А. Ягодкин

   Час бабочки   

День был неудачным: с утра пораньше Игорю пришлось вставать затемно и ехать на автовокзал: родители попросили отвезти бабке в деревню лекарства, денег и заодно гостинцев. И начальство вчера было очень недовольно, что он отпрашивается, когда срочных дел полно.

Добираться в родную деревню надо полдня – сначала до райцентра, там пересадка, и еще часа полтора ехать. Лет десять уже он не был в родной деревне, со школы. И раньше он уезжал туда надолго, а теперь надо было тут же возвращаться.

В давние времена ему даже нравилось долго ехать в лето на стареньком жужжащем автобусе, где всегда находились знакомые и здоровались с ним. Впрочем, тогда в деревне со всеми здоровались. Случайно заговорив с первым встречным, легко можно было найти общих знакомых, соседей или даже родственников. Мир деревенский был маленьким и замкнутым, и в нем своими оставались даже те, кто навсегда его покинул.

Теперь Игорь не увидел в автобусе ни одного знакомого лица. Молча просидел всю дорогу, глядя в окно и вспоминая бездонные дни с друзьями: Дон, озера, лес, аэродром с «кукурузниками» и тренировки парашютистов, бабкин домик под огромной акацией, подпол в сенцах, из которого и в жару несло холодом колодца и плесенью, банки варенья под кроватью, кот Васька – ласковый и теплый, но с холодными глазами. И часы на стенке; кошачьи глаза на них двигались в такт тиканью вправо-влево. Ходики. Теперь и слова-то такого нет. Сундук старинный рядом с кроватью Игоря. В нем бабка хранила свои богатства всех времен: платья, пальто, платки, отрезы ткани, старинная пудреница с мутным зеркальцем в крышке. Изредка она их перебирала, и тогда комната заполнялась запахом нафталина, кусочками которого бабка перекладывала слои своей жизни.

Наверняка она постарела за эти годы, и остаться у нее он не может, да и друзей деревенских больше нет: одного посадили, другой уехал неизвестно куда, а третьему отрезали ногу на лесопилке; он стал инвалидом, и встречаться с ним, обсуждать что-то желания у Игоря не было. Вместо возвращения в детство будет обычная пьянка.

К обеду он добрался, и бабка церемонно расцеловала его и все не могла нарадоваться, какой внук у нее взрослый и статный, а потом долго вытирала платочком уголки рта и глаз. Она стала маленькой, с неестественно глубокими морщинами на лице - как трещины в засушенном жарой иле. Бабка все расспрашивала, как там кто поживает, и вспоминала даже таких дальних родственников, которых Игорь вообще не знал. Рассказала подробно, кто, когда и о чем писал ей письма. На жизнь бабка не жаловалась, лекарства завернула в платочек и спрятала на печке, а про гостинцы – дорогая копченая колбаса, конфеты – долго сокрушалась: да зачем же вы тратились, все у нее тут есть, и ни в чем она не нуждается.

В этом доме все теперь было маленьким, стареньким и убогим.

Узнав, что Игорь тут же едет обратно, бабка расстроилась и суетливо стала собирать ответные гостинцы, доставать из-под кровати банки с давно засахаренным вареньем – на приклеенных к ним бумажках карандашом было написано, из чего и когда оно приготовлено, и время медленно растворяло эти записи. Варенья, лучку, редисочки, укропчику – Игорь от всего твердо отказался, объяснив бабке, что жизнь в городе теперь совсем другая, всего этого полно, и тащить с собой нет смысла. А ему еще пилить полдня и надо на автобус не опоздать. Но она все причитала, что молодая картошка не подошла.

Поцеловав бабку на прощанье, он подумал, что больше, наверное, и не увидит ее живой, и обнял, погладил по сгорбленной, неровной спине, сказал: все, ба, пора мне. Счастливо тебе, не хворай тут! Может, как-нибудь еще приеду, – повернулся и быстро пошел со двора, слыша, как шаркает она калошами, причитая и торопясь за ним, чтоб помахать рукой от калитки. Подумал: надо бы и в самом деле приехать хоть на месяц, но мысль эта еще больше его расстроила.

