ДОБРО И ЗЛО

Определяя эпических героев третьего поколения как мужей "битвы и совета", Шталь подчеркивает, что главным их достоинством является уже не столько сила, сколько доблесть¹⁰⁸, иначе говоря, оцениваются не только физические качества героя, но и душевные, оценивается его личность.
Процесс трансформации архаического эпоса в классический происходит в эпоху ранней государственности¹⁰⁹. Какие же изменения в мифологическом мышлении являются причиной этой трансформации? А.Ф.Лосев пишет, что в эту эпоху "самостоятельность субъекта прогрессирует"¹¹⁰, и потому называет такой тип мышления номинативным. Осознание индивидуумом собственной самоценности, невозможное при архаическом коллективистском мышлении, приводит к тому, что мифологические образы приближаются к человеку, теряя при этом ужасные и грозные архаические черты. "Номинативная мифология есть в сущности только такая... которая доведена... до системы разума"¹¹¹.
В эпоху ранней государственности в эпосе идет трансформация смысла, смена акцентов - в борьбе с чудовищами на первый план выходит защита родной земли от внешнего врага¹¹², при этом образ врага дольше сохраняет архаические черты, историзируясь мало и крайне условно. В центре внимания раннегосударственного эпоса - дела по преимуществу человеческие; если они и имеют мифологический подтекст, то он оттеснен на задний план (хотя спор трех богинь послужил завязкой Троянской войны, он не вошел в "Илиаду", в русских былинах и "Песни о Нибелунгах" мифология лишь реконструируется, в "Песни о Роланде" роль мифологического подтекста играет противостояние двух религий). Герои классического эпоса "освобождаются" от мифологии, причем это происходит и на уровне образа, и на уровне сюжета: в первом случае герой лишается большей части тех сверхъестественных качеств, которые были присущи ему в эпосе архаическом; во втором - выступает как враг многих мифических существ не потому, что они опасны, а просто из-за их иномирности.
Утратив многое из архаического наследия, герой третьего поколения приобретает принципиально новые черты: становится воплощением человеческих норм, ревнителем этики и морали. Наиболее яркий пример - русский Добрыня, само имя которого означает "превосходный" (как и "добрый конь", "добрый меч"): имея значительную, хотя не исполинскую воинскую силу, он больше прославлен своим "вежеством" - умен, образован, дипломат (из пяти былин, где он действует, в трех едет с дипломатическими поручениями), музыкант и певец, но самое главное - предельно честен, знает и свято хранит моральные законы, карая тех, кто их преступает. Так, в былине о бое со Змеем Добрыня готов пощадить врага, если тот даст слово не нападать на Киев, и, заключив договор "о взаимном ненападении", пытается соблюдать этот договор даже после нарушения его Змеем. В былине "Добрыня в отъезде" богатырь выступает противником левирата (брачного права на жену родственника), карая Алешу не столько за приверженность древнему закону, сколько за обман матери Добрыни. Отмена устаревших обычаев - обычный поступок героев третьего поколения: например, нарт Бадыноко искореняет убийство стариков¹¹³. Еще ярче непримиримость героя по отношению к древним обычаям, не соответствующим моральным нормам нового общества, проявляется в былине "Добрыня и Маринка", где Добрыня смертью карает колдунью за распутство.
Приведенные примеры интересны с точки зрения трансформации архаического эпоса в классический, поскольку в основе названных былин - архаические сюжеты, которые почти не изменяются, происходит лишь сдвиг акцентов. Так, героиня последней былины Маринка - не кто иная, как архаическая Морена - богиня смерти, зимы, преисподней, а также плодородия¹¹⁴. Как богиня жизненных сил земли она не может не быть распутной. Хозяйка преисподней - хозяйка животных, отсюда - мотив превращения ею витязей (в том числе Добрыни) в туров. Наконец, то, что Маринка предлагает Добрыне свою любовь - это след обязательного для архаического эпоса мотива "брак в ином мире"; именно этот мотив в былине оказывается полностью переосмысленным - брака не происходит, а могучая богиня низводится до уровня городской распутницы. Вообще мотив отвержения героем любви богини принадлежит к числу самых распространенных в мировом эпосе - это Одиссей и Калипсо, нарт Бадыноко и Сат'ана, индийские Рама и Шурпанакха, Арджуна и Урваши и др. Иногда этот мотив встречается и в архаическом эпосе - Кухулин и Морриган, Гильгамеш и Иштар. Если архаический герой отвергает богиню потому, что она богиня смерти (отказываясь от любви Иштар, Гильгамеш перечисляет погубленных ею любовников¹¹⁵), то раннегосударственный герой не приемлет ее из-за иномирности вообще - таким героем отвергается все нечеловеческое.
У героя классического эпоса по сравнению с архаическим изменяется мотивация поступков: если раньше его вело стремление к славе, то теперь - чувство долга. В "Махабхарате" рядом выведены два героя, равные по силе, уму и прочим достоинствам, - Арджуна и Карна, различна только мотивация их поступков: если Карна сражается, движимый любовью к друзьям и ненавистью к противникам, то Арджуна идет на бой только во исполнение воинского долга и потому побеждает¹¹⁶.
Если герой второго поколения имел много общего со своим врагом, то герой третьего поколения врагу полностью противоположен. Развенчание и осмеяние архаического эпоса особенно ярко отражено в сюжете "состязание с обжорой" (Илья Муромец и Идолище, Одиссей и Полифем, особенно Одиссей и Ир): герой встречается с великаном-обжорой, который высмеивает неспособность героя поглощать пищу в огромных количествах, однако герой его одолевает. В архаическом эпосе обжорство - синоним силы, в классическом - "нечто рудиментарное, бесполезное, ненужное, о силе не говорящее и силе едва ли не противостоящее"¹¹⁷. Вот как Илья глумится над Идолищем:

