“Гром пошёл по пеклу, на ведьму напали корчи…”

Вступать в разговор о недостатках перевода “Гарри Поттера” (изд. “РОСМЭН”) сегодня, по правде сказать, скучновато. Приговор подписан и обжалованию не подлежит: “Дрянь перевод”. Вон уж и жюри конкурса на выставке-ярмарке “Книги России” присудило книге “Гарри Поттер и тайная комната” премии “Худший перевод” и “Худшая редактура”.

Признаюсь: я “Гарри Поттера” не читал. Не хочется. Имею основания считать, что уже вышел из этого возраста. Но ведь объявлявших в своё время: “Я “Доктора Живаго” не читал, но гневно осуждаю” было никак не меньше, чем тех, кто мог бы признаться: “Я от “Живаго” в восторге – правда, не читал”.

Итак, бейте меня, а также топчите меня ногами: не читал я “Поттера”. Зато читал многочисленные статьи “гневно осуждающих” росмэновский перевод. Читал из профессионального интереса: хотелось разобраться, по каким признакам сегодняшние белинские решают, кого из переводчиков увенчать лаврами, а в кого запустить “чёрным шаром”.

Первое, что бросается в глаза – невиданное со времён советских газетных кампаний единодушие. Оно-то, кстати, и привлекло внимание. Ни один перевод (а ведь за последние три года появлялись переводы книг, обладающие, смею думать, куда большими литературными достоинствами, чем романы Ролинг) – ни один перевод не обсуждался с таким шумом и яростью, как злополучный росмэновский “Поттер”. Впрочем, в слове “обсуждался” – применительно к этому случаю – вторая буква лишняя.

Что ж, если принять в соображение, сколько издательств лишилось лакомого куска в виде прав на “всемирно известный бестселлер”, сколько переводчиков не удостоились желанной чести увидеть свою фамилию на титульном листе нашумевшей книги, причина негодования понятна. Если бы “Поттера” перевёл М.Л.Лозинский или Н.М. Любимов, их бы анафемствовали с не меньшей горячностью.

Меня больше занимает не коммерческая подоплёка “народного гнева”, а суть претензий к переводу. В этом смысле наиболее показательно письмо “Бенжамена Толстого”, не только появившееся на одном из бесчисленных поттеровских сайтов, но и перепечатанное в “Книжном обозрении” (“гневные отклики трудящихся” – это жанр узнаваемый). Таким образом, “Бенжамен Толстой” – не просто псевдоним, но и характерный образчик сегодняшней критики переводов, своего рода газетно-журнальный феномен (некоторые особенности письма наводят на мысль, что под псевдонимом скрылась особа прекрасного пола – в таком случае политкорректнее было бы назвать её “феновумен”).

Если отцедить публицистическую пену и незамысловатую брань, замечания “Бенжамена Толстого” можно разделить на две группы. Перевод содержит

1) смысловые ошибки и

2) стилистические “угловатости”.

Автор другого письма, также опубликованного в “КО”,– Г. Венцель – добавляет ещё одну претензию: “избитые и устарелые штампы”. Собственно говоря, это замечание можно было бы в расчёт не брать: “свежих и оригинальных штампов” в природе пока не наблюдалось, так что подобная формулировка свидетельствует разве что о стилистической беспомощности писавшего – ему ли выступать судьёй в вопросах стиля? Однако примеры этих “штампов”, приведённые Г. Венцелем, настолько любопытны, что позже я к этому замечанию всё же вернусь.

К.И. Чуковский в классической книге о переводе “Высокое искусство” приводит примеры ляпсусов, которые встречались в переводах, выполненных опытными переводчиками, и добавляет: “Кто же решится сказать, что переводчики, ошибки которых я сейчас приводил – и Михаил Светлов, и Стенич (Сметанич), и Фроман – плохие переводчики и что работа их безнадежно плоха? Это было бы большим заблуждением, так как художественные переводы нельзя измерять такими случайными промахами, какие были допущены ими и нисколько не типичны для них. Каковы бы ни были подобные промахи, перевод может считаться отличным, заслуживающим всяких похвал, если в нём передано самое главное: художественная индивидуальность переводимого автора во всём своеобразии его стиля… В переводе художественном отдельные несоответствия слов, хотя и приводят порой к чудовищному искажению текста, чаще всего играют третьестепенную роль, и те критики, которые пытаются дискредитировать в глазах непосвящённых читателей тот или иной перевод при помощи указаний на случайные, мелкие и легко устранимые промахи, пользуются такой демагогией исключительно для дезориентации читательских вкусов”.

Хотя – К.И. Чуковский для “Бенжамена Толстого” наверняка не авторитет: это же автор “советских книжек для детей, где все дети – “друзья” и “мальчишки и девчонки”.

