- Человек
лежит на газоне в сквере у вокзала,
на тротуаре возле лавочки - его
палка, на лавочке – сумка. Похож на
кучу тряпья, ноги в башмаках и
старых носках торчат неуклюже и
беззащитно, на засаленном пиджаке
чудом сохранилась военная
медалька.
- Молодые
ребята и девушки пьют пивко
неподалеку. Один все
поворачивается и смотрит на
старика, свернувшегося клубком, по-собачьи.
- Быть
может, этому парню вот что
померещилось: дверь в стене
времени, и это кто-то из их компании
лежит. Да, за гранью. Туда сквозь
спрессованное время не так уж
далеко: немного потерять здоровья,
взамен получить болезни, и каждое
из этих приобретений – навсегда, и
дальше будет только хуже. Когда
несчастья накопятся до равнодушия,
придешь на лавочку с добытой
бутылкой, согреешь душу ненадолго,
а после ляжешь, уставший, на газон.
- И
вот она вдруг – дверь в стене; ты
озираешься изумленно: как же так,
только что все было совсем иначе,
душа-то прежняя - молода и полна
желаний, и все еще впереди, ведь
смерти нет!.. – но силы покинули
тебя, их не хватает, чтоб
сопротивляться. Ты лежишь за
лавочкой и обрывками прошлого
вспоминаешь в пьяном полусне
любимых людей, события, книги, ведь
что-то хорошее происходило в жизни,
а ожидалось еще лучше. И пытаешься
вспомнить главное, потому что
смерть уже холодно дышит рядом:
речку своего детства, любовь
женщины, рождение сына – теперь ты
воспринимаешь это так реально, как
никогда прежде, даже в самом
эпицентре, много лет назад…
- Ну да, любовь
женщины, которая стирает все
границы и пределы, и она до
последней реснички в твоей власти.
От сережек и края платья до тайных
застежек и детских снов. А у тебя от
этого оголяются нервы, и ты вдруг
начинаешь жалеть весь окружающий
мир; плач наказанного матерью
ребенка, собаку, которую хозяин
щелкнул поводком, а она лишь
жалобно моргает и опускает голову,
неизвестно за что повинную; вон
мужчина и женщина средних лет идут
навстречу и ссорятся, и он сквозь
зубы бормочет что-то матерное, а у
нее покраснели и намокли глаза, -
все вызывает блаженную жалость,
так что и самому впору
расплакаться…
- …Или
вспомнится тот день, когда мы пошли
всей семьей за Дон на озера (Донище,
Калач, Никосное и еще одно, никак не
вспомню название), и отец зачем-то
взял с собой удочки – ну какая
рыбалка может быть в жаркий
майский полдень? Зато луга там
накрыло желтыми нарциссами, и
тишина от земли до облаков была
переполнена стрекотом кузнечиков
в нежно-зеленой траве; среди цветов
стояли цапли, мы их видели потом и
на берегу озера, а еще видели
коршуна, который безмолвно парил
над лугом и озерами, а потом
соскользнул по небесному куполу на
лес километрах в трех от озера. До
леса этого я так за всю жизнь и не
добрался, хотя, по рассказам
деревенских мальчишек, это
настоящая дикая дубрава, как в
сказках.
- А
еще там были жаворонки, почти
невидимые в голубой бездне, куда
никаким коршунам не добраться, и
пение их было нескончаемой
безмятежностью.
- Мама
с маленькой тогда сестренкой пошли
собирать букет и посмотреть на
цаплю поближе, а отец забросил
удочку; через минуту он охнул, и я
увидел, как старая селявочная
удочка согнулась, и вскоре отец
выволок на берег огромного и
ленивого, как свинюшка, карася. Был
бы он хоть чуть агрессивней, от
тонкой лески и даже самой удочки
только пух и перья полетели бы, но
карась не нарушал безмятежной
гармонии дня. Потом уже отец
взвесил его: кило и двести
пятьдесят грамм, и никто не верил,
что на такие старые детские снасти
можно поймать такую рыбину.
