А. Нестеров

Тибор Фишер: Путешествие философа-дилетанта

(Предисловие к невышедшему тому Тибора Фишера, писавшееся в 2004 году)  

Полный текст романа Т. Фишера  «Философы с большой дороги» 

                «Homo proponit, sed Deus desponit»  («Человек предполагает, а Господь располагает»), –  писал когда-то Фома Кемпийский в трактате «Подражание Христу». Сейчас чаще можно услышать вульгаризированную версию этой мысли: «Хочешь рассмешить Господа Бога – расскажи ему о своих планах». Акцент здесь не на глубине и непостижимости Божьего Промысла, а на тщетности всех наших построений. На их нелепости: любой план изначально смешон и изначально – обречен? Жизнь, как битва при Фермопилах: каждый день мы отчаянно пытаемся отразить натиск хаоса, грозящего смять все наши надежды. К вечеру с удивлением обнаруживаем, что все-таки выстояли. Сегодня. А завтра? Портреты победителей украшают обложки глянцевых журналов. Проигравшие же – их удел темнота. Ночью они лежат, перебирают прошлое – где они допустили ошибку? – смотрят в потолок, считая белых овец, чтобы заснуть, – и больше всего боятся признать себя неудачниками. Они нуждаются в оправдании. Или – в честности перед собой?

            «Следует уяснить себе не то, как добиться успеха, что по определению является уделом немногих избранных, а как не отвести глаза, глядя в лицо неудаче, как перенести затхлый запах обыденности, – говорит читателю Тибор Фишер. – Мы должны поднять на пьедестал нищего маляра, который потерял работу и которого забирают в полицию, даже если он попытался вынести из магазина всего-то навсего фляжку дешевого виски; который за тридцать лет каторжного труда не нажил ничего, кроме залитого краской комбинезона, и дочь которого, единственную отраду в его безотрадной жизни, неумело насилует в подъезде какой-то жалкий проходимец. Этот нищий маляр, а также многодетная уборщица, у которой, когда она едет усталая домой с работы, крадут в метро единственные серьги, и могут преподать нам важнейший урок жизни. Только у них мы и можем научиться самому главному – искусству проигрывать» («Коллекционная вещь»).

            Ироничный насмешник (иные критики даже считают его циником) Тибор Фишер знает, что смех, улыбка – единственное оружие неудачников. Улыбки победителей на фотографиях в гламурных журналах напоминают скорее волчий оскал: этакое предупреждение – не подходи к моей добыче, загрызу. Тогда как в улыбке неудачников порой можно разглядеть странное понимание чего-то ускользающе-важного в этом мире. Помните, у Мандельштама: «боюсь, лишь тот поймет тебя, в ком беспомощная улыбка человека, который потерял себя»?

            Герои Фишера почти сплошь – чудаки и лузеры: несостоявшийся философ, сбежавший из родного университета; незадачливый банковский грабитель, у которого, пока он ходил на дело, угнали машину («Философы с большой дороги»); молодая специалистка по антиквариату, которой не везет в личной жизни – да и вообще в жизни: случайная знакомая сперва вселяется к ней в квартиру, а потом умудряется эту квартиру продать («Коллекционная вещь»); веб-дизайнер, стоящий на грани банкротства своей фирмы – и напоследок устроивший себе бессмысленный отпуск («Пальчики оближешь»); отчаявшийся безработный старик, у которого в жизни было лишь одно светлое пятно: увлечение историей американского Дикого Запада в школьные годы («Пятьдесят бесполезностей»)… При этом они сгорают от амбиций, неврастении, страдают алкоголизмом, обладают дурным характером. Они по-настоящему отталкивающи… и на редкость трогательны. По-детски трогательны. Их асоциальность – сродни детскому аутизму, их амбиции – почти детское самоутверждение: «ну посмотрите же, какой я хороший!» Дети, выброшенные в жесткий, хаотичный и равнодушный мир. Дети против теории хаоса. Из тех, кто не научился просчитывать вероятности и при этом – хотят быть счастливыми… Тут такие категории, как «черный юмор» или «абсурд», отступают в сторону. Фишер действительно пишет смешные книги. Но читая их… после взрыва смеха читатель ощущает вдруг ком в горле и горечь в сердце…