Лишь за поворотом он вздохнул глубоко и почувствовал себя свободным.

И снова в автобусе – ни одного знакомого лица. В окно Игорь больше не смотрел, а занялся тем, что исподтишка всматривался в лица пассажиров, их одежду, сумки, обувь, руки, и, как Шерлок Холмс, пытался их разгадывать.

Пересев в райцентре в воронежский автобус, продолжил забаву и вскоре встретился взглядом с девушкой. Она была далеко от него, но смотрела прямо ему в глаза, и лицо у нее было печальное. Она не отвела взгляд, как это обычно делают молодые женщины. И во взгляде этом была какая-то странность. Как будто он был давно ей знаком, и она о нем печалилась.

На остановке вошли новые пассажиры, и она уступила место толстой беременной тетке; пока она пересаживалась, Игорь увидел, что девушка - стройненькая и привлекательная, в мини, и весь багаж ее – дамская сумочка.

Потом он рассматривал ее лицо, губы и волосы, и она опять не отводила взгляда. Он улыбнулся ей и наклонил голову – она тоже наклонила, но на улыбку не ответила. У Игоря внутри появилась дрожь и что-то горячее, будто глотнул он спирта, и мысль теперь была только одна: и что дальше?

На следующей остановке вошло много людей, и девушку загородили. Только ближе к Воронежу часть пассажиров вышла в пригороде, и на улице и в автобусе уже темнело, а Игорь опять соединился с ней взглядом. Такая хорошенькая - можно было б подойти, сесть рядом и заговорить… Но он так и не отважился. Подумал даже: может, она ведьма? Такой взгляд завораживающий…

Лишь на автовокзале он вдруг ощутил, что сейчас все кончится, она уйдет навсегда и никогда больше не повторится. Он выскочил через переднюю дверь и успел у задней подать ей руку. Она не удивилась, взгляд, как и раньше, не отвела, а ладонь ее была прохладной и маленькой.

Молча он повел ее прочь от автобуса, остановился у такси и коротко поговорил с водителем, открыл заднюю дверь, сел рядом, и она покорно повернулась к нему. Темные глаза ее теперь были близко, но он почему-то не попытался поцеловать ее, хотя и видел, что ему можно все. Просто смотрел в упор, коснулся пальцем ее щеки, волос. А она не спрашивала, куда они едут и зачем.

Так и держась за руки, они вошли в вестибюль гостиницы, Игорь сказал администратору: нам бы до утра, мы со свадьбы удрали; та улыбнулась понимающе, не удивилась, причем тут свадьба, и дала ему бланки.

Захлопнув дверь номера, он обнял ее, не включая свет,  и дальше наваждение полностью его захватило.

Потом уже, когда они тихо лежали рядом, он спросил:

- Ты гипнотизерша?

- Почему? – удивилась она.

- Надо же – я даже и не слышал до сих пор твой голос… А ты точно гипнотизерша. Или экстрасенсиха какая-нибудь. А может, ты ведьма? Напустила на меня затмение… Ты откуда вообще? И голос такой ангельский… Он тебе очень подходит. Надо же… А то я подумал: вдруг у такого нежного существа окажется скрипучий голос бабы Яги.

- А я не Яга?

- Нет. Ты нежная, как ребенок. Теперь таких не делают. Откуда ты взялась? Белье у тебя очень эротичное. Я такое только в кино видел. Супер!

- Не надо. Не надо – откуда.

- А зовут тебя как?

- Таня, - ответила она, усмехнувшись. - Таня Ларина.

- Шуткуешь… Ну, как знаешь.

Он встал, включил ночник и снова лег рядом, разглядывая ее. Порылся в куртке, упавшей возле кровати, и достал сигареты.

- Ничего, что я курю?

- Ничего. Я привычная. Ой, бабочка! – вдруг вскрикнула она и стала барахтаться, накрываясь простыней.

И вправду, через открытый балкон в комнату влетела бабочка. Шурша крыльями, она полетала по комнате и опустилась на абажур ночника.

