Женя Бродская

Космос Лабаса

 
На Кавказе. первые тракторы -1929

Александру Лабасу довелось жить и творить в страшное и в то же время интересное время – в  XX в.

Как никто другой он очень точно зафиксировал 1930-ые – какими они были: страшноватыми, но полными радостных обещаний будущего. Его взгляд – немного детский, восторженный, но в то же время, вызывающий щемящее чувство. Взгляд человека, который в стальном марше сталинской эпохи сохранил живую душу. В картинах и акварелях Лабаса – ни грана официоза. Зато – удивление миру, удивление человеку. Радость – от скорости езды, от полета в воздухе. На его холстах и акварелях: дирижабли и метро, самолеты и автомобили.

            Лабас всю свою жизнь гнался за XX веком. Веком скорости и технического прогресса. Будучи его ровесником, говорил, это – его время, которое он хорошо чувствовал, что он  появился в нем удивительно точно и затем лишь только, чтобы отразить эту удивительную, ни на что непохожую пору  революций и открытий.

Он родился в Смоленске, древнем русском городе, в котором тогда разрешалось жить евреям в 1900г. Воспитывался отцом Аркадием (Аароном) Гиршевичем Лабасом,  музыкантом и журналистом. Мать художника, Хая Шауловна,  рано умерла. Вырос в нерелигиозной семье, но всегда считал себя евреем, даже больше в творческом плане, нежели в житейском. Когда он был уже зрелым художником, то говорил, что его искусство состоит из двух частей. «Анализируя свое искусство, – пишет Лабас в своих дневниках, – я прихожу к выводу, что оно сочетает в себе две линии – восточную и европейскую. Восточная – это наследственная, с отдаленных веков, она и во внешнем облике видна: темные волосы, темные глаза, да и темперамент южного человека.  При всей любви к Западу,  будучи  связанным с ним в профессиональном плане, Лабас считал, что обе эти части в нем равноправны, но все равно больше внимания уделял Востоку:  «У южан сильно развито воображение, склонность к поэзии, символике, отвлеченности от реальной повседневной обстановки. Это было у египтян, в древнем Израиле. Стремление к философскому обобщению, способность видеть внутренним зрением были в основе их творчества. Эти свойства я в полной мере получил по наследству.…»

Мальчиком Лабас занимался в студии у смоленского художника В. Мушкетова  и делал большие успехи. Часто работы приходили к нему во сне, оставалось только донести их, не расплескав, до бумаги. Он  поехал в Москву поступать в Императорское Строгановское училище. Занимался у Ф. Рерберга и И. Машкова. Но тут грянула революция. Это было очень плотное время для художника, впрочем, он всегда много работал и даже жаловался в своем дневнике, что  в мастерской уже не хватает места для картин. В 1919 г . он ушел добровольцем на фронт: художником 3-й Армии. Позже вернулся в Москву, где продолжил  учиться в Строгановском, переименованном в  Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС).  Он учился у Малявина, Петра Кончаловского, Давида Штеренберга.

В середине двадцатых Лабас начал активно участвовать в художественной жизни. Он  стал одним из учредителей  Общества художников - станковистов (ОСТ), (в составе Ю. Пименов, А. Дейнека, В. Фаворский, Д. Штеренберг). Это было по-своему иронично: причислить Александра Лабаса к живописцам - станковикам крайне тяжело. Художники, входившие в ОСТ, были очень непохожи друг на друга, и объединились они скорее из-за того, что понимали: с властью лучше договариваться не поодиночке, а всем сразу. И, хотя группа была распущена через три  года после ее создания, ОСТовцам удавалось даже выставляться, например, на выставке «10-летие Октября», и в Историческом музее. А в 1926 г . даже прошла отдельная выставка ОСТа.

 Темы, которые избирали художники ОСТа, были далеки от политических Скорее, это были приметы времени. Для Лабаса  такой приметой был  технический прогресс человечества. Он очень любил писать самолеты, машины, трамваи, метро. С открытием Московского метрополитена у Лабаса появилась новая страсть: изображать этот подземный мир. В его метро  всегда было довольно пространства, света и воздуха.  И бесконечное ощущение праздника, которое преследовало почти все его работы. Плакат, который открывал его выставку в 1976 г . так и назывался «В метро» (1972): эскалатор, изображенный в широкоугольной  перспективе, похожий на елку и усеянный людьми, словно новогодними шарами.

            Все это было написано очень трогательно, даже по-детски наивно. Например, его картина «Дирижабль и детдом»  (1930). Здесь сочетается и человеческое, и космическое – дирижабль больше напоминает ракету, стремящуюся ввысь.  Люди и машина странным образом не противоречат друг другу. Но при взгляде на эту картину возникает странная грусть. Лица детей непрописаны, да и дирижабль имеет только очертания. Картина удивительно напоминает «Шар улетел» (1926) С. Лучишкина.

            Лабас вообще испытывал серьезный интерес к земле и космосу. Все его творчество посвящено поиску равновесия между этими стихиями. Он очень любил все, что связано с воздухом: летательные аппараты  вызывали у него бурю эмоций. Так, с восторгом он описывал свой первый полет из Москвы в Харьков. Самолет вынужден был сделать аварийную посадку  из-за плохой погоды, а потом ему было очень тяжело подняться, но помогли местные жители, которые всей деревней пришли вытаскивать самолет, увязший в поле. При этом летающую машину они видели впервые. Под впечатлением от полета А. Лабас пишет целый ряд картин: «В дирижабле», «Аэропоезд», «Летчик»… Это переросло в серию «Авиация. Движение». Лабас вообще мыслил «сериями». Вот только некоторые из них : «Космос», «Жители отдаленных планет», «На Внуковском аэродроме».