***

            Тибор Фишер родился в 1959 г. в городке Стокпорт, на северо-западе Англии, недалеко от Манчестера. Родители его были венгерскими эмигрантами, бежавшими из страны после событий 1956 года. Сперва – в Австрию. В Англии они оказались лишь постольку, поскольку две страны: Швеция и Великобритания – изъявили в ту пору желание принять венгерских беженцев практически без всяких формальностей. В Англии у отца был какой-то знакомый, поэтому выбор был прост. Как говорил сам писатель, «родители уезжали с чувством, что Венгрия для них – навсегда закрытая глава жизни». С детства он говорил по-английски, но изначально родным для него был венгерский. Правда, с возрастом он его подзабыл, и теперь, когда гостит у родителей, они между собой говорят по-венгерски, а он с ними – по-английски.

            И все же – само воспитание в двуязычной среде не могло не оставить отпечаток на писателе. Важно, что английский не был для него единственным языком. Волей-неволей, он сравнивал его с венгерским, видел английский чуть отстраненно, – детям из английских семей это не дано. Доводилось ли вам обращать внимание: когда вы водите приехавшего откуда-нибудь знакомого по родному городу, он часто замечает то, что от вас до этого ускользало? Его взгляд свеж – и открывает вам новое в том, что казалось столь привычным и обыденным. Он дарит вам ваш город почти в той же мере, что и вы – ему. И любовь Фишера к каламбурам, его шутки, укорененные в самом языке, неожиданность его метафор – от этой двойной оптики. И еще –  жизнь эмигрантов поневоле подталкивает к тому, чтобы не воспринимать все вокруг как данность, а – удивляться этому и сравнивать с другим опытом. Хотя бы опыт жизни твоей венгерской семьи – и опыт английских семей вокруг тебя. Ты видишь, что уклад жизни – одна из условностей, и после этого интуитивно воспринимаешь условности обостренней, ярче.

            После окончания школы Фишер поступает в Кембридж. Специализация – романские языки: латынь и французский. Кончив университет, работает журналистом. Как говорит сам писатель, в журналистику он пошел лишь потому, что «не нашел ничего другого. У меня не было для этого специальной подготовки… Долгое время я был безработным, –  когда пытался “прорваться на профессиональное поле”. Потом несколько лет проработал на телевидении, занимаясь там чем придется: от детских программ, где изображал обезьян и волшебников, до съемки документальных фильмов о Восточной Европе. Последнее – в силу моего венгерского происхождения и венгерского имени. Они считали, что я что-то всерьез знаю о Венгрии, хотя на самом деле это не так. Но… я получил эту работу корреспондентом в Венгрии, и постепенно освоился… Прожил там с 1988 по 1990… Венгрия – небольшая страна, поэтому к концу этого срока у меня было такое чувство, будто я уже раза по три брал интервью у каждого… Поэтому в 1990 г. я вернулся в Лондон – и сел писать роман»[1].

            Роман, получил название «Под лягвой», восходящее к венгерской поговорке: «Лежать под задницей лягушки, на дне угольной шахты» – так говорят о местечке, хуже которого не бывает. Действие этого, воистину плутовскового, романа охватывает десятилетие венгерской истории – от конца Второй мировой войны до поражения восстания 1956 г. Баскетбольная команда венгерского МПС «Локомотив» разъезжает по стране, находясь практически в непрерывном движении. Вместе с командой в качестве «комментатора на подхвате» ездит Гури Фишер, враг народа, чей отец имел несчастье быть незадачливым коммерсантом, все предприятия которого неуклонно терпели крах. Фишер и сам не очень-то приспособлен к жизни. Но его лучший друг – звезда «Локомотива», Патаки, бабник и проныра. Друзья вместе обводят власти вокруг пальца, увиваются за женщинами – и на чем свет поносят окружающий их абсурд и хаос. Все это – на фоне нелепых баскетбольных матчей в этаких венгерских Нью-Васюках, слежки тайной полиции, демагогии политических бонз. Гротеск, лирика, трагедия – все это перетекает одно в другое, все это ярко написано, замешано на куче реальных историй    и анекдотов, которые писатель с детства слышал от родителей, благо, мать была членом венгерской баскетбольной сборной… Кончается роман арестом друзей и их побегом через границу…