В советских, стало быть, книжках? Побойся Бога, Беня! Наугад снимаю с полки три книги.

“Такого взрыва восторженных чувств друзья не видали давно” (Н.С. Лесков, “Чёртовы куклы”)

“Яд, брошенный Поповым в бутылку с водкой, принадлежал к сильно действующим: не успели друзья выпить по другой, как уже бездыханные лежали на шпалах...” (А.П. Чехов, “Бумажник”)

“Через пять минут друзья очутились уже на свежем воздухе, искоса, с лукавыми улыбками поглядывая друг на друга” (А. Аверченко, “Подходцев и двое других”)

Итак, “Бенжамен Толстой”, исходя из своих бенжаменских представлений о стилистике русской литературы, произвёл Лескова, Чехова и Аверченко в авторы “советских книжек для детей”. Занятно. После такого “прорыва” в филологии (понимайте слово “прорыв” в любом значении) как-то не хочется всерьёз считать “Бенжамена Толстого” знатоком по части стиля.

В этом смысле вкусы “Бенжамена Толстого” и Г. Венцеля совпадают. Последний тоже относит к “устарелым и избитым штампам” выражения, которые составляют полноправную часть русского литературного языка. Представляю, как оскорбляют тонкий вкус проработчика произведения Чехова, любого из Толстых (кроме Бенжамена – тут родство душ полное) и других русских авторов, не брезговавших такими “избитостями”, как “с замиранием сердца”, “даю голову на отсечение”, “праздновать труса”. К сведению Г. Венцеля и журналиста “КО”, которого последнее выражение так умилило, будто он услышал его впервые: в качестве иллюстрации к нему “Фразеологический словарь русского языка” под ред. А.И. Молоткова приводит, в частности, отрывок из рассказа Ю. Нагибина, так что насчёт “устарелости” этого фразеологизма обоих ценителей русской словесности кто-то обманул. Правда, Ю. Нагибин – есть такой грех – автор “советский”…

Не в этом ли разгадка? В самом деле: если “Бенжамен Толстой” ни в каких других книгах, кроме советских, слóва “друзья” в функции подлежащего не встречал, то читал ли он другие книги, кроме советских?

Сегодня бывшие радетели о богатстве русского языка помалкивают и в анализ “менталитета” бенжаменов предпочитают не вдаваться – как бы в ретрограды не записали.

Ну ладно, “советское” прогнали. “Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин”. Но в постсоветском “дамском магазине”, как и в магазине Воланда, все товары как на подбор оказались импортными.

Мудрено ли, что для бенжаменствующих потребителей словесного импорта никакой русской классики не существует, русский язык приравнивается к “советскому”, а всё, что не относится к репертуару газетно-журнальной и торгово-рекламной фени, объявляется “избитыми и устарелыми штампами”, “унылыми банальностями”. И вот уже Г. Венцель отчитывает переводчицу за живую, полнокровную фразу (вполне передающую смысл оригинала) – и предлагает свой “нетривиальный” вариант: “Не доверяй ничему, что способно независимо мыслить, если ты не понимаешь, чем оно думает”. Перевод не просто анемичный, серый – он серый в яблоках. И чем только думает то, что способно независимо мыслить – не понимаю.

Я было хотел обосновать решение этого отрывка, предложенное переводчицей, но вспомнил окрик “Бенжамена Толстого”: “Какие лингвистические соображения оправдывают это хулиганство?” Вот наши строгие ценители и судьи! “Бенжамен” ещё и не выслушал эти соображения, но уже не сомневается: “хулиганство”. Так что проку объяснять истеричному крикуну сущность и закономерность таких переводческих приёмов, как конкретизация, генерализация, дифференциация значений, метонимический и антонимический перевод, стилистическая компенсация, смысловое развитие и др.? Как втолковать ему, что английское и русское описание подчас строятся по разной логике? Ведь он и не слышал о лингвистической теории перевода. Он исходит из своих – бенжаменских – представлений. Возможно, он вообще впервые в жизни взялся за сравнение оригинала и перевода – и всё, что он видит, ему в новинку.