- Глупенькая, ты что, бабочек боишься? Такая взрослая девочка…

- Я не всех боюсь, а только таких вот… белых. Они как будто с кладбища.

- Так, - сказал он, потушив окурок, - убираем простыню! Это кощунство – такую красоту маскировать простынями. Ты как принцесса из восточной сказки. Только моя. Даже не верится. Я аж дрожал там, в автобусе. Нежная такая, голенькая… Нет, не закрывайся. Рука вот, грудь такая красивая, что и трогать-то ее кощунственно… Но мне можно, ты сегодня только мне принадлежишь. Кожа такая бархатная, и вправду, как лепестки роз. Вся моя – от волос и до кончиков пальцев; я сегодня властелин мира. А короли всякие, президенты и шахи – дураки, думают, что все имеют…

- Ты прям как поэт восточный. Омар Хаям, да? Правильно я его называю? Ой, щекотно.

- Ну, Хаям. Только я уже ревную тебя к этому Хаяму. На дуэль его вызову, чтоб ты ни о ком на свете больше не вспоминала. Весь мир на дуэль, чтоб мы остались одни, как Адам и Ева. Даже боязно, что вся ты сейчас моя, и я могу исполнить любые свои эротические мечты. Но только чтоб больно тебе не сделать. Ты скажи тогда, ладно?

- Не представляю, - сказала она, - не представляю, как это ты можешь сделать больно. Такой ласковый… Мне очень хорошо с тобой. Никогда так не было. И не будет. Даже не стыдно ни за что.

Ночник оставался включенным, и бабочка опять зашуршала крыльями и исчезла, но они не видели, куда она делась. Может, улетела в балконную дверь.

- Сколько сейчас? – спросила она позже, прижавшись к его плечу.

- Не знаю. Не хочу и смотреть. Ночь за окном есть, вот и пусть. Может, время остановилось ради нас с тобой. Такой виртуальный день, как глюк компьютерный. Вдруг он перескочил на другую программу и не желает из нее выходить. Затмение. Там у меня жена есть, дочка маленькая. Я в колее, понимаешь? И вряд ли когда-нибудь из нее выйду. Вряд ли. Да и грех жаловаться: зарабатываю неплохо, в Турцию вот недавно съездили втроем… Все хорошо у нас. И вдруг оказался вне времени и пространства. С тобой. Правда, волшебство какое-то… Но я не жалею. Готов хоть всю жизнь крест нести ради такого дня. Ночи, вернее. Пусть она меня мучает, совесть. Одно непонятно: откуда ж ты вдруг оказалась в этом автобусе и именно в то время, когда я раз в десять лет поехал в деревню к бабке. Кто ты, откуда появилась? Почему замолчала? Я что-то не то сказал?

- Омар Хаям, блин, - сказала она.

- Ой, - поморщился он. – Принцесса, тебе не идет это слово. Не говори его больше. Ну, ты чего - загрустила о чем?

- А, ты про блин? Все его говорят. Чего плохого в блинах? Вкусное слово. Только знаешь, не надо – кто я, откуда. Хаям наколдовал. Всего-то на одну ночь. Мы все равно никогда больше не встретимся. А больше и не надо. Пусть я для тебя тайной останусь. Ладно, хороший мой?.. Раз тебе не нравится, больше про блин не буду. Могу вообще никогда больше блинов не есть. Я покорной буду, у меня тоже сегодня глюк. Желай, а я буду прилежной ученицей.

Волна подступала и накрывала их, а потом оставляла опустошенными и лежащими навзничь, будто выброшенными штормом на берег.

- Не понимаю, - пробормотал он. - Как будто я тебя сто лет уже знал. Может, в другой жизни. Там я тебя любил безумно, и с нами случилось что-то великое и трагическое. А теперь наши души об этом смутно помнят.

- Ты так красиво говоришь все время, - сказала она. – У тебя от девочек, наверное, отбоя нет, да?