            Закончив текст, писатель принялся рассылать его по издательствам. Причем приступил к делу методично. Взял справочник, составил список – в нем было около 60 названий… 56 издательств отвергли рукопись… Как признавался сам Фишер, еще пара отказов – и он бы вернулся в журналистику… Но, неожиданно для самого автора, маленькое издательство «Полигон», находящееся «на третьем этаже Эдинбургского университета», взялось книгу опубликовать, и в 1992 году роман выходит  в свет.

            Дальнейшее, считает сам Фишер, было просто стечением обстоятельств, случайной удачей, подарком хаоса: влиятельный литературный журнал «Гранта» в начале следующего года публикует специальный номер, посвященный молодым (до 40 лет) авторам, с которыми связываются будущие надежды английской литературы. В списке «20 лучших молодых писателей» – и Тибор Фишер. «Не будь этого списка в журнале, я мог бы пройти совершенно незамеченным, – говорил Фишер в интервью Роберту Бирнбауму. – Уверен, что меня тогда бы не номинировали на Букеровскую премию… Кадзуо Исигуро и Бен Окри, которые вошли в тот же список – они к тому времени уже получили Букер, были известными писателями. И другие: Лоуренс Норфолк, Уилл Селф – им тоже не на что было жаловаться…Мне… Мне же просто повезло. Я видел, что бывает с другими авторами. Это жестоко –  выпускать книгу – и оставлять ее без всякой поддержки. В какой-то степени, лучше совсем не издавать автора, – чем рождать в нем какие-то надежды, а потом предавать книгу полнейшему забвению…»

«Под лягвой» входит в «короткий список» Букера 1993 г. (лауреатом в 1993 г. стал Родди Дойл за роман «Пэдди Кларк, Ха-Ха-Ха») и в том же году завоевывает премию Бетти Траск, вручаемую за «лучшую романтическую историю». Это было блестящим началом литературной карьеры.

«Полигон» подписывает с Фишером договор на вторую книгу. «Мне хотелось написать книгу, обыгрывающую приближающийся millennium… – говорит сам писатель. – Небольшую книжку о всех знаниях, всем опыте человечества… Не очень серьезно, может быть, даже игриво, взглянуть на человеческую цивилизацию, на все ее достижения к двухтысячной годовщине от Рождества Христова. И по ходу размышлений над этой книжкой мне пришло в голову сделать главным героем философа, потому что философия зарождается тогда же, когда и наша западная цивилизация, мне показалось, что это поможет мне справиться с темой. И вот, я сделал Эдди главным героем, а остальное устроилось как-то само собой. Я погрузился в историю философии, потому что о философии знал не так уж много (да и теперь не знаю). Я на полгода засел за философские труды, перепахал почти всю классическую философию. Это было довольно интересно и здорово пошло на пользу моему общему образованию, но не так уж помогло писать роман…Чем хорош преподаватель философии из Кембриджа в качестве рассказчика? Это дало мне возможность пользоваться очень богатым словарем, – Эдди ведь интеллектуал, он человек очень начитанный, – а с другой стороны, очень приземленный, поэтому можно было очень широко использовать и слэнг, и просторечие… Что до структуры книжки… Прямое влияние на нее оказал роман венгерского писателя Ференца Темеси «Пыль». Написал он его где-то в восьмидесятых. На меня книга произвела очень сильное впечатление. Мне очень понравилось, как он взламывает общепринятые условности романного письма. Потому что он рассказывает некую линейно развертывающуюся историю, но при этом она разрезана. И сделано это очень остроумно. Еще тогда, читая роман, я подумал, что хотел бы написать что-то не очень линейное, чтобы действие развивалось не совсем уж по прямой. В «Философах с большой дороги» линейность, конечно, преобладает, но там есть и прыжки назад, такое попятное движение. Правда, надеюсь, что все это встроено в повествование и скорее забавляет читателя, чем сбивает его с толку…»