Тогда, в начале двадцатых –  развитие техники воспринималось человеком как панацея от всех бед. Люди искренне верили, что с помощью технического прогресса  можно  будет изменить устройство социума.  Лабас словно следовал этой почти  жюль-верновской романтике. Машины Александра Лабаса почти всегда превосходили человека по размеру во много раз. И все они обретали определенную человечность:  переставали быть неодушевленными механизмами. Одна из самых известных его картин «Дирижабль» (1931) – тот размером с  Левиафана, заякорен на земле, а вокруг него толпятся крошечные люди. Просто поневоле вспоминается: «Можешь ли ты удою вытащить Левиафана и веревкою схватить за язык его?» (Иов 40, 20).

Такая любовь к дирижаблям появилась неслучайно. Сам художник  неплохо разбирался в технике. Однажды  в одной из театральных  постановок   должен был фигурировать дирижабль. И тогда Лабас  отправился изучать его устройство к инженерам-создателям в конструкторское бюро.

Жизнь многих художников, особенно в 20-е гг., была связана с большим количеством командировок и выездов. Одной из таких командировок для Лабаса стала поездка в Витебск, на родину прадеда. Минский театр решил дать там спектакль «Гопля, мы живем!», и Александра Лабаса пригласили в качестве художника. К этому моменту у него уже был опыт работы с Соломоном Михоэлсом в Государственном Еврейском театре (ГОСЕТ), а также в Театре Революции и Театре им. В. Ф. Комиссаржевской. Художник  приехал за две недели до премьеры и работал день и ночь, никак не мог вырваться и погулять по городу. В конце концов, это удалось. В Витебске в тот день был еврейский религиозный праздник, и вот, в своих мемуарах он вспоминал : « Мне встречались длиннобородые старики торжественного вида, верующие в своего Бога, который решает, кому жить в роскошном доме, а кому в развалинах. Тихая радость была у всех на лицах.  Какими-то завороженными мне казались идущие навстречу люди. В чем же дело? Тут я вспомнил, что был праздничный день. Так вот чем можно объяснить это торжественное небесное спокойствие и таинственную радость на лицах стариков, детей и красивых девушек. Сердце щемило от этой вековой бедности и от стойкости и красоты людей. И я понял, что должен и могу выразить все, что почувствовал тогда». 

Конец двадцатых – начало тридцатых  стало сломом эпохи. Это было время веры в будущее. Страна тогда – почти новорожденная, общество пребывает в лихорадочном поиске перемен, какого-то определенного вектора развития. Появляется масса творческих объединений. В головах бродит сплошная революция. Интеллигенты как никогда готовы сотрудничать с властью, предлагая свои идеи по развитию нового государства. Словом, пока между властью и обществом происходит диалог.  Но, несмотря на желание сотрудничать, Александр Лабас все равно не вписался в рамки, которые были заданы властью. Хотя ему приходилось выполнять много работ по заказам художественных комбинатов. В частности, он создавал диорамы советских республик для Главного павильона ВСХВ ( Всесоюзной сельскохозяйственной выставки), выполнял панораму «Возрождающийся Сталинград» (1944 – 1945), утраченную и частично восстановленную в 2010г. Также делал панно для московского Дома пионеров («Город будущего» и «Полет на луну» (1935)).  Ему важно было отразить будущее, куда так стремилось человечество, а не политические программы советского правительства.  Лабас был далек от пропаганды любого толка.  Во время войны, в 1942 г . его эвакуировали в Ташкент, где художник писал мирную жизнь, деревья, дома, людей. Ему хотелось как-то отвлечь людей от мыслей о войне и передать «вечность и древность этой красоты, казавшейся зыбкой в эти страшные годы». Но также Лабас успел запечатлеть первые дни войны, когда дежурил на крыше своего дома (Мясницкая, 21).  Он лопатой сбрасывал попавшие на крышу зажигалки. А потом утром спускался в мастерскую и продолжал работать. Так родилась серия  акварелей «Москва и Подмосковье в дни войны».

            Александр Лабас был художником, который писал Время, но при этом находился вне времени. Он был благодарен миру просто за то, что он есть и все пытался расширить границы этого мира. Наверное, отсюда происходит его бесконечная вера и любовь к будущему. Он умудрялся выражать это ощущение даже в простых пейзажах, как в картине «Городская площадь» (1926). В ряд, друг за другом, стоят машины, трамваи, велосипеды,  а на заднем плане – отзвук прошлого – пролетки. Или его эскиз панно для московского Дома пионеров «Город будущего» (1935) – который больше напоминает всплывшую на поверхность подводную лодку с огромными «антеннами» и дорогами. А в воздухе – снова перед нами зависла парочка дирижаблей.

 Его работы –  камертоны ощущения и осознания  времени. Вот, например, картина «Паровоз» (1956) – созданная по мотивам «Возвращение с фронта Гражданской войны» (1928). Оригинал погиб во время Второй Мировой. «Паровоз» – один из вариантов. На зрителя  несется огромная махина с людьми, которая, кажется, сейчас выплеснется за рамки холста. Напряжение доведено до предела, паровоз будто врезается в пространство со всего маху. Звучно, сочно.

То, что Александру Лабасу удалось состояться как художнику, быть востребованным в эпоху, в которой ему довелось жить – уже почти что подвиг. Многие его не менее талантливые товарищи, которые были близки Лабасу по духу, такие как Климент Редько, Николай Русаков – в 40-ые были вынуждены совсем отказаться от творчества и довольствоваться преподаванием в изостудиях. А Лабасу удалось сохранить зрителя и свой неповторимый стиль: показать необъятность и непостижимость мира,  который всегда может стать лучше.

niw 17.12.2010