Легенды зимних ночей
Аркадий Черкасов

(по книге Генри Бестона “Река Святого Лаврентия”: Henry Beston. The St. Lawrence. New York – Toronto, 1942)

Книга известного американского писателя – “лирического натуралиста” Генри Бестона (1888-1968) “Река Святого Лаврентия” входит в издававшуюся в США в 1930-х – 1940-х годах серию “Реки Америки”. Однако эта книга не только и не столько о реке. Она посвящена стране, история которой началась на берегах этой великой реки, народам, судьбы которых встретились и переплелись на её берегах. Об этой “самой исторической реке Америки”, о той части Канады, жизнь которой неразрывно связана с этой рекой, о своеобразной культуре населяющего её берега народа – франкоканадцев – и пишет в своей книге Генри Бестон (кстати, мать его была франкоканадкой, и он владел французским, что для американцев – большая редкость).

В отличие от большинства других его книг, многократно переиздававшихся (самая известная – “Домик на краю земли”, изданная и в Москве, в 1982 г.), эта книга Бестона к настоящему времени стала в США и Канаде библиографической редкостью. Но не у нас в России. Штурман дальнего плавания Виталий Николаевич Кондраков из морского похода в Канаду привёз эту антикварную книгу, мы с ним её перевели и в 1985 г. опубликовали стотысячным тиражом в московском издательстве “Мысль”. Канадские легенды из этой книги – кстати, собранные самим Г. Бестоном, – а точнее, те из них, которые носят страшновато- “святочный” характер, мы и предлагаем вниманию читателей декабрьского номера “Канадского Паспорта”. Тогда, в 1985 г., редакторы “Мысли” отказались включать часть приводимых Бестоном легенд в перевод его книги (“Наше материалистическое, атеистическое издательство не будет печатать подобную поповщину!”), а оставшиеся легенды – “посмертно” перередактировали. Восстанавливаю опущенный и искажённый цензурой текст перевода по чудом сохранившемуся у меня черновику.

Аркадий Черкасов

Скрипач северного сияния

Там, где в реку Святого Лаврентия с севера впадает бурная река Сен-Морис, жила когда-то семья поселенцев – земледельцев и лесорубов: тогда ещё вся долина была покрыта лесами. Эти люди поселились не у самой реки, а выше, в горах, где построили домишко и распахивали первое поле на плоской площадке за горным кряжем. От их вырубки дорога вела вниз вдоль ручья к дикой реке Сен-Морис, мимо домов и хижин немногочисленных соседей, которые, подобно им, тоже возделывали землю. Дальше за хребтом людей уже не было, там стеной стоял безлюдный лес, над которым нависало пустынное небо, а ночами сияла неподвижная Полярная звезда.

Как-то поздней осенью в дверь дома постучали. В темноте стоял человек, которого прежде не видели в этих краях. Было очень холодно, однако на незнакомце не было ни тёплой шубы, ни пледа. Он держал подмышкой ящик, обёрнутый в шкуру чёрного медведя. С виду незнакомцу было не так уж много лет, но он казался старше из-за копны посеребренных сединою волос.

- Однако вы, должно быть, замёрзли! – воскликнула мать семейства, добрая душа.

- Нет, мне вовсе не холодно,– отвечал пришелец.

Это было правдой. Его руки были такими горячими, как будто он только что держал их у пламени гостеприимного камина.

Члены семейства не стали донимать гостя расспросами, а он не стал объяснять, как очутился у их дома. Само собой разумеется, он проведёт ночь у них.

Поскольку никто не ложился спать, незнакомец спросил, не желают ли они послушать музыку.

- С огромным удовольствием, месьё!

На глазах гостеприимных хозяев незнакомец развязал свой узел и извлёк чёрный ящик. В ящике лежала чёрная, как уголь, скрипка со струнами из чёрного конского волоса и с чёрным смычком.

Когда скрипка запела, всем стало ясно, что никогда ещё на берегах дикого Сен-Мориса не слыхивали такой музыки. Все сидели словно завороженные. Что за гость пришел к ним из леса! Не согласится ли он задержаться у них подольше, чтобы соседи тоже могли послушать его игру? Они устроят вечеринку, и будет много песен и танцев.

Да, он рад погостить денька два и поиграть на вечеринке.

На следующее утро падал мягкий снежок, однако днём небо прояснилось, стало светло, как это бывает только на Севере. Все соседи были приглашены в тот вечер в дом. Новость о появлении незнакомца разошлась по другим фермам, поэтому все, кто только мог, пришли лесом на вечеринку. Кресла-качалки (без которых не обходится ни одна франкоканадская семья), столы и стулья были сдвинуты в сторону, и в сельской кухоньке стало просторно. Сначала незнакомец не брался за скрипку - играл младший сын хозяина, играл для танцующих на скрипке собственного изготовления.