В архаическом эпосе переход героя из одного лагеря в другой был нормальным явлением (ирландский Фергус, наставник Кухулина, сражается в войске его врагов), в классическом - такой переход невозможен (в былине о Дунае главный герой - чужак на Руси, и он обречен погибнуть, хотя оказал Киеву большую услугу). Размежевание на своих и врагов проходит однозначно и резко: все свое - это воплощенная норма, воплощенный идеал, все вражеское - ужасно и неприемлемо. Именно в эту эпоху возникает разделение на добро и зло.
В раннегосударственном эпосе роль архаического героя неоднозначна: он главный защитник от чудовищ, но он не соответствует человеческим нормам. Если такой герой сохраняет яркие архаические черты, то он получает более или менее негативную оценку (индийский Бхимасена), либо черты архаики предельно сглаживаются (в образе Ильи Муромца несоответствие человеческим нормам всячески затеняется, а в былине об Идолище Илья вообще предстает героем третьего поколения). Однако такой герой, не утративший связей с иным миром, в мире людей становится чужаком, и поэтому в классическом эпосе так широко распространен мотив ссоры эпического государя с лучшим из героев. Этот мотив имеет архаическое происхождение, но в классическом эпосе является одним из центральных (например, на нем построена "Песнь о Нибелунгах", где ссора приобретает крайнюю форму - убийство; "Песнь о Сиде").
Если о подражании архаическому герою не могло быть и речи (никто не в силах съесть быка за один присест), то герою классического эпоса подражать можно и д'олжно. Такой герой является моделью, образцом, наилучшим в своем роде¹¹⁹. Он воплощает этические нормы, которым реально следуют люди. Вот что пишет об этих нормах А.Я.Гуревич: "Права и обязанности неотделимы от этической оценки индивидов... знатные благородны и честны, их поведение образцово, мужество и щедрость - их естественные качества. От людей незнатных труднее ожидать подобных же качеств... Нравственные и правовые категории имели, кроме того, еще и эстетический оттенок... Точно так же и интеллектуальные качества были неотделимы от этических: "умный" значило вместе с тем и "честный"¹²⁰. Итак, герой раннегосударственного эпоса - это прежде всего человек, а не сверхъестественное существо, однако человек не рядовой, а лучший из людей, эталон поведения во всем. Он наделен всеми достоинствами, а его враг - всеми недостатками, за которыми часто прослеживаются архаические черты.

