Быль это
или небылица, а за далекими морями,
за стеклянными горами, где у
разваленной печи ни одного бока не
осталось, где хорошо было, а плохо не
бывало, там под горой безыменной
текла речка неназванная, на берегу
ее росла ива дуплистая, на каждой
ветке ее висело по худой латаной
юбке, в каждом шве этих юбок стая
блох гуляла,— и тот, кто мою сказку
слушать не станет, пусть пасет эту
блошиную стаю. А коли упустит из
всех блох хоть одну, то пусть его
остальные блохи искусают.
Быль ли это, или
небылица, а жила на свете одна
старуха. Она была старее самой
старой заброшенной дороги, старее
садовника, который рассадил деревья
по земле.
Но хоть и старость пришла, а старуха
эта никогда не думала о том, что
может однажды наступить и ее черед
— что к ней постучится смерть. День
и ночь не разгибала она спины, по
хозяйству хлопотала, убирала,
стирала, шила, мыла. Такая она была
неуемная, на работу горячая и
неугомонная.
Но однажды смерть вывела на дверях
мелком и старухино имя и
постучалась к старухе, чтобы
забрать ее с собой. А старухе
невмоготу было расставаться с
хозяйством, и стала она смерть
просить-умолять, чтобы еще сколько-нибудь
не трогала, дала бы ей хоть немного,
если уж не с десяток лет, то хотя бы
годик пожить.
Смерть никак не соглашалась. А потом
все-таки расщедрилась:
— Ладно уж, дам тебе три часа.
— Почему ж так мало? — взмолилась
старуха.— Ты меня хоть нынче не
трогай, завтра забери с собой.
— И не проси! — сказала смерть.
— А все-таки!
— Никак нельзя.
— Да полно!
— Ладно,— сказала смерть.— Коли так
просишь, пусть будет по-твоему.
А
старуха обрадовалась, но виду не
подает и говорит: напиши на дверях,
что до завтра не придешь. Тогда, как
увижу твою руку на двери, спокойнее
буду.
Надоели смерти старухины причуды,
да и времени не хотелось зря терять.
Вытащила она мелок из кармана да на
дверях им написала: "Завтра".
И пошла по своим делам.
На другое утро, как только взошло
солнце, пришла смерть к старухе, а та
на перине лежит, другой периной
накрылась.
— Ну, пойдем со мной,— сказала
смерть.
— Да что ты, голубушка! — отвечает
старуха.— Погляди-ка, что на дверях
написано.
Смерть заглянула, а там ее рукою
мелом выведено: "Завтра".
— Ладно, завтра приду,— сказала
смерть и поплелась дальше.
Слово свое она сдержала и на
следующий день опять пришла к
старухе. Та в это время еще
потягивалась, на кровати лежа. Но и
теперь, как и вчера, смерть ничего не
добилась. Старуха снова указала ей
на дверь, где рукой смерти было
мелом выведено: "Завтра".
Так и пошло каждый день, день за днем
— неделя. На седьмой день смерть
сказала старухе так:
— Ладно, больше ты меня не проведешь.
И стерла слово с дверей.
— Завтра,— погрозилась старухе
смерть,— запомни хорошенько. Что бы
ни было, я приду и заберу тебя с
собой.
Ушла смерть, а старуху даже оторопь
взяла — дрожит, как студень, поняла
— хочешь не хочешь, а умереть
придется.
Сидит старуха, а все же не унывает.
Думает и никак не придумает, куда бы
ей от смерти спрятаться.
— Не может быть,— говорит старуха
сама себе,— чтобы живой человек — и
не придумал что-нибудь.
Настало утро, а старуха ничего не
придумала. В бутылку готова была
даже залезть, вот до чего ей умирать
не хотелось.
Гадала старуха, гадала, куда бы ей
спрятаться получше, и наконец
придумала. Стояла у нее в кладовке
бочка с молодым медом. "Здесь меня
смерть не найдет",— решила
старуха.
Она села в бочку с медом, да так, что
только глаза, нос и рот снаружи были.
Посидела она, снова забеспокоилась:
"А вдруг смерть меня и здесь
найдет! Дай-ка я получше схоронюсь.
Залезу в перину".
Так и сделала. Затаилась, сидит, не
дышит. Вдруг снова забеспокоилась:
беспокойная была старуха!
Думает: "А вдруг и здесь меня
смерть найдет?!"
Решила старуха
поукромнее уголок найти, где бы
спрятаться.
Вылезла она из перины. Только стала
прикидывать, куда бы скрыться, а в
это время в комнату смерть вошла. И
видит: стоит перед ней чудище
страшное, все в перьях, и перья эти
дыбом торчат и трясутся.
Испугалась смерть, так испугалась,
что в страхе убежала прочь из
старухиного дома; кто его знает,
может быть, и до сих пор не приходила
за старухой.
|