- Я
стал клянчить, и отец отдал мне
удочку, и вскоре и у меня поплавок
ровно и грозно пошел под воду, но я
был слишком испуган и неловок, и
карась (огромный!) сорвался. А я
скорей отдал удочку отцу, пока
клюет.
- Подошли
с букетами мама с сестренкой и
начали было рассказывать про цаплю,
но заглянули в ведерко и были
потрясены огромной рыбиной. Ну,
папа, ну, ты ваще… А отец еще дважды
вытаскивал карасей, каждый из
которых мог занять сковородку, но
первый был все-таки самым
громадным.
- Потом
уже, когда мы вернулись в свою
городскую квартиру и легли спать,
этот день остался с нами и дышал
рядом, заполняя сны легким эхом
стрекота кузнечиков и пения
жаворонков взахлеб, мерцанием воды
с поплавком среди кувшинок,
колдовской дубравой, синевой
небесной бездны и безмолвным
полетом коршуна.
- Не
помню, летал ли я в том сне.
- Или вот: середина
марта, а на дворе снег искрится и
скрипит, минус восемнадцать, и
город по самые уши завален
сугробами. Ничего себе весна! Пьем
кофе, жена подошла к окошку,
посмотрела на зиму и спросила меня:
а помнишь?.. Я сразу ответил: помню.
Ты про то, как я на турбазе лыжу
сломал?
- Этот день был 25
лет назад, и невозможно было
представить себе, что через
столько лет жена подойдет к окошку,
увидит во дворе чудесную
зиму и спросит: а помнишь? - и я
вспомню именно тот, ничем особо не
примечательный день незадолго до
нашей свадьбы.
- А вы думали, у
стариков такого не было? Просто той
женщины больше нет, она ушла
и ждет его за стеной. Без нее
вернулась птичья тоска - парить над
озерами или пристроиться к косяку
перелетному и с холодком в груди
оставить все, что было в этом мирке,
людей и предметы, запахи, пытаясь
забыть все, за что колол стыд.
- Отец
моего друга сильно затосковал,
когда умерла его жена. Дети стали
взрослыми, и ему не о ком было
больше заботиться. Зарабатывать,
беспокоиться о них, пытаться
подправлять их судьбу. Он начал
выпивать в одиночку, потом стал
пропадать из дома, и все чаще, а
однажды ушел навсегда.
- Друг
искал его. Слух был, что он умер в
Ростове возле вокзала. Друг мой с
женой попрощались с ним, оделись в
траурное и отправились в Ростов. Но
в морге оказался другой человек.
Где искать?.. В Киеве? В Мурманске? В
Хабаровске? Тысячи безымянных
стариков помирает на неведомых
дорогах. Куда-то тянуло их перед
смертью, и, послушные этому зову,
они исчезали из жизни близких.
- А может, он жив.
Может, в Батуми сидит на холодном
осеннем пляже и смотрит вдаль, где
Турция. Туда, где дальние страны, о
которых мечтал он в детстве, и до
которых так и не добрался за свою
долгую и никому теперь не нужную
жизнь. Там, на юг, - Стамбул, белая
гвардия, Париж…
- Тени клубятся над спящим на
газоне. А возле лавочки напротив –
солидная компания, дамы и господа, -
провожают приятеля на поезд. Над
ними запах настоящих французских
духов и дорогого коньяка, один из
господ держит открытую коробку с
конфетами, они чему-то смеются и
дышат благополучием. Две ауры
рядом, но холодок вечности не
касается ухоженных. К двери в стене
они пройдут через вагон СВ, в
дорогих часах и со стопкой
кредиток в портмоне, и наверняка
удивятся, что все это надо оставить
у входа; лихорадочно начнут шарить
по карманам и памяти – а что, это
нельзя с собой?..
- Как глава того
района, на кладбище которого
похоронена моя бабушка: он умер, и
ему отгородили на кладбище
огромную площадку, с теннисный
корт. Гордые родственники приходят
и ведут себя, впрочем, как простые
смертные: выпивают, закусывают.