Так появился роман «Философы с большой дороги» (1994 г.). Главный герой, от лица которого ведется повествование, Эдди Гроббс, всю жизнь подвизался на ниве философии – «работал философом, с 9 утра до 5 вечера» в Кембриджском университете. Правда, делал это весьма своеобразно. Специализировался Эдди на философии досократиков – потому что «достаточно часа, дабы внимательно, без спешки, от корки до корки прочесть весь сохранившийся корпус их трудов. Творения большинства из них сводятся к горсточке уцелевших афоризмов. Чрезвычайно важные авторы, – исток и корень всей науки и мысли, что процветают в университетах на постоянную зарплату, – и при этом благословенно краткие!» Обе монографии, изданные Эдди, принадлежали не ему: одна, по истории философии, была написана его редакторшей, которой грозило увольнение с работы, если она не сдаст, наконец, в печать книгу автора, который все задерживал и задерживал текст – так что бедняжке не оставалось ничего иного, как сделать всю работу самой; рукопись второй книги, про парижскую школу логиков XII в., была найдена Эдди среди вещей его покойного учителя – и напечатана, как своя. Учил студентов Эдди из рук вон плохо. Хорошо ему удавалось другое – обманывать разные фонды, получая у них стипендии на имя несуществующих ученых – и эти деньги проживать. Потому что деньги Эдди были очень нужны: он отличался пристрастием к хорошей кухне и дорогим винам, а на зарплату преподавателя колледжа не очень-то развернешься. Еще Эдди был хроническим алкоголиком. Правда, славный малый?

Роман начинается с того, что пятидесятилетний, лысеющий, страдающий циррозом печени и ожирением Эдди бежит из Англии во Францию – его махинации с фондами оказались раскрыты, и позору он предпочел бегство. Естественно, с деньгами. Бегство это не удалось, как и все, что делал Эдди в этой жизни: его вещи, в том числе и кредитные карточки, дающие доступ к счетам, на которых лежат похищенные деньги, сгорают в автокатастрофе. С трудом Эдди добирается до ближайшего города – Монпелье. Ему удается снять на ночь номер в самой дешевой гостинице – и тут на него нападает грабитель. Грабитель вполне достоен своей жертвы: у него нет правой руки, левого глаза, ноги, к тому же он глуховат и вынужден пользоваться слуховым аппаратом. Зовут его Юбер, и он только недавно вышел из тюрьмы, где отмотал срок за ограбление банка. Ограбление было на редкость неудачным: покуда налетчик был в банке, у него украли оставленную у входа машину, так что он просто не смог скрыться с места преступления. Историю эту Юбер воспринимает как позорное пятно, лежащее на его репутации, и мечтает о славе крутого грабителя. Мечтает очень по-детски. Ему хочется славы, известности, хочется, чтобы его имя вызывало трепет… Сам он не вызывает трепета даже у Эдди: философ настолько доходчиво объясняет экспроприатору-неудачнику, что не на того он напал, что Юбер проникается к нему странным почтением. И остается у него ночевать. Бедолаги даже покупают вскладчину, на последние деньги, ужин…

А утром Эдди, с отчаянья – и голодухи, решает сам ограбить банк и, позаимствовав у Юбера пистолет, отправляется с ним на дело.

Как грабят банки, Эдди совершенно не представляет: каноны грабежа – это не каноны философии. Поэтому, вместо того, чтобы бежать с места преступления (помимо всего прочего, Эдди еще и бегун совсем никудышный: одышка, цирроз, возраст) он, прихватив деньги, просто отправляется с ними в кафе напротив: «кушать очень хочется».