Когда незнакомец увидел, что танцоры устали и собираются передохнуть, а все собравшиеся ожидают, когда же он сам возьмётся за скрипку, он извлёк её из чёрного футляра и провёл смычком по струнам. Какой бы прекрасной ни была та музыка, которую только что все слышали, - звуки, которые извлекал этот скрипач, нельзя было ни с чем сравнить. Они летели из-под его пальцев куда-то ввысь, словно заставляя дикий Сен-Морис и окрестные леса парить в воздушном пространстве. Звуки выходили чистыми и сильными, как лучи света, которые изливает на землю северное сияние. Гости слушали в глубоком молчании, подобном тишине дремучего леса.

Один из молодых людей, едва сознавая, что делает, подошёл к двери, открыл её и выглянул в ночь. Небо полыхало великолепным северным сиянием. Таинственная светящаяся дуга, которая тканым полотном подёргивала небо на севере, низко стояла поперёк неба, а темнота, царившая под ней, вобрала в себя всю темень лесов. От этой дуги шли широкие лучи, и дорожки света обливали землю бледным ужасным пламенем. Некоторые из этих лучей были такими же призрачными, как сама дуга, другие – как бы подёрнутыми леденящей душу зеленью. Эти длинные и широкие полосы дрожали и сверкали, словно искали что-то или кого-то. Они то исчезали, то появлялись вновь среди алмазных звёзд и будто замёрзших созвездий.

Молодому человеку показалось, что огромные лучи в небе плясали под музыку скрипача. Когда музыка сменила свой ритм, сделавшись торжественной и печальной, огненные пальцы в небе тоже стали двигаться медленнее, с присущей Северу меланхоличностью. Когда же из-под смычка скрипача срывались нотки побыстрее, лучи словно подметали небо, сотрясаясь в своём сверкающем танце. Молодой человек позвал всех к двери - взглянуть на это чудо. Люди были поражены его таинственным великолепием.

– Говори! – закричали все, в страхе отпрянув от скрипача. – Кто ты, незнакомец? Из какого ты прихода?

Незнакомец отложил в сторону смычок и поднялся, чтобы ответить.

– Я с Севера, - торжественно сказал он. – Мой дом – снежные равнины. У меня нет имени. Я родился под лучами северного сияния, и под ними я жил, и обречён всегда быть вместе с ними. Сила, которой я владею – сила Люцифера, князя небесного света! Не бойтесь, не жмитесь к стене. Не содрогайтесь оттого, что я разделял с вами хлеб. Смотрите – огни в небе увядают. Танец кончился, и мне пора в путь.

Положив чёрную скрипку в чёрный ящик, снова завернув её в чёрную медвежью шкуру, незнакомец церемонно поклонился собравшимся и вышел в ночь. Все испуганно наблюдали, как он степенно вышел из освещённой кухоньки и исчез в тёмном лесу. Те, кто стояли ближе к двери, потом рассказывали, что незнакомец направил свои стопы не в ту сторону, где стояли деревни, а прямо на север, туда, где не ступала нога человека.

И по сей день зимними ночами, бывает, лучи рассыпаются в своём великолепии над рекой Сен-Морис, и живы ещё люди, которые говорят: “Они танцуют под музыку Скрипача Северного Сияния”.

Стога Силача

Вдоль южного берега реки Святого Лаврентия на многие мили протянулись луга. В одном месте они почему-то сплошь усеяны огромными валунами…

Говорят, что жители соседней деревеньки некогда всем миром владели этими лугами. Согласно обычаю, они все вместе выходили на сенокос. Каждое семейство косило и скирдовало свой участок, вороша и укладывая в валки скошенную траву. Однако, скошенное здесь сено далеко не всегда находило своё место на зимнем сеновале хозяина. Один из жителей деревни, человек гигантского роста и неимоверной силы, которого все остальные звали Силачом (Le Tres Fort), имел обыкновение присваивать чужое сено, присовокупляя его к своему. Люди очень боялись силы и грубости страшного нелюдима и ничего не могли поделать с этим мародером. Забирая все, что ему вздумается и у кого вздумается, этот человек был полновластным хозяином сена, а его земляки чувствовали себя совершенно беспомощными перед этим олицетворением зла.

После нескольких лет грабежа жители деревни вообще отказались от своих прав на сено и стали косить траву лишь вокруг своих ферм. Только одна бедная вдова и ее дочь, у которых почти не было собственной земли, продолжали косить сено на общественном лугу, по соседству с Силачом.