- Не поверишь – я в той жизни верный супруг. Ни разу еще жене не изменял. Наверное, и не буду: нет такой потребности. Мужики иногда хвалятся: а я вот, мол, и ту, и эту, и всю ночь, мол… Думаю: гиганты-то, блин! Все равно вам любой дворовый Бобик сто очков даст вперед. Нет, ну никак не избавишься от реальности. С женой у меня все хорошо, дочка любимая, работаю в охотку, карьеру делаю в компьютерной фирме. Зарплата неплохая. Работа, дом, выходные. В гости ходим иногда или в театр. Первый раз жене изменил. Ты меня осуждаешь? Знаешь, я не чувствую себя изменщиком. Это совсем другое - провалиться в иное измерение. Или стать персонажем в компьютере. Но живым. И так мне здесь хорошо, и никакой совести нет. В той жизни мы с женой вдвоем вот так, – он сложил вместе указательные пальцы, - и она не заслужила измены. Но сейчас я другой человек, и такое блаженство быть с тобой…

- А как же ты теперь – что жене скажешь? С кем ночь провел? С Омар Хаямом?

- Ой, ерунда! Мало ли – опоздал на автобус. Это сейчас не важно. Важна тайна. Вот мир вокруг – хамский, звериный даже; откуда ж ты появилась, такая ангельская?.. Это все равно что газель Томпсона среди львиного прайда. Или в стае шакалов. А ты – есть, миниатюрная такая, нежная. Но – мгновенная. Как бабочка-однодневка. Как метелика на Дону, знаешь? Это личинки такие, они живут в речном грунте. Любая рыба на них лучше всего ловится. Насаживаешь ее на крючок, а она и не вырывается, обнимает покорно цевье железное, которое ей через горло втыкают… Мы метелику копали с мая до начала июля и всегда были с уловом. Приезжие злились: они с дорогими снастями на берегу сидят и ничего поймать не могут, а мы, мальчишки, со своими самопальными удочками тягали одну за одной! А в июле у метелики наступает великий день: они покидают свои норки и превращаются в бабочек-однодневок. На Дону наступает просто белая метель среди лета! Шорох и чавканье – у рыб идет пир горой. Очень они метелику любят: эти личинки такие нежные; их на завтрашнюю рыбалку нельзя заготовить - умрут за ночь. А бабочки один день всего живут, но им, наверное, кажется, что это целая жизнь огромная. Знаешь, я из этой колеи стал намного меньше видеть. В детстве часто видел небо, облака, яблони, муравьев, траву. Муравьев мы гусеницами кормили. Зорьку, считай, каждый день видел – утреннюю и вечернюю. Яблоки воровали, помидор оботрешь рукавом – знаешь, как пахнут помидоры прямо на кустах? А трава-мурава – я помню, у нее такие семена были, колечками. Мы их ели. И сейчас этот вкус вдруг вспомнился. От тебя так пахнет хорошо… Родным чем-то. Оттуда. Еще звездное небо вечером или ранним утром, когда часа в два ночи мы шли с удочками в полной темноте на Дон или озера, чтоб успеть к зорьке, - небо со звездами опускалось прямо на дорогу, деревья и дома, и больше я такого никогда не видел. А летать? Как же я забыл про летать! Вот, с тобой – как летать во сне. Заснем сейчас, и весь остаток ночи будем летать.

- Ладно, пусть будет глюк, - сказала она. – Пусть. Хаям. Хочу все запомнить, до капельки. Ты расслабься и притворись спящим, ладно? А я буду любоваться тобой; потом, если будет плохо, я буду вспоминать и переживать снова. И не умру и не заболею.

 

В холле гостиницы никого не было. Она постучала монеткой по стойке, потом еще. Минут через пять вышла заспанная женщина, которая оформляла их вчера.

- Съезжаете?

- Да, я ухожу.

- Больше не вернетесь?

- Нет.

- А супруг ваш?

- Наверное, попозже.

- Вы такая чудесная пара, - сказала администраторша, –  что я вам даже не завидую. Просто смотреть на вас приятно. Не спали, поди, всю ночь?

- Не спали, - сказала она. – Спасибо вам.