Эдди действует против правил – просто ни о каких правилах не подозревая. И оказывается, что нет ничего эффективнее.

Роману предпослан эпиграф «idiotai – частные лица», взятый из знаменитого «Словаря древнегреческого языка», составленного Лидделом (отцом Алисы Лидделл – той самой девочки, ради которой была написана «Алиса в Стране чудес») и Скоттом. В древнегреческом языке слово «идиотес», действительно, означало человека частного, «человека у себя дома», не облеченного никакими государственными обязанностями и, собственно говоря, государству противостоящего.

«Идиотизм» поступков Эдди и Юбера – своего рода апология человеческой жизни, не скованной мертвыми правилами и клише. Апология детской непосредственности и искренности, протвопоставленных холодной, целесообразной логике взрослых отношений и обязанностей.

Эдди по-детски хочет стать великим философом! Да, он всю сознательную жизнь манкировал своими обязанностями «преподавателя философии с 9 утра до 5 вечера» – но он мечтает написать книгу, «которая бы все поставила на свои места». На самом деле – Эдди любит философию и относится к ней всерьез. Не любит он коллег-философов, для которых все занятия – не более, чем вопрос карьеры, престижа, денег. Тех, о ком наставник Эдди по колледжу, Уилбур, говорит: «Философ, – это человек, чей язык подобострастно высунут, а нога угрожающе напряжена всякий раз, как в зоне его видимости появляется чья-нибудь задница, и он должен мгновенно принять решение: приложиться ли к этой заднице языком – или приложить ей увесистый пинок…» Потому-то Эдди без особых угрызений совести публикует под своим именем рукопись покойного Уилбура, к которому искренне был привязан: «Рукопись была посвящена внушающей ужас школе логиков, процветавшей в средние века под сенью Парижского университета (в 1136 г. – ровно за год до того, как император Иоанн II показал Занги, где раки зимуют, – Иоанн Солсберийский изучал там логику, – чтобы, вернувшись в стены университета через двенадцать лет, застать бывших наставников за дискуссией вокруг той же самой проблемы, которую они обсуждали еще в бытность его студентом». Для Эдди философия – это не игры с отвлеченностями, а – философия жизни, что-то наподобие «Веселой науки» Ницше. Недаром имя Ницше появляется на первых страницах романа, недаром при одном из ограблений Эдди и Юбер являются в банк в масках Ницше! Философия должна этот мир изменить. К лучшему. Но не изменила. И книга, о которой Эдди мечтает, –  книга, которая откроет человечеству глаза, «расставит все точки над «i». Только в какой-то момент Эдди видит: «Похоже, я собирался начать не с того конца… Все мы привыкли – слишком привыкли к победным реляциям о триумфальном шествии нашей цивилизации. А как насчет великих боен? Резни? Непрекращающегося мародерства и грабежей? Как насчет бесподобного идиотизма человечества? Редкостного пофигизма современного мира? Как насчет издержек философии? Как вам расплата за познание? Какая же жопа…» Сказано очень по-детски. И очень искренне.

Что до Юбера, он по-детски мечтает о славе великого налетчика. Следит за всеми газетными публикациями о деятельности «Банды философов». По-детски печется о справедливости и читает мораль своим противникам. А последний аргумент, доказывающий их с Эдди превосходство над охотящимся за ними комиссаром Версини, звучит уж совсем по-детсадовски: «Ваш фургон был сегодня обоссан. Ближе к вечеру. Так вот – обоссал его я»! На самом деле, Юбер – наивный идеалист, мечтающий о высоком. Встретив Эдди, он «подсаживается» на философию, как наркоман на иглу. Он отравлен философией – примерно так же, как Дон Кихот отравлен рыцарскими романами. (Собственно, Фишер вполне осознано проводит подобную параллель: тощий идеалист-меланхолик Юбер – Дон Кихот, упитанный сангвиник-практик Эдди – Санчо Панса. В одном из интервью Фишер прямо говорит, что, сочиняя «Философов с большой дороги», не мог не отдать дань Сервантесу, с которого, по сути, и начался весь современный роман как жанр.)