НЕИЗВЕДАННАЯ АРХАИКА

Героев четвертого поколения далеко не всегда можно назвать героями в собственном смысле слова: бой они воспринимают как страдание (Одиссей не желает сражаться с женихами Пенелопы), их идеал - подвиги "мирные", "подвиги земледельческого труда". Для таких героев нет ничего зазорного в победе не силой, а хитростью, им ведом страх¹²¹. Это обычные люди с их слабостями и пороками. Смена четырех поколений представляет собой постепенное очеловечивание героя: от божества - к полубогу, от него - к идеальному человеку и затем - к человеку обычному. Казалось бы, героев четвертого поколения можно считать самыми поздними. Однако это будет ошибкой.
Примером героя четвертого поколения Шталь называет Одиссея в бою с Полифемом. Это поединок "не в равном... в силе и хитрости одновременно"¹²². Аналогичен и поединок Алеши Поповича с Тугарином, Давида Сасунского с неким малым человеком¹²³ - везде слабый одолевает сильного хитростью. Однако подобного рода подвиги совершал и такой яркий представитель второго поколения, как нарт Сосруко ("Похищение огня", "Бой с Тотрешем"¹²⁴). Примечательно, что структура обоих боев Сосруко совпадает со структурой боя Алеши и Тугарина: сначала герой поражает врага, заклиная погоду (Сосруко насылает мороз или туман, Алеша вызывает тучу), затем убивает, причем убивает предательски. Едва ли это сходство поединков говорит о позднем происхождении героев - скорее, наоборот: приходится ставить вопрос об архаичности образа Алеши.
Герой-плут, достигающий победы путем обмана, хорошо известен древнейшим мифологическим сказаниям - это трикстер, для которого понятие "ум" еще не отделено от хитрости и колдовства¹²⁵. Трикстер - это, как правило, первопредок, герой шаманского мифа. Известно, что эпос развивается из шаманского мифа путем утраты магии и других собственно волшебных мотивов; воин-волшебник - это доэпический герой, именно он возрождается в эпоху четвертого поколения. Сохранился образ, но в корне изменился мифологический подтекст: если доэпический герой обладал чертами воина и мага потому, что это обусловлено синкретичностью архаического мышления (Сосруко, Вяйнемейнен), то герой четвертого поколения вынужден прибегать к магии из-за отсутствия воинской силы, из-за того, что не состоялся как богатырь. Следовательно, сам факт победы не силой, а хитростью - еще не показатель принадлежности к четвертому поколению. Обращаясь к его признакам, приводимым Шталь, можно их обобщить в один - невоенность: герой - либо слабый воин, либо не воин вообще. Самый яркий пример последнего - былинный Дюк, владыка "золотого царства". Он приезжает на Русь, чтобы рассказать о своей стране, открыть людям дорогу к счастью. Несмотря на то, что Дюк никоим образом не воин (он состязается с киевским Чурилой в богатстве и щегольстве), его поддерживает Илья Муромец¹²⁶. С одной стороны, это указывает на связь обоих героев с иным миром, с другой - поддержка лучшего из защитников былинной Руси говорит о пользе деяний Дюка для мира людей: доказывая Киеву существование страны неисчислимых богатств, Дюк открывает путь к изобильной жизни. Образ "золотого царства" встречался в связи с первым поколением героев; здесь он возрождается, но уже не как мир неведения, а как мир красоты и богатства. Именно такие представления о "золотом царстве", возникшие в эпоху четвертого поколения героев, полностью затенили в человеческом сознании образ мира-"недоделки", не ведающего тягот труда.
Шталь пишет о "мирных подвигах" героев четвертого поколения - именно таким мирным богатырем и предстает русский Дюк, в образе которого явственно прослеживаются черты персонажа архаических сказаний, подвергшиеся переоценке. В "Одиссее" мирный идеал жизни связан с образом Лаэрта - старого отца Одиссея. Но и за этим образом также стоит архаическая традиция - в древнейших сюжетах обязательно встречается старый и почти бездействующий отец героя (из приведенных примеров - это отец Святогора). Если в архаике бездействие отца - показатель его иномирности и, возможно, синоним неподвижности, то в эпоху четвертого поколения те же черты воспринимаются как нежелание, неспособность сражаться.
Очевидно, что эпоха четвертого поколения не изобретает ни новых образов, ни новых сюжетов, а трансформирует архаические и даже доэпические, причем трансформируется оценка героев, мотивация их поступков и мифологический подтекст. То, что некогда было ужасным и величественным, теперь становится будничным, бытовым и даже сатирическим или комическим.

* * *

Четкое разделение эпических героев по четырем поколениям - не более чем научная абстракция, поскольку выделяемые признаки каждого поколения в наиболее ярких образах смешиваются. Шталь пишет о том, что Одиссею присущи черты всех четырех поколений¹²⁷ (хотя принадлежность Одиссея к первому поколению может быть оспорена: его "одиночество", которое исследовательница называет чертой первого поколения¹²⁸, видимо, следует считать чертой второго - как показано в главе "Безжалостный защитник"). Из приведенных нами примеров видно, что у героев второго поколения оказываются черты первого (Вяйнемейнен, месопотамские герои) или третьего (Илья), реже у героев третьего поколения - черты второго (Оливье). В этой статье немного индийского материала именно из-за чрезвычайной многослойности образов. Так, Рама - борец с чудовищами - обладает немеренной силой, однако цель его - не личная слава, а восстановление справедливости (он карает похитителя своей жены не за это злодейство, а за все прежде совершенные преступления). Трудно сказать, черты какого поколения превалируют в этом образе - второго или третьего. То же с героями "Махабхараты". Один из них, царь Юдхиштхира, изображается то как могучий воин¹²⁹ (черта второго поколения), то как слабый духом¹³⁰ (черта четвертого), чья нерешительность и непоследовательность - не что иное, как следование дхарме - высшему закону, недоступное его братьям (черта третьего); при этом в образе царя, старшего в семье, бездеятельного относительно своих братьев, проявляются черты архаического отца (первое поколение). Подобные примеры позволяют наилучшим образом проследить многослойность и эволюцию эпоса, который есть отражение эволюции представлений человека о самом себе и о мире, который его окружает. В современном сознании эпический герой - образец для подражания, и, хотя это утверждение применимо лишь к героям третьего поколения, оно важно для нас тем, что показывает, насколько серьезно воспринимается эпос - самоописание человека.