повседневность уже выстроена на безсобытийность и в ней нет чувственных постижений. А ведь за "исполнение желаний" всегда приходится платить. И слоган (с восклицательным знаком) пытается породить в нас неорганическую, искусственную потребность и мошенническим образом выжать из нас денежки за параллельный подлинным потребностям товар. Так и предложенный вопрос(ы) есть попытка порождения не действительной заботы, но ее имитации.
Неужто та самая хайдеггерианская "забота" для нас скопище симулякров?
Предложенный вопрос романтичен до сентиментальности. В нем нечто и туманная даль, в нем "ахи" и вздохи. Он отдает цинизмом: в нем смешаны страх и надежда, нетерпимость желания и жела-ние разумности, ужас перед возможностями и безумная вера в благое устройство мира. В артикулированном виде из него сочится двусмысленность. В нем одновременно звучат и призыв, и сомнение, и апломб заплутавшегося Улисса. Лукавство, содержащееся в вопросе, обнажает не мудрость, но ту хитрость обезумевшего Разума, которой беременно время конца тысячелетия.

Но с давних пор у меня сохранилась пара простеньких идеек, имеющих некоторое отношение к столь криво поставленному вопросу. Да только, вероятно, не хватало дара для того, чтобы их адекватно, ярко, выпукло, страстно и зажигательно выразить.
Но коль скоро перед глазами помавали некоторой славой и валютой (деньги-то, деньги какие!!!), то и мое возмущение постепенно стало утихать, и все я пытался нащупать в себе радость от согласия, от конформности. Это когда ты в едином строю, рука к руке и чувство локтя (когда тебя не отталкивают и ты не отталкиваешь, а в связке с другими поддерживаешь и тебя поддерживают), когда ты единомышленник по контексту восприятия и понимания с другими. Ах, это чувство единения с традицией мысли (или этноса), с другими, эта солидарность, эта соборность, это товарищество, эти коллективные упования!
И все ждал, вот почувствую это, обрету тональность, проникнусь такой же, как у вас безумной озабоченностью по уничтожению времени, да и засяду за ответ. Чтобы без сна и отдыха на одном дыхании навалять нечто, безусловно спасительное.
Только обрел, да снова загвоздка.
Ваш вопрос, предполагающий в ответе утопию, порождает целую ветвь вопросов. И вот опять же еще один. Он сакраментален: а кто будет освобождать то или и другое друг от друга? Этот-то вопрос всегда и был самым болезненным в утопиях. То есть человечеству всегда, как некий довесок, избыток, до зарезу необходим палач. А за ним сыск и полиция, прокурор, адвокат, судья и проч. То есть человек без этого как бы и не человек.
И если, говоря по-розановски (у него свобода равна пустоте), освободите вы прошлое от будущего и/или будущее от прошлого, то живое человечество окажется пустым и в пустоте. И что же оно будет делать с этой пустотой?
Желание освободиться от прошлого-будущего в свою очередь выдает страх перед Полнотой. А ведь человек уже все ис-полнил, все вы-полнил. Теперь мир переполнен идеями и изобретениями, изо-бражениями и конструкциями из звуков, дерева, слов, мыслей, глины, бетона, красок, железа, нефти и проч. Если же освободиться от "вчера" для "завтра" и "завтра" для "вчера", то и наступит тьма египетская, то есть пустота.
Искусство, литература и философия XX века много раз уже проработали пути уничтожения (пардон! - освобождения времени) и показали злосчастия освобожденного времени и героической пустоты (скажем, хотя бы Кафка, Роб-Грие и наш свеженький Пелевин).
[Интересно, что в начале века литература не занималась освобождением прошлого и будущего друг от друга, а, наоборот, Пруст делал прошлое настоящим и будущим, а Джойс, соединяя "вчера" и "завтра", обращал настоящее в вечность.]
Да ведь и нынешние философия и искусство уже освободили будущее творчество от прошлого. Вот уже провозглашена "смерть искусства" и "смерть философии". Идут всяческие размышления и художественно-практические акты о жизни философии и искусства после смерти. И что?! Занялись пошлой жестикуляцией, демонстрируя мыслительное и чувственное бессилие. Основная забота современного искусства - изобразить жест. И этот жест, как всякий жест, есть указующий перст: "вот как надо (или не надо) !", "вот так еще не было!" и пр. А знаковый смысл этого скрывает наглый, агрессивный моральный императив, поверхность которого в оболочке аморализма, эпатажа, провокации несет мощный заряд дидактики.

Подумалось: может быть прояснить столь отвратительно сформулированный вопрос более конкретными.

(1) Возможно ли освободить прошлое от будущего или будущее от прошлого?