Чем дальше читатель пробирается через текст «Философов…», тем большей симпатией он проникается к нелепой парочке Эдди/Юбер. История двух неудачников, которые в итоге выходят победителями, не может не трогать. И тут надо сказать об одном «коде», используемом Фишером в этой книге. В ней неимоверно много слов – порой очень редких и экзотических, – начинающихся на букву «z». Если вы откроете английский словарь, вы обнаружите, что в самом языке таких слов очень мало: даже в больших словарях они занимают всего пару страниц. (И впечатление английского читателя от настойчивого мелькания в тексте подобных слов примерно такое же, как если бы русский читатель регулярно сталкивался в тексте со словами… на «ы».)  Но важно, что в латинском алфавите «z» – последняя буква. Его «омега». Фишер как бы кивает читателю на евангельское изречение: «И последние станут первыми». В переводе это, к сожалению, ушло – в русском нет средств это передать.

Следующий роман Фишера, «Коллекционная вещь», появился только в 1997 г. Писатель принадлежит к числу тех, кто пишет медленно, старается не повторять свои предыдущие приемы и отталкивается прежде всего от языка, а не от содержания. «Коллекционная вещь» была работой еще более экспериментальной, чем «Философы с большой дороги», и сам Фишер назвал ее «самой экстравагантной вещью» из всего, что им сделано. «При том, что с точки зрения языка «Философы…» куда радикальнее, а язык, на котором говорят все герои «Колекционной вещи», – проще и приземленней, содержательная ее часть намного шире и интереснее»[2].

Действительно, срок, который охватывает действие этого романа, не много не мало, 8000 лет, пространство – от равнин древней Мессопотамии до современного Лондона, а рассказчиком выступает… древняя ваза. Даже не древняя – древнейшая. Прототип всех истинных ваз, существующих в этом мире. Да еще одушевленная и наделенная способностью менять свои очертания! И – очень женская во всех своих проявлениях. Собственно говоря, своего рода символ женственности – идеального сосуда, готового радостно наполниться любым содержанием, преисполненного любви и мудрости, наблюдательного и ироничного… Чтобы избежать после этой фразы упреков в мужском шовинизме, скажу лишь одно: больше всего отзывов на этот роман в «мировой паутине» можно найти на сугубо женских сайтах – в форумах, чатах – и отзывов восторженных. J

Собственно, роман построен по принципу сказок «Тысячи и одной ночи» – в основе его рамочная история про молодую прожженную авантюристку, выдающую себя за знакомую милейшей, одинокой и страшно невезучей специалистки по антиквариату. Никки – «оо-очень опытная женщина» – падает той как снег на голову, поселяется у нее в квартире, периодически безуспешно пытается эту квартиру ограбить, а в конце романа – продает. И постоянно рассказывает истории о своих отношениях с мужчинами, которых у нее было – не счесть. Бедная же хозяйка, которую зовут Роза, никак не может найти «свою половинку». Она «и красива, и добра», как в сказках, а мужчины от нее убегают после первого же свидания. Все так плохо, что она даже обращается за помощью к «консультантке-психологу по знакомствам», а когда многочисленные рекомендации той ни к чему не приводят, похищает ее и сажает в колодец, пообещав, что выпустит оттуда только тогда, когда очередной совет все-таки «сработает». Пара Никки/Роза идеально воплощает в себе модель «плохая девчонка/пай-девочка» – при том, что обе пользуются несомненной симпатией автора.

