Традиционно процесс получения камня делился на четыре стадии, называемых nigredo (почернение), albedo (отбеливание), citrinitas (желтение) и rubedo (покраснение). При этом следует упомянуть о наблюдении, сделанном Юнгом: "Очень редко бывает, что два автора придерживаются одного мнения о протекании процесса и последовательности его стадий, но все же большинство сходится в главном".²⁵

"Nigredo", "гниение", "putrifaction", с которого традиционно начинался алхимический процесс, заключалось в получении истинной "materia prima" – изначальой субстанции творения. "Nigredo или чернота – это начальное состояние, либо присущее с начала свойство prima materia, хаоса или massa confusa, либо, в противном случае, производимое разделением (solutio, separatio, diviso, putrefactio) элементов. Если условие разделения предполагается в начале процесса, как иногда случается, тогда союз противоположностей осуществляется подобно союзу мужчины и женщины (называемому coniugium, matrimonium, coniunctio, coitus), с последующей смертью продукта союза (mortificatio, calcinatio, putrefactio) и соответствующего nigredo," – пишет Юнг.²⁶ Обращение к materia prima связано с тем, что с грехопадением все вещи в мире утратили свою истинную природу и "испорчены". Лишь приведя падшую материю к исходному Хаосу, "распустив" ее до состояния, в коем она пребывала в самом начале творения, можно затем проводить с ней дальнейшие операции. "Всякую плоть, происходящую от земли, должно разложить на элементы и вновь свести к персти земной; тогда земная соль породит новое поколение, которое воскреснет в жизни небесной, – пишет Василий Валентин. – Ибо в нашем Делании там, где нет первичной земли, нет воскресения. В земле заключен бальзам Природы и соль Мудрецов".²⁷

Эдвард Келли, – современник Шекспира, вошедший в историю алхимии более своими неудачами, нежели достижениями, тем не менее оставил несколько работ, которые и по сей день считаются адептами алхимии не лишенными зерна истины. В "Трактате о земной астрономии" Келли пишет: "Начало нашего делания – черный ворон, ибо все, чему предназначено произрасти и дать жизнь, прежде должно разложиться и сгнить. Ибо гниение есть необходимое условие растворения и распада, в котором – рождение и воскрешение"²⁹. Ему вторит самый авторитетный из современных алхимиков, Фульканелли, в "Тайнах соборов" утверждая, что "в иероглифе Ворона заключен ключевой момент нашей науки".³⁰

Алхимик поневоле вынужден иметь дело с вороном. И алхимическая параллель позволяет понять, почему ворон попадает – несмотря на все свои отрицательные характеристики – в число "благородных" птиц, приглашаемых на обряд "отпевания" в шекспировской поэме: "And thou treble dated Crow,/ That thy fable gender mark'st./ With the breath thou giu'st and take'st,/ Mongst our mourenrs shalt thou go." [И ты, ворон о трех жизнях, как отмечается в рассказах, ты, дающий и отбирающий дыхание, – иди же среди наших плакальщиков.]Но – если следовать алхимической логике, под знаком ворона алхимический процесс начинается, а в нашей поэме ворон следует за орлом и лебедем! Не будем, однако, спешить пока с какими-либо окончательными суждениями.

Исчезновение черноты достигается за счет процесса омовения. "Омовение (albutio, baptisma) прямо ведет или к белизне (albedo), или же душа (anima), освобождаясь в "смерти", воссоединяется с мертвым телом, воскрешая его, или "цветовое множество" (omnes colores) или "павлиний хвост" (cauda pavonis) снова переходит в белый цвет, в котором содержатся все цвета. В этой точке достигается albedo, tinctura alba, terra alba foliata, lapis albus... Это серебро, лунное состояние, которое еще должно быть поднято до солнечного состояния," – пишет Юнг.³¹

Эта стадия часто ассоциируется в алхимии с орлом. "Заставить орла полететь, на языке герметики означает помочь свету выйти из могил на поверхность," – пишет Фульканелли.^{3 2} На этом этапе происходит первое соединение сульфура и меркурия, когда меркурий освобождается от грубых земных частей, излишней влажности и овладевает порцией фиксированного тела, которое растворяет и ассимилирует. Фульканелли цитирует следующий пассаж из Ириней Филалета: "Знайте, братья, что правильное приготовление Летящих Орлов есть первая ступень к совершенству, и постижение ее требует духа способного и деятельного... Для того, чтобы довести нашу работу до совершенства, потребно использовать не менее семи, а возможно и девять орлов. Наш философский меркурий – это птица Гермеса, называемая также гусем, лебедем, а порой фазаном".³³