- А что так грустно?

- Это вам кажется. Все хорошо.

- Вы не поссорились случаем? – крикнула администраторша вслед, но она уже не слышала.

 

Тот день никак не отразился на отношениях Игоря с женой. Будто и в самом деле совсем другой человек выпал из жизни своей в виртуальность, и вернулся, и никакого дела Игорю до человека этого не было. Все нормально. Лишь однажды он вдруг сказал жене:

- Слушай, а что ты все в этом халате ходишь?  Купила б себе приличный, дорогой. А то и вообще, порадовала б мужа чем-нибудь эротичным… Мы ж с тобой еще молодые и интересные. Когда ж еще эротичное белье покупать? К старости, что ль?

Жена слегка обиделась, потом все же купила новый халат. А белье дорогое покупать не стала – они копили деньги на новую машину, и это было намного важнее. Да и не было у нее особой потребности в укреплении интимных отношений с мужем: она хоть и набрала после родов лишний вес, но оставалась вполне привлекательной. Необходимости повышать к себе внимание мужа она не испытывала, даже наоборот – не прочь была бы несколько это внимание снизить.

Жизнь была прежней, и лишь однажды та ночь напомнила Игорю о себе: возле кафе в центре города он увидел двух девушек, узнал сначала миниатюрную фигурку, позвал: Таня! Но она не откликнулась. Игорь подошел к ней, тронул за рукав: Тань! Она увидела его, охнула и отвернулась, бросила окурок на тротуар. Подружка ее улыбнулась Игорю, подмигнула и отошла.

- Привет. Ты куришь?

- Ну.

- А я и не знал. Ты ж тогда не курила.

- Ну, теперь знаешь. Не нравится, что ль?

- Чего ж не курила тогда? Неужель терпела?

- Нет. Просто не хотелось. Хочешь, чебуреком угощу?

- Нет. Я не ем чебуреков.

- А шампанского с шоколадом у меня нет, извини. И гостиницы нет.

- Ну, - пошевелил он неопределенно пальцами, - не все коту творог.

- Ага, - сказала она. – Нету больше творога. Был, да вышел весь. А ты здесь что, по делу или как?

- Да так. Мимо шел. А ты как здесь?..

- Мало ли, дела разные. Так что извини.

Игорь пожал плечами, поежился.

- Ну, ладно, - сказал он. – Счастливо.

И быстро пошел прочь. 

А к ней подошла подруга.

- Алька, что? Не сошлись в цене? Такой вроде клиент порядочный. И симпатичный. Я б ему скидку сделала.

- Не сошлись, - ответила она. - Ни в цене, ни в чем. Я в него еще в школе влюблена была.

- Врешь! Нашей сестре красиво соврать – как два пальца об асфальт. Еще расскажи, что папа у тебя – космонавт.

- Нет, правда. Только он в старших классах был, а я еще малявка. С косичками и на ножках тоненьких. Еще когда в классики играли. Помнишь, весна наступает, и снег черный еще лежит, а на дворе школьном асфальт подсох, и мы с девчонками целыми днями в классики играли. Уже ночь скоро, а мы к окнам поближе передвигаемся, где посветлее… Про еду забывали, про все… А он уже в десятом был, и я на него смотрела. Он, конечно, малявок и не замечал. Теперь вот только заметил.

- Алька, ты что-то замечталась - сказала подружка. - Тебе хорошо, а мне наверняка еще допоздна трудиться. Возвращайся потом по темноте; вдруг кто изнасилует… Ладно, не страдай, а то у тебя прям глаза затуманились. Но тебе идет; я б на месте приличных мужчинов очень бы такой девушкой поинтересовалась. А может, ты захворала, подруга? Чего молчишь?

- Сегодня воскресенье…

- Ты что, Аленькая, с дуба спрыгнула? - удивилась подружка. – Во крыша поехала! Среда ж сегодня! Или ты в детство впала?..

- Сегодня воскресенье, - повторила она. – Девочкам – варенье. А мальчишкам-дуракам толстой палкой по бокам.

© А. Ягодкин

другие рассказы