Однажды погожим летним утром мать и дочь вышли на луг, чтобы запасти себе на зиму сена. Они умели хорошо работать, и к полудню небольшой участок оказался скошенным, сено было разбросано на солнце для просушки. Оставив сено на лугу, женщины вернулись в деревню. Ближе к вечеру они снова пошли в поле, чтобы собрать сено в копны. Но, подойдя к реке, они увидели, что кто-то работает на их лугу. Это был Силач, который тоже трудился весь день и теперь собирал граблями всё сено, которое попадалось ему на глаза. Робко приблизившись, женщины осмелились возразить.

- Месьё, - чуть слышно сказала мать, - это наше сено.

- Всё сено моё, - ответил Силач.

- Но наша корова не может жить без сена, - запротестовала девушка.

На это Силач ничего не ответил. Он продолжал сгребать сено, словно ничего не слышал и как будто вокруг никого не было.

– Какое ему дело до того, что мы умрём от голода! – сказала мать. - Пойдём, дочка.

Вернувшись домой, они, рыдая, принялись молить Пресвятую Деву о заступничестве.

…Жители деревни наблюдали, как Силач трудился до темноты, размахивая вилами и бросая сено с нечеловеческой яростью. Однако никто не видел, как он возвращался домой. После полуночи временами шёл дождь, в ночи слышались какие-то стуки, скрипы, шорохи, а потом все замерло.

Когда на следующее утро встало солнце, на улочках деревни послышались встревоженные голоса людей. Торопливо одеваясь на ходу, все жители высыпали на улицу. В дальнем конце деревни все собрались перед своими домиками, призывая соседей посмотреть на чудо, которое сотворилось на лугах. Все стога Силача, все до единого, обратились в камень! Однако стога, сложенные вдовой и ее дочерью, остались на прежнем месте, как ни в чем не бывало, высокие и душистые, аккуратно обложенные камнями.

Никто больше не видел Силача. Говорят, что он превратился в один из тех камней. А все, кто живут по соседству с рекой, рассказывают, что осенью, с наступлением высоких приливов, когда река под напором морских волн поднимается и течёт вспять, и вода врывается в груды камней на берегу, там слышатся такие рев и крики, каких никогда не слыхивали на этих берегах.

 

Печальный конец “Фомы Неверующего”

Подобно тому, как в Альпийских предгорьях рассказывают истории о Диком Охотнике Облаков, а в городах Фландрии – о весёлом Тиле Уленшпигеле, на берегах реки Святого Лаврентия тоже бытуют рассказы о своём, местном легендарном герое. О нём обычно рассказывают у костров в лагерях лесорубов, или на кухоньках в самых отдаленных деревнях. Его приключения обычно связаны с тем, что он считает себя “умнее всех”. Обутый в лесные сапоги, с топором на плече, среди своих земляков он словно воплощённый “дух отрицания”, живущий в этом мире заснеженных елей. Это “Молодой человек, который побывал в Соединённых Штатах” – самоуверенный скептик, убежденный в том, что чудес не бывает. В лагере лесорубов он отказывается разделить с товарищами традиционные убеждения и предрассудки. Он не обращает внимания на россказни своих спутников и пренебрегает наставлениями старших. Это свободный от суеверий вольный бродяга, который повидал “кое-что получше здешнего” – по ту сторону американской границы. “Нет”, – твердит он, – “чудес не бывает”.

И всё же они случаются, эти самые чудеса. Случаются они и с самим “Молодым человеком, который побывал в Соединённых Штатах”, - в одних историях они происходят в диком лесу, в других – на великой реке. И почти каждая из них кончается его убедительным поражением, а то и фатальным исходом. Рано или поздно этот высший образчик скептицизма, его проповедник и знаменосец получает по заслугам, когда подует из леса колючий ветер “норуа” (“Norois”, т. е. “северный” – А.Ч.), вопящий ветер снегов, утверждающий триумф тайн и веры.

Истинный фольклорный герой живет скорее не на книжных страницах, а в устной речи, и нижеследующая история, думается, появляется в печатном виде впервые.

В лагере лесорубов на плоскогорье, поросшем еловыми лесами, бригада лесорубов развлекалась пересказами всяческих историй и небылиц про дьявола и его проделки. Над замерзшим морем деревьев в небе ярко горели зимние звёзды, однако в самом лагере, в просторной бревенчатой хижине у печки, было тепло и уютно. Табачный дым поднимался голубыми кольцами к лампе, висевшей на стропиле, и завитками, минуя трубу, ускользал под стрехи. У каждого была своя история про дьявола и его приключения на реке: на каком-то пустынном острове он, нечеловеческого роста и с лицом чернее угля, выскочил из леса и на бегу своим криком перекрыл звон церковных колоколов; в другом месте он подкарауливал какого-то скрягу у дверей его дома, прикинувшись не то лягушкой, не то камнем.