Площадка их быстро заполняется
новыми памятниками, и в теннис они
не играют.
- Чудак – земельный
участок пытался пронести…
-
- Представляю: осень,
после долгого тепла пошли тихие
дожди, и днем в квартирах горит
свет, а если смотреть в окошко, то
что-то стынет внутри, но без страха,
и хочется с чем-то попрощаться и
лететь куда-нибудь в прохладе,
догадываясь, что назад уже никогда
не вернешься. Или парить, как
коршун над озерами за Доном.
- А далеко отсюда,
где-нибудь в Париже, в котором
никогда я не был, и теперь уже не
буду никогда, сейчас осень, и
желтые мокрые листья шлепаются на
мостовую, люди сидят в кафе, играет
аккордеон…
- К черту Париж,
когда ясно уже, что вместо него –
газон у вокзала. И молодые смотрят
на лежащего человека брезгливо:
алкашей, блин, поразвелось!.. Даже
представить себе не могут, что он
свой. Все меньше ценности в чужом
опыте, и когда-нибудь уже никто не
будет знать, что конечный путь юных
барсеток – никому не интересные
мешки отцов и матерей.
- О
чем еще может говорить мой друг,
когда мы встречаемся с ним –
случайно на улице или,
договорившись, за кружкой пива?
Каждый год слизывает деревни с
карты России сотнями – вместе с
последними старушками, их
старомодными иконостасами
фотографий молодых их мужей, детей,
внуков. Давно уже умерли
обветшавшие мужья, а дети и внуки
разбежались по городам и весям, как
тараканы. И много лет уже не звонят
и не пишут из таинственных
лабиринтов своих жизней.
- У
друга семья, он много работает,
часто ездит по селам Воронежской
области и рассказывает, как
угасает в них жизнь. В центре села
она еще теплится, но по краям как
будто кто-то объедает хатки. Линии
электропередач из года в год
укорачиваются, и геодезисты
сокращают маршрут, ориентируясь по
столбам: на этой улочке за два года
минус два дома, на этой – минус
семь, минус четыре…
- Иногда
провода срезают и у живых.
Срезавший рискует попасть под
напряжение, но риск стоит свеч:
взамен старушкиного электричества
он получит наличные деньги за лом
цветных металлов.
- Наследства
от старушек никакого не остается,
кроме все того же лома алюминиевых
тарелок и чего-нибудь не совсем
трухлявого. Хаты их обычно тоже
возвращаются в прах. В них нет
зеркал – за ненадобностью, в них
один и тот же запах, сумрак, иконки
на желтом картоне и
генеалогические рамы с
фотографиями. Старухи не знают, кто
из них жив, а кто нет, и иногда пишут
письма по слишком старым адресам и
даже надеются на ответ, заглядывая
вдаль с протертых своих завалинок
– не идет ли почтальон. «Здраствуйтя
дарагие Толя и Любушка, Нюра с
детками, кум Василий и жене его
Кате добраго здравия, а также Коля
и Виталик, Наденька и плимяник Витя.
Я исчо живая, толька ноги плохо
ходют и глаза совсем не видят биз
ачков…».
- Старушки
солидарны, заходят проведать друг
к дружке и не позволяют умереть
соседкам в безвестности, как это
бывает в городе, когда только на
запах начинают выламывать дверь
узников безысходности. Так что
души старушек спокойно бродят
напоследок в своих земных
владениях, зарастающих лопухами и
юными побегами деревьев. Наверное,
им это приятно.
- Раньше
они жили вместе с мужчинами, а
потом – девочки направо, мальчики
налево. Потерявшихся мужей,
племянников, сыновей своих
старушки могли бы встретить в
городе, если б сумели добраться.
Обличьем они одинаковы,
похожие на больных рыбок в
заброшенном аквариуме. Их
бесполезно спасать, можно лишь
смотреть и примерять к себе, потому
что никто не знает будущего.
- Все будем возле
той двери, и неважно, газон ли
вокзальный или дорогая палата
лучшей больницы…
- Сходите, гляньте –
он еще там, этот старик. Он еще жив.
