|
Один
князь женился на прекрасной княжне и не
успел ещё на неё наглядеться, не успел с
нею наговориться, не успел её
наслушаться, а уж надо было им
расставаться, надо было ему ехать в
дальний путь, покидать жену на чужих
руках. Что делать! Говорят, век
обнявшись не просидеть!
Много плакала княгиня, много князь её
уговаривал, заповедовал не покидать
высока терема, не ходить на беседу с
дурными людьми не ватажиться, худых
речей не слушаться. Княгиня обещала всё
исполнить.
Князь уехал, она заперлась в своём
покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней
женщина, казалось — такая простая,
сердечная!
—
Что, — говорит, — ты скучаешь? Хоть бы
на божий свет поглядела, хоть бы по саду
прошлась, тоску размыкала.
Долго княгиня отговаривалась, не
хотела, наконец, подумала: «По саду
походить — не беда», — и пошла.
В саду разливалась ключевая
хрустальная вода.
—
Что, — говорит женщина, — день такой
жаркий, солнце палит, а водица студёная
— так и плещет, не искупаться ли нам
здесь?
—
Нет, нет, не хочу! — А там подумала: «Ведь
искупаться — не беда!»
Скинула
сарафанчик и прыгнула в воду. Только
окунулась, женщина ударила её по спине:
И
поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в её платье,
убралась, намалевалась и села ожидать
князя.
Только щенок вякнул, колокольчик
звякнул — она уж бежит навстречу,
бросилась к князю, целует, милует. Он
обрадовался, сам руки протянул и не
распознал её.
А белая уточка нанесла яичек, вывела
деточек, двух хороших, а третьего
заморышка, и деточки её вышли —
ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке
ходить, злату рыбку ловить, лоскутики
собирать, кафтаники сшивать, да
выскакивать на бережок, да поглядывать
на лужок.
— Ох,
не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети
не слушали; нынче поиграют на травке,
завтра побегают по муравке, дальше,
дальше, и забрались на княжий двор.
Ведьма
чутьём их узнала, зубами заскрипела.
Вот она позвала деточек, накормила-напоила
и спать уложила, а там велела разложить
огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули, — а
заморыша, чтоб не застудить, приказала
им мать в пазушке носить — заморышек-то
и не спит, всё слышит, всё видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и
спрашивает:
—
Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает:
— Мы
спим — не спим, думу думаем, что хотят
нас всех порезати; огни кладут
калиновые, котлы висят кипучие, ножи
точат булатные!
— Не
спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять
под дверь:
—
Спите, детки, или нет?
Заморышек
опять говорит то же:
— Мы
спим — не спим, думу думаем, что хотят
нас всех порезати; огни кладут
калиновые, котлы висят кипучие, ножи
точат булатные!
«Что же это всё один голос?» — подумала
ведьма, отворила потихоньку дверь,
видит: оба брата спят крепким сном,
тотчас обвела их мёртвой рукой — и они
померли.
Поутру белая уточка зовёт деток; детки
нейдут. Зачуяло её сердце,
встрепенулась она и полетела на княжий
двор.
На княжьем дворе, белы, как платочки,
холодны, как пласточки, лежали братцы
рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки
распустила, деточек обхватила и
материнским голосом завопила:
Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Тёмную ночь недосыпала,
Сладок кус недоедала!
—
Жена, слышишь небывалое? Утка
приговаривает.
—
Это тебе чудится! Велите утку со двора
прогнать!
Её прогонят, она облетит да опять к
деткам:
Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная:
Отняла у вас отца родного,
Отца родного — моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живёт — величается!
«Эге!» — подумал князь и закричал:
—
Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и
никому не даётся; выбежал князь сам, она
к нему на руки пала.
Взял он её за крылышко и говорит:
—
Стань, белая берёза, у меня позади, а
красная девица — впереди!
Белая берёза вытянулась у него позади,
а красная девица стала впереди, и в
красной девице князь узнал свою
молодую княгиню.
Тотчас
поймали сороку, подвязали ей два
пузырька, велели в один набрать воды
живящей, в другой — говорящей. Сорока
слетала, принесла воды. Сбрызнули деток
живящей водою — они встрепенулись,
сбрызнули говорящею — они заговорили.
И стала у князя целая семья, и стали все
жить-поживать, добро наживать, худо
забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту,
размыкали по полю; и не осталось от неё
ни следа, ни памяти!
|
|