Все это смешно – и вдобавок «переложено» еще множеством гротескных любовных историй, которые нашептывает Розе – чтобы ее немножко утешить, –  попавшая к ней на экспертизу древняя ваза. Истории эти – про бывших хозяев вазы –  сродни сказкам. Или историям боккаччиевского «Декамерона». Именно ваза – Шехерезада фишеровской «сказки». Только вместо прекрасной девушки мы имеем дело с сосудом. Которому довелось побывать за свою долгую жизнь «и чашкой для взбивания мыльной пены, и уксусницей, и урной с прахом, и шкатулкой для драгоценностей, и вазой, и мышеловкой, и чашей для вина, и бетономешалкой, и ночным горшком…» Ваза – неодушевленный предмет, при котором люди говорят, не скрывая своих мыслей, и действуют, не стесняясь. Переходя от владельца к владельцу (не всегда честным путем), ваза наблюдает их пороки и слабости. Так когда-то в знаменитом романе Апулея «Метаморфозы, или Золотой Осел» герой, превращенный в осла, но сохранивший человеческий разум, попадал в различные переделки и выслушивал (а потом, вновь став человеком, рассказывал) множество невероятных, забавных и поучительных историй.

Важно и еще одно. В мире, как его описывает Фишер, больше всего герои страдают от одиночества. Пытка одиночеством – мучительнее всего, но преодолеть одиночество мешает страх того, что человек, которому ты раскрылся, может предать, изменить, бросить. Но только чудо верности, причем не партнера тебе, а – своей верности ему –может спасти от отчаянья, – как это произошло в финале «Философов с большой дороги», когда Эдди обрел душевный покой, по-настоящему рискнув жизнью ради Юбера. Вне этого же можно доверять только предметам. «Горшки не предают,» – говорит одна из героинь «Коллекционной вещи». – «Ваза не убежит. Амфора никогда не переменит о тебе твоего мнения. Не бывает, чтобы кратер изменил тебе с другой. Стамнос никогда не позволит себе отпустить едкое замечание по поводу твоего наряда. Пеликес непременно черкнет тебе из-за границы пару строк. Если оставить арибаллос на комоде, он терпеливо дождется твоего возвращения». Но доверие предметам не лечит от одиночества. Герои, верящие только в это, обречены пребывать в своем персональном аду. Как сказано в рассказе «Лед в сердцах молодых людей» – почти документальной зарисовке о революции в Румынии, свергнувшей режим Чаушеску: «Я никак не пойму, почему ад принято изображать в языках ревущего пламени, и чтобы орды ревущих грешников громоздились друг на друга, и чтобы чумазые черти обязательно томили их на сковородках, тыча вилами в бока, или жарили на вертелах. Если бы можно было выбирать, я бы распорядился, чтобы меня похоронили на солнце, в компании приятных людей, потому что – я вас уверяю, – если ад действительно существует, там очень холодно и одиноко». И секрет счастливого финала – вопреки всем обстоятельствам – «Колекционной вещи» определяется тем, что ваза, к которой прониклась доверием Роза – не бездушная вещь, она отвечает привязанностью на привязанность девушки – и оборачивается ее охранительным божеством, доброй богиней, в конечном итоге, устраивающей судьбу своей подопечной…

Рассказам Фишера счастливые концы, в отличие от его романов, не очень свойственны. Отчасти, может быть, еще и потому, что многие из этих рассказов довольно близко с романами связаны – то ли это вставные новеллки, не вошедшие в окончательный текст, то ли – параллельная разработка отдельных романных линий. Рассказ «Книжный червь», явно, писался в параллель «Философам с большой дороги»: одержимый манией чтения герой рассказа настолько сродни Эдди Гоббсу… Да и «Автопортрет в образе вспененной смерти» – рассказ о неудачливом художнике, выдающем себя за серийного убийцу, вполне мог бы стать частью «Философов»… Рассказы Фишера – остроумны, изящны, но его большие вещи, с их причудливой техникой повествования, парадоксальностью разрешения конфликтов, многоголосием, несомнено, занимают особое место в ряду современных европейских романов. Напоследок заметим – в 2004 году у Фишера вышел еще один роман: «Путешестие на край комнаты». Среди прочего, название отсылает к Селину, его «Путешествию на край ночи»… Русскоязычного читателя еще ждет знакомство с этим текстом.

niw 19.10.2007