Однако нашелся некий человек, который осмелился заявить, что не верит ни единому слову из этих рассказов. Это был “Молодой человек, который побывал в Соединённых Штатах”.

Его слова смутили остальных, все почувствовали себя как-то неловко, и несколько минут никто не двигался с места и не произносил ни слова. Неожиданно дверь лагерной избушки широко распахнулась. Стояло полное безветрие, поэтому все удивились, как могло случиться такое, а один из лесорубов поднялся со стула, чтобы закрыть ее. Но не успел он сделать и шага, как в дверях выросло ужасное видение. Это была гигантская черная собака, к спине которой был привязан гроб. Отступив перед этим чудищем, лесорубы прижались к стене, а собака вошла в избушку и улеглась у печи.

“Она пришла за одним из нас” – сказал старшой. Его голос дрожал от страха.

“За одним из нас? За кем? Как мы узнаем это?” – раздалось сразу несколько голосов.

“Нам придется по очереди ложиться в гроб” – произнес старшой.

Так, один за другим, согласно старшинству, возрасту и положению, все члены бригады забирались в гроб и ложились в него. Всякий раз, когда это был парень с чистой душой, который вел непорочную жизнь, собака не шевелилась, словно была высечена из камня, но когда в гробу оказывался кто-либо с душой, загрубевшей от грехов, собака приходила в движение. Она под тяжестью ноши старалась подняться на ноги, страшно оскаливала пасть и щелкала зубами. Смотреть на это было просто невыносимо, однако собака так ни разу и не поднялась во весь рост.

Подошла очередь нашего “Фомы Неверующего”, но он никак не хотел занимать место в гробу. Прижавшись к стене, он только наблюдал за тем, как все остальные проходили это испытание. Наконец, все, кроме него, побывали в гробу, привязанном к спине собаки.

“Иди же”, – настаивали товарищи, – “ты тоже должен лечь. Вперёд! Подошла твоя очередь, иначе дьявольскую собаку не прогонишь”. Сомкнувшись вокруг несчастного, лесорубы схватили его и втолкнули в гроб.

Как только парень оказался в гробу, собака вскочила на все четыре лапы и, задрав морду вверх, ужасно завыла. Затем она с горящими как угли глазами пересекла комнату и, перемахнув через порог, бросилась в ночь вместе с гробом и его содержимым.

Все более и более отдаляясь, становясь все глуше и глуше под зимними звездами, долетали до собравшихся у двери лесорубов крики “Молодого человека, побывавшего в Соединённых Штатах”. Больше его не видели и никогда о нем не слышали!

 Немножко отсебятины

Приведя эту, третью легенду из книги Генри Бестона (кстати, как раз эту-то и запретила совцензура), не могу удержаться от пересказа другой легенды на ту же тему, – о Дьяволе и “Бывалом” Скептике, которую мне совсем недавно рассказывали в Квебеке, во время знаменитого Квебекского зимнего карнавала. К сожалению, так легко и красочно, как рассказывает записанные им истории сам Бестон, мне не удастся, прежде всего потому, что она требует некоторых необходимых отступлений-разъяснений: иначе вы её просто не поймёте.

В этой истории наш Видавший Виды Скептик, уже не раз отправленный ко всем чертям в других легендах, опять оказывается жив-здоров и к тому же гуляет на Квебекском карнавале. А это – захватывающий праздник, с играми и плясками на зимних улицах, карнавальным шествием в масках, катанием на санках и, бывает, некоторым злоупотреблением национальным напитком “карибу” – подогретой смесью рома с портвейном и пряностями, заливаемой в полый дед-морозовский посох: на вид – палка, а по сути – большая бутылка. Весело даже русским; но это – к слову.