Но ведь в алхимическом трактате орел должен появляться обязательно вслед за вороном. В нашей же поэме мы сталкиваемся с иным порядком упоминания птиц. Тем не менее, этому есть объяснение в рамках самой алхимии: так, Фульканелли настойчиво подчеркивает, что в процессе варки алхимического камня "черный ворон появляется несколько раз, и это является причиной того, что алхимические авторы по-разному трактуют порядок операций"^{3 4}. Более того, согласно Ле Бретону, автору XVIII в., "процесс философского Делания четырежды проходит через гниение". ³⁵

И наконец, голубь. В уже упоминавшемся "Трактате о птицах" Гуго Фольета голубю уделено более всего места – целых 11 глав и заключение, приложена особая символическая схема о значении голубей.^{3 6} Естественно, связано это с тем, что голубь в христианстве символизировал Святого Духа. Кроме того голубь – птица, приносящая Ною весть о том, что воды сошли. Но при этом голубь часто выступает в христианском символизме и как вестник смерти: так как голубь олицетворял также и душу, явление этой птицы могло свидетельствовать о том, что вскоре душе надлежит покинуть тело. У Агриппы голубь, вслед за античной традицией, посвящен Венере.³⁷

Заметим, что в некоторых трактатах зооморфная символика замещена символикой "алхимической свадьбы". Так, в одном из сочинений, вошедших в довольно известный том "Geheime Figuren der Rozenkreuz"^{3 8}, – "Золотой трактат о философском камне" операция соединения растворителя и фиксированной соли описана следующим образом: "Как только они [жених и невеста] почувствовали тепло, они сжали друг друга в объятиях так сильно, как и представить себе было нельзя. И они предавались такой страсти, и сердце молодого жениха поглотила пылкая любовь, а тело его расплавилось и распалось в руках его возлюбленной. И тогда она, любившая его ничуть не менее, чем он ее, увидела происшедшее и пролила слезы, и похоронила его в них, так что можно было видеть сквозь потоки слез, что с ним случилось. Но ее причитания продолжались недолго, и по причине такого горя она не захотела больше жить и добровольно предала себя смерти".^{3 9} Однако адепт не прерывает своих операций и продолжает поддерживать жар философского огня – и вот тела возлюбленных предстают его взору, "черные, как уголь". Он видит, как "жених и его милая новобрачная разлагались, издавая невыносимое зловоние". Однако вскоре в камере, где покоятся тела супругов появляется "радуга очень ярких цветов", и вот, наконец, новобрачная оживает, чтобы предстать адепту "в очень дорогом наряде". Она объявляет, что "была велика, а стала мала; но теперь, после того, как я была покорна, я стала королевой над многими царствами. Я погибла и ожила вновь. Великие сокровища философов и могущественных мира сего были доверены мне, бедной. Мне была дана власть делать бедных богатыми, оделять милосердием униженных, дарить здоровье больным. Но все же я не такова, каков мой брат, великий и могущественный король, которому предстоит восстать из мертвых. Когда он придет, он подтвердит мои слова".⁴⁰ Последние два описания говорят о белом и красном камне – тех самых, что упоминались Фульканелли – они есть финальные продукты albedo и rubedo.

Итак, мы видели, что стихотворения Марстона, поэма "Феникс и Голубь" – а также другие произведения "Честерского сборника", прежде всего сама поэма Честера, героями которой являются опять-таки Феникс женского рода и Голубь, сгорающие в пламени, из которого должен восстать "новый Феникс", "совершенное Создание", "Чудо Мира" (знакомые эпитеты!), – все они посвящены общей теме, находящей точнейшие параллели в алхимической литературе. У нас нет готового ответа на вопрос, что побудило этих поэтов обратиться к столь специфическому предмету. Но некоторые общие соображения здесь могут быть высказаны.

Искомый алхимиками Философский Камень есть духовная субстанция, преображающая в первую очередь самое существо адепта, а трансмутация металлов, превращение их в "наше золото" (понимаемое, скорее, как символ бессмертия) является не более, чем подтверждением способности превращать "тленное в нетленное". Сэр Томас Браун (1605 – 1682) писал: "Мое поверхностное знание о Философском камне (который нечто большее, нежели вещь, позволяющая до бесконечности производить золото), многое открыло мне о Боге и укрепило мою веру в то, что бессмертный дух и нетленная субстанция моей души могут до поры скрываться и дремать в этом чертоге плоти". ⁴² Дорн, ученик Парацельса, формулирует эту идею с предельной ясностью: "Преобразите себя из мертвых камней в живые философские камни!" ⁴³ Филалет учит: "Наш Камень есть микрокосм, малый мир, ибо он состоит из активного и пассивного, движущего и движимого, фиксированного и текучего, зрелого и сырого, – которые, будучи приведены в равновесие, помогают друг другу и совершенствуют один другого" ⁴⁴ . Алхимия имеет дело с живым, пульсирующим бытием, пронизанным бесчисленными соответствиями малого и великого. Цель алхимии – приведение в равновесие композиции четырех элементов путем conjunctio oppositorum, слияния "мужского" и "женского" начал в алхимического андрогина.(Напомним, что когда в "Пире (183 Е – 193 Д) Платон описывает изначального человека – он говорит о нем как о двуполом существе сферической формы.) Алхимический символ золота, как и астрологический символ солнца – круг с точкой в центре, совершенная фигура, пребывающая в идеальном равновесии и гармонии. Получение "философского золота" есть восстановление изначальной гармонии микро- и макрокосма, и в свете этого понятно, почему получение философского камня трансмутирует самое существо адепта.