Ответ один - это абсурд. Освободить человечество от прошлого - значит погрузить его в бесконечную пучину поиска собственной идентичности, в безмерную тоску о прошлом.
Так в Америке более двухсот лет назад уже попробовали сделать это. Соединенные штаты создавались в буквальном отрезании прошлого. Когда освободили свое будущее от прошлого, тогда ... страна стала страной юристов, бухгалтеров, зубных врачей и юристов, юристов, юристов. Главные события жизни здесь - в судебном заседании. Здесь и радости, и горести, и страсть, и катарсис, и шоу, и искусство. А выстоявшие анклавы этнокультур, существующие в форме фрагментов в мозаике, которая называется США, вытягивают непременно свое прошлое в будущее и пытаются моделировать свое будущее по прошедшей онтичности этноса. Да и к тому же, проживая свое "сегодня", Америка уже накопила столько проблем из "завтра", уже ее будущее так мощно сжимает настоящее, что прошлое не отрезать. Его уже надо решать. И Америка достаточно большую часть энергии молодой нации тратит на то, чтобы сейчас, в настоящее время создавать себе прошлое.

(2) Надо ли освобождать будущее от прошлого?

Не надо! Как можно освободить будущее от прошлого, когда прошлое нас и держит в настоящем?
Если освободить будущее от прошлого, это все равно, что отрезать память. Но зло, существовавшее в прошлом и вползающее в будущее, подобно боли, которую человек не помнит, когда он здоров. Отрезав прошлое - память, - мы тем самым отрезаем не гнусное, не зло, не последствия наших достижений, а незаменимый, а главное - не передаваемый опыт чувственных постижений, ту радость, то счастье, то добро, что тоже находилось в прекрасных прошлых столетиях. Все это отлично зафиксировалось в понятии "ностальгия".
В тоже время наше "сегодня" тем новым, которое мы постоянно творим и не можем не создавать, отрезает наше прошлое, и мы, как Пруст, в безумно-страстной тоске по переживаниям прошлого пытаемся обрести утраченное время. Восстанавливая в производимом текстовом потоке время со всеми мельчайшими подробностями видимого и невидимого бытия, Пруст инверсировал элементы времени по отношению друг к другу. Воссоздавая плоть прошлого, он процессом письма фактически наделял его статусом будущего.

(3) Надо ли освобождать прошлое от будущего?

Дело еще в том, что освобождать наше "вчера" от "завтра" уже поздно. И даже очень поздно. Человечество обретало себя, двигаясь вперед по вектору, обретшему пошлый вид в уже упомянутом слогане "сделаем жизнь лучше". Сегодняшнее настоящее, которое мы сделали и делаем и есть то вчерашнее будущее.
Будущее нависает над прошлым, а прошлое определяет и угнетает будущее.
Освободить прошлое от будущего - значит лишить человечество звездных ориентиров в настоящем, значит двигаться в потемках, значит лишить себя самобытности, уникальности, значит утратить свою человеческую определенность и существовать на растительном уровне.

Сравнивая обе части вашего вопроса (или двух вопросов?), его приходится корректировать, приведя их в одну точку: прежде чем отвечать на них, нужно определиться на каком этапе жизни сейчас находится человечество - в юношеском или в зрелом возрасте? Или в том мгновении мудрости, когда уже все понимаешь и еще все можешь? Или мы находимся в периоде дряхлости и в нас нет уже прежней силы ума, глубинной и гибкой сообразительности и воображения.
Кстати о воображении. Если Декарт наглядным и ощутимым образом продуцировал непосредственно само воображение как онтологию, если Кант расписал и прописал все мыслимые возможности продуктивного воображения, то нынче, как известно, воображение не продуктивно, оно импотентно. Та блестящая перспектива, которая открывалась в обещаниях Гуссерля и Хайдеггера (последними могиканами продуктивного воображения), да и всей феноменологии, устанавливающей и развивающей феноменологическое воображение, нынче обратилась в юродствующее теоретизирование, в снимание скальпов с голов всех мало-мальски мыслящих художников, поэтов, писателей. И уж, конечно, с голов философов. А скальпирование голов Ницше, Гуссерля, Хайдеггера и Кафки возведено уже в ранг философского искусства и производится изощреннейшими способами.
Уверен, что не один я так вижу и так думаю.
Что в головах многих из нас, бессловесных и неумелых в доказательствах, бродят и те видения, и те образы, и те мысли, которые я постараюсь передать.

Можно ли созерцать время? Можно ли его осматривать, вглядываться в него? Можно. Но каждый вглядывается со своей колокольни. Для каждого земля по-своему кругла и потому у каждого свой горизонт. Археолог видит внутренности засыпанных курганов, геолог через знаки поверхности во внутреннем ландшафте пытается увидеть то, что ищет. Историк вглядывается в прошлое, измеряя время фактами, событиями мира и войны, персонажами исторической арены, политолог видит объемы, горы и впадины пласта политической реальности, богослов меряет обозреваемое время в параллели "человек - Бог", поэт и нормальный философ (мыслитель от Бога), даже вглядываясь в политику, воображением усиливая свою способность метафизического видения и слышания, пронизывает фикционистскую поверхность мира, сводит симулякры на нет и выволакивает на свет смысловые узлы времени. Узлы - это когда время скручивает себя. Только скручивает-то оно себя в настоящем.
И каждый из нас видит то, что ищет или то, что желает найти в прошлом или будущем.
А пресловутая "смерть философии" здесь, когда смотрю, созерцаю время? Она-то как? А она такова: раньше философ искал истину, теперь - он просто ищущий. И погружая взгляд во Время, мы теперь в ситуации "пойди туда, не зная куда, найди то, неизвестно что".