В публикации “КО” – то и дело: “непонимание переводчиком самого духа произведения Дж. К. Ролинг…”, “из книги исчезла самая неосязаемая, но и самая важная составляющая любого художественного произведения – его атмосфера…”

Лет двадцать назад я попал на прогон спектакля в одном театре-студии. После представления собралась комиссия, от решения которой зависело, пойдёт спектакль или будет запрещён. Некая райкомовская дама, закатывая глаза и помавая перстами, щебетала, что “постановка, конечно, неплохая, но… понимаете… нету там такой, знаете, атмосферы… нет чего-то такого…чего-то этого… неуловимого…” Хотелось возразить, что зато там есть такое, растакое и вдобавок ещё разэтакое, но получился бы разговор глухих в крапиве. Всякий раз, когда я слышу велемудрые рассуждения о пропавшем в переводе “духе” и “атмосфере”, мне вспоминается эта “субдительная суперфлю” из райкома. А желающих повздыхать на эту тему, что ни день, всё больше. Ох уж эти глубокомысленные духовидцы, с плохо обоснованной уверенностью судящие об “атмосфере”! А спроси их, какими языковыми средствами автор создаёт эту атмосферу и как соотносятся эти средства со сходными приёмами в русском языке – такую мистику на мелком месте разведут…

Поголовье критиков-спиритов будет множиться и дальше. Причина проста: несчетное множество знающих (или думающих, что знают) иностранный язык – плюс стойкий предрассудок, будто знать иностранный язык значит уметь переводить и оценивать переводы. Оба эти обстоятельства привели к возникновению бесчисленной переводческой образованщины. А если дилетант, возомнивший себя мэтром, взовьётся повыше, то держись, перевод. Собственно, в этом и состоит одна из причин нынешнего упадка переводческого мастерства: тон стали задавать те, кто в лучшем случае посидел на десятке переводческих семинаров, пролистал десяток ледащих брошюрок из серии “Сам себе переводчик”, нахватался сусальных фраз про “дух” и “атмосферу” и успел опубликовать пару переводов в каком-нибудь невзыскательном издательстве, пока его генеральный директор не переключился на торговлю косметикой. И вот они уже переводчики с именем: тусуются в переводческих синклитах и синедрионах, заседают в жюри конкурсов и раздают пинки и пряники в виде премий, “чёрных шаров”, грантов на издание и газетных рецензий на чужие переводы. Спорить о качестве переводов с такими орлами себе дороже: сколько-нибудь весомые доводы у них заменяются теориями брошюрного происхождения – прикрывающими полное лингвистическое и литературное невежество – да положением, которое они занимают в переводческом бомонде.

Это и про клинически непринуждённых “активистов” с пафосом Марата и литературным багажом Микки Мауса. И про самопровозглашённых арбитров изящного, которые походя списывают русскую фразеологию как “избитые и устарелые штампы”. И про представителей второй древнейшей, которые находят подобные суждения “вполне убедительными”. На какие законы, принципы и интеллектуальные авторитеты опираются они для доказательства своей правоты? На чём основывают свои мнения о языке и переводе? Что берут за эталон? Там, где в публикации “КО” перевод сопровождался оригиналом, я мог бы (хотя и не везде) назвать “лингвистические причины, оправдывающие подобное хулиганство”. Но – вопрос: на какие лингвистические познания опирается “Бенжамен Толстой”, называющий этот перевод “хулиганством”? Такие же, как представления о русской и советской литературе, или ещё забавнее?

Хотя иногда бенжамены пробуют свои силы и в теории. Вспомним пламенную страсть к импортному ассортименту воландова “бутика”. В переводе она отозвалась возрождением подштукатуренных буквалистских концепций – часто под флагом борьбы с “советской школой перевода” (теоретики, должно быть, деликатно намекают, что сами они учились непосредственно у Максима Грека или Блаженного Иеронима). Представляете себе всего “Гарри Поттера”, переведённого так же “нетривиально”, как предлагает Г. Венцель?

Есть в воспоминаниях В.Б. Шкловского такая фраза: “Тётки, живущие у бабушки.., не немки и не русские; они сыворотка из-под простокваши”. Переводы, созданные по рецептам бенжаменов-теоретиков, – сущая словесная сыворотка.

Чего удивительного, что перевод “Поттера”, выполненный – судя по приводимым выдержкам – сочным русским языком, вызвал гораздо больше негодования, чем переводы более значительных литературных произведений, загубленных вливаниями сыворотки, которая провозглашается “русским языком XXI столетия”.

P.S. Поделился этими соображениями с коллегой и услышал: “Жизни не знаешь. При чём тут теории, представления, стилистика? Всё куда кондовее. Перечитай публикацию в “КО”. Видишь, как вкрадчиво читателю внушается мысль о неком безукоризненном переводе некой Маши Спивак? Так вкручивают – с керосином не открутишь. А в конце – невинный совет: “Почему бы “РОСМЭНу” не выпустить книги Ролинг в каком-нибудь другом переводе (возможно, той же Маши Спивак?)” Не слышал, что ли такого слова – впаривать? И все эти “чёрные шары” – в ту же самую лузу”.

Может быть, он и прав. Время покажет.

Чтобы не нарушать порядков интернет-карнавала, придется взять псевдоним: Анжанбеман-Оглы