Алхимия – оперативный путь к бессмертию и спасению. Путь, параллельный христианству, но при этом лежащий вне его, сколь бы искренними христианами ни были многие из алхимиков... Расцвет оперативной алхимии в конце XVI – начале XVII вв. вовсе не случайно совпадает с пиком Реформации, заострившей идею индивидуального Спасения – вплоть до крайностей кальвинизма с его учением о предопределении. Однако нас интересует сам параллелизм целей христианства и сосуществующей с ним алхимической ереси. Именно их параллельность позволяла алхимикам широко использовать христианскую образность в своих трактатах, а христианским пастырям говорить на языке алхимии. Так, в одной из проповедей Джона Донна на покаянный псалом Давида мы встречаемся со следующим пассажем: "Потому Давид, который был металлом, семижды испытанным пламенем, желая стать золотом, что пойдет в сокровищницу Господа, мог понять, что при трансмутации металла не достаточно тому пройти через стадию кальцинации или растворения ... или омовения, что отделит шлак от чистой сущности, и даже трансмутации, которая металл облагородит, -- мало: необходима фиксация, закрепление, дабы металл не ушел паром и не стал ничем, не вернулся бы в прежнее свое низкое состояние. Так познал он, что мало одного растворения, мало расплавиться в слезах, мало омовения и трансмутации, которой достиг он этим очищением и омовением, – нужна фиксация, закрепление..." ⁴⁵ В другой его проповеди читаем, что "у Трисмегиста, у Зороастра и у Платона... мы обнаружим представления о Троице, выраженные куда яснее и буквальнее, чем у всех ветхозаветных пророков", ⁴⁶ или о том, что "Гермес (Трисмегист) старше тех первых секретарей Святого Духа, что оставили нам Библию – он был их предшественником".⁴⁷

Употребление алхимической образности в проповеди показывает достаточно ясно, насколько понятен был "рядовому читателю" той эпохи символический язык алхимии.^{4 8}
И действительно, в конце XVI – начале XVII вв. европейские типографии выдают из-под печатного пресса невероятное множество алхимических и герметических трактатов и компендиумов, все эти Ars Chemica, Museum Hermeticum, Rosarium Philosophorum и т.п. – поистине, это можно назвать "алхимическим бумом". Лучшие умы Европы: Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино, Джордано Бруно и Ян Коменский, Кеплер и Ньютон, Роберт Фладд и Джон Ди – наперебой рассуждают о герметической философии и Камне философов, символизме Каббалы и фигурах алхимиков. А чего стоит предложение, направленное в 1591 г. гуманистом Франческо Патрици папе Григорию XIV: по мнению итальянского философа, в церковном учении на место Аристотеля надо поставить герметическую философию!^{4 9} В бумагах Государственной Канцелярии Ее Величества Королевы Елизаветы I мы обнаруживаем около 30 (!) документов, посвященных работе алхимиков при королевском дворе – работе, пользовавшейся высочайшим вниманием и покровительством. Всерьез интересовался алхимией и Рудольф II, Император Священной Римской империи – едва ли не самый просвещенный монарх той поры. Конечно, вряд ли были практикующими алхимиками Шекспир и Донн, Честер и Марстон, а тем более их читатели. Но символический язык алхимии в той или иной мере был интеллектуальным языком эпохи. При этом сложная и богатая символика алхимических трактатов изначально обращалась к глубинному миру самого человека, и алхимия служила для людей той поры некоей бездонной кладовой сравнений и образов . Сила мифов заключена в том, что они апеллируют к самому глубинному в человеке, понимаются не разумом, но интуитивно постигаются чем-то иным и большим. И на этом уровне европейцы XV – XVII вв. прекрасно чувствовали, что же стоит за образами Феникса, Голубя, погибших и воскресших возлюбленных и т.п. Более подробный комментарий к "Честерскому сборнику" – дело будущего. Но очевидно одно – покуда такого рода работа не проделана, всякие, в том числе – биографические истолкования этих текстов в какой-то мере будут некорректны.

А.Нестеров.

Сноски