|
-
Она, можно сказать,
наш лучший педиатр
-
- «Время издавна стекало в эту комнату,
как во внутреннее море, где рыба
передохла, а вода разъедает солью
язык».
-
Роберт Пенн Уоррен, «Вся
королевская рать»
-
- Меня
на поминки пригласили. От редакции.
К совершенно незнакомому человеку.
Пришел ветеран с палочкой, в роговых
очках. Тщательно выбрит, трещины на
туфлях замазаны кремом. Людмила
Николаевна, сообщил он, это наш
лучший, можно сказать, педиатр. Она
любила вашу газету и очень просила,
чтоб вы пришли к ней на поминки.
Когда просила? – не понял я. Когда в
больнице еще лежала, ответил он.
- Хрущевка,
однокомнатная. Родственники уже
сделали предпродажный ремонт:
побелили потолок, обои наклеили.
Большего нет смысла делать:
сантехника древняя, трубы заметно
хуже, чем сделанные рабами в Древнем
Риме.
- Атмосфера в комнате
чемоданная. Какие-то вещи валяются в
углу, вырванные с корнем из былого
быта и увядшие. Из кухни запах
дежурных кур на сковородке и оливье,
замешанного в тазике. Там хлопотали
три женщины. Судя по обрывкам
разговора, старые знакомые, которым
нужно наговориться за несколько лет,
раз уж такой случай; покойницу они
почти не вспоминали.
- Мы приехали
рановато, и мою помощь на кухне
твердо отвергли. А на балкон
покурить было не пройти: там старый
линолеум, листы фанеры, какие-то
ящики; чувствуется, что из комнат
вынесли немало хлама, который был
дорог женщине, а теперь никому не
интересен. За который и пятачка в
базарный день не дадут.
- Как-то странно:
газету - на поминки, сказал я
ветерану, который, как и я, маялся
бессмысленным сидением на стуле.
Ничего странного, ответил он,
некоторые просят военный оркестр и
залп троекратный, а ей хотелось
родственную душу. А родственников
что, нету? Есть, но дальние. Сын еще.
Был. Но он не приедет.
- На тумбе телевизор.
Цветной, но вместо антенны – медная
проволока, привязанная нитками к
багете. Шкаф, и в нем тарелки, рюмки,
слоники, фарфоровая балеринка. Все
вещи в гармонии друг с другом, и даже
как будто пахнут одинаково.
- Кровать, письменный
стол в шрамах. Да вы курите здесь,
сказали женщины, ничего страшного…
Но я курить не стал.
- На полке с книгами:
Твардовский, Блок, Ахматова.
Собрание сочинений Ромена Роллана.
Диссонансом - новенький двухтомник
«Богатые тоже плачут», в
суперобложке. За книгами фотография
седой женщины – сморщенная улыбка,
глаза без тени печали. Обыкновенная
старушка.
- Четыре книжные
полки из шести заняты медициной: «Справочник
участкового педиатра», «Диагностика
инфекционных заболеваний у детей»,
«Психология подростка». И еще, еще –
можно только удивляться, что кто-то
способен прочитать миллионы
скучных слов с этих полок. Толстый
ряд подписных журналов по медицине;
я посмотрел – с пятьдесят какого-то
года по 1992-й. Дальше связь времен
оборвалась.
- От соседей принесли
доску, чтоб усадить гостей за
поминальный стол, и долго выбирали,
на какие стулья эту доску положить.
Стульев было пять, но ни на один из
них нельзя положиться: все шатались,
а один был вообще без спинки, и
удлиненные ножки его торчали вверх,
как рога.
- На кухне под
раковиной – ящик с инструментами,
хозяйке дома явно чужеродный.
Наверное, от ремонта осталось. Пока
народ не вернулся с кладбища, я
нашел в ящике отвертку в засохшей
краске, кое-как подкрепил два стула
и утвердил на них доску.
- А что ж сын-то? –
спросил я ветерана. А вот, это вам,
ответил он и подал мне связку писем,
перевязанную ленточкой. Зачем? –
спросил я. Не знаю, сказал он,
последняя воля. Откуда ж мне знать, я
чужих писем не читаю. Но вы уж
уважьте; она была очень достойным
человеком.
- Я вытащил верхнее
письмо. «Сыночка моя, одумайся... Ты
ведь умный мальчик. Как же можно так
себя губить?.. Даже от самых тяжких
пристрастий можно избавиться, если
рядом любящий человек. Я все для
тебя сделаю...». «Я взываю к тебе,
сыночка моя: не губи себя.
Возвращайся домой, мне уж недолго
осталось, и хочется только одного:
чтоб все у тебя исправилось…
Приезжай, сыночка!».
- Тахта застелена
аккуратно, даже тщательно; видно,
что это сама хозяйка заправляла, а
не гости. И на полу возле тахты еще
одна книжная полка, наполненная
болезнями чужих детей, психологией
ребенка и медицинскими
достижениями в истрепанных
брошюрах.
- Люду очень ценили в
медицинских кругах, сказал ветеран.
И дети ее любили.
- Застолье было тихим,
будто в семейном кругу вслух читали
книгу. И ясно было по разговору и
одеждам собравшихся, что сильное и
почитаемое некогда племя педиатров
пришло к закату. Никто больше не
будет вникать в тайный смысл их
брошюр, учебников и пособий, и вся
эта мудрость предков с четырех
полок будет связана в стопки и либо
ее просто вынесут из квартиры к
мусорке, либо сдадут в макулатуру.
- Я хотел после
поминок нечаянно забыть письма в
квартире; зачем мне чужой груз? Тем
более, она уже умерла. Но ветеран,
провожая меня до дверей, спросил: вы
письма не забыли?
- На торце дома, где
жила Людмила Николаевна, – огромный
красочный плакат с местной
кандидаткой в депутаты
Государственной Думы. И пламенный
призыв объединиться и вместе
бороться с бедностью. Рядом с
ветхими балконами «хрущовок» зов
этот был так же безысходен, как и
письма педиатра.
- Дома я долго
сомневался, куда положить кирпичик
писем. В архив? На стол возле
компьютера? «Сыночка моя, сыночка
моя…». Такая толстая стопка, хотя
ясно, что подействовать могло
только первое письмо, остальные
бессмысленны. Как плач антилопы, у
которой загрызли ребеночка.
- Зачем она передала
мне эту стопку? Живи вот теперь…
-
- Александр Ягодкин
-
|
|