Так вот, на празднике он встречает целую ораву своих старых друзей – лесорубов, которые, по его расчётам, должны были сейчас находиться в отдалённейшем лесном лагере, откуда так просто и не выберешься (время действия всех легенд, естественно – задолго до века вертолётов). “– Как вы здесь оказались?” – И они рассказывают ему чудесную историю (которой он, конечно, как всегда, не верит). Им-де в лагере, после трудового дня, вечером перед праздником явился сам дьявол, который, похоже, живёт там поблизости в этих гиблых дебрях и успел подружиться со своими симпатичными соседями – лесорубами. А может, он просто хотел навредить их работодателям – американской лесопромышленной компании “Прайс”, замедлив производственный процесс. Во всяком случае, он сам предложил перенести их за сотни миль в Квебек на ночное гулянье, а утром так же быстро вернуть в лесной лагерь. “– А как?” Дьявол сказал: “Садитесь в лодку, что лежит до весны на берегу замёрзшей лесной речки, она взлетит и разом принесёт вас в Квебек. А утром таким же способом – обратно. Только в летящей лодке не вздумайте молиться и вообще не поминайте имени Врага моего: Он сильнее меня, и я тут же лишусь моей силы”.

И вот настало время лететь обратно. “– Если не веришь”, – сказали Скептику лесорубы, – “садись с нами в лодку, полетишь к нам в гости. Только не молись”. Последнее было шуткой: Скептик никогда не молился, – зато был известен как отменный матерщинник.

Они сели в лодку – и через мгновение ока лодка уже летела над тёмным лесом, и огни Квебека слабо светились где-то далеко-далеко внизу, у занимавшегося зарей горизонта. Это зрелище так потрясло нашего “Фому Неверующего”, что он невольно выругался:

              - Крисс-де-калисс-де-табарнак-д’ости-де-сен-карем!

Раздался дикий вой, и знакомый лесорубам голос их благодетеля – дьявола рявкнул:

               - Я же вас предупреждал!

Летящая лодка рухнула с высоты на землю, – слава не скажу Кому, – в глубокий лесной сугроб. Как выбирались – это уже совсем другая история. На этом месте квебекцы обычно уже смеются, им дальнейшее – не важно. Нашему же читателю придётся дать необходимое разъяснение.

То, что воскликнул потрясённый Скептик – это действительно непечатный пятиэтажный матюг (почему я и не смею дать его иначе как русскими буквами). Отчего же тогда этот старый циник – дьявол лишился сил? Подумаешь, институтка какая…

А потому, что в буквальном переводе с квебекского диалекта он значит: “Христос – Святая Чаша – церковная дарохранительница – просфора – Великий Пост!” И ни слова больше. Тем не менее, в таком соединении слов и в таком (нецерковном) контексте получается страшный мат (так что лучше его забудьте).

Вот такая особенность франкоканадцев, отличающая их от всех других народов мира: если квебекец хочет крепко выругаться, в ход идут названия различных предметов церковной утвари (и ни слова о том, вокруг чего вертятся ругательства всех других народов!). Вы скажете: есть и другая, тоже “примерная” католическая нация – итальянцы, они ругаются: “порка–мадонна!”. Да, но те – откровенно богохульствуют, кощунствуют (надеюсь, нечасто и не все). В Квебеке же точно те же слова, что даны в предыдущем абзаце, употребляет в церкви (то есть, по делу) батюшка-кюре. И они же, но сказанные вами дома (значит, не по делу), заставляют женщин краснеть.

Как-то я не выдержал и осмелился спросить у знакомого франкоканадца, университетского профессора, почему это так. “Святое крещение! – воскликнул он, предварительно оглянувшись, не слышит ли жена это абсолютно нецензурное (дома!) выражение. – Вот вы, русские, и американцы, и европейские французы, – все вы ругаетесь сексом и всем, что с ним связано. А что это – гадость? Вы его не любите? Да вы о нём только и думаете – поёте, читаете и фильмы снимаете! А если любимый предмет помянете всуе, не по делу, да ещё народным языком, – то и получается матюг. Мы же в Квебеке больше всего любим родную нашу католическую церковь… Вот такая получается епитрахиль, что её именем мы и ругаемся”.

Кажется, мне стало ясно, почему советская цензура вырубала своим топором упоминания о церкви, Боге и вообще религии из книжки Бестона и тысяч других (вплоть до “Робинзона Крузо”, который в не искалеченном “нашими” виде – книга о познании Господа). И Библию запрещали покупать и читать дома (всуе!). Потому что – любили! Тайно и целомудренно! И не давали лапать немытыми руками. То-то теперь все так “внезапно” и дружно “уверовали”! Наверняка и наша тогдашняя редакторша из “материалистического, атеистического” издательства “Мысль”.

Так будем дружно, всем миром праздновать таинственную, романтическую, мистическую и при этом весёлую череду праздников – Святки. От католического Рождества до православного Крещения, заодно с соседствующими Хануккой и Ураза-Байрамом. Amen!

Niworld 15.12.01


" Канадский Паспорт"NN12/ 2001г.
Информационное Агентство "Мобиле" 
www.mobile.ru

niw 10.03.02 21:40